– То есть ты не будешь сильно страдать, если тебе придется ее казнить?

– Казнить?! – остолбенел Аршаг. – За что?

– За убийство ее жениха Ширама…

– Сперва восславим, братья, вечную, милостивую и грозную Мать Найю! – провозгласил Аршаг.

Саар стоял на возвышении под ковром, на котором была выткана огромная, свившаяся в кольцо черно-рыжая горная гадюка – предок-прародитель рода Зериг. Неподалеку на почетном месте сидел Ширам, чуть ниже на скамьях расположились самые именитые из воинов Зериг, Афайя и других родов.

Главный зал крепости, битком набитый народом, замер в глубоком молчании, лишь потрескивали горящие факелы.

– Арьи, что согнули шеи наших предков и на долгие века лишили нас царства, памяти и наших богов, как они поступают со всеми подвластными им народами, все же не посмели поднять руку на нашу Мать Найю! Она осталась с нами – в утешение и как обет грядущих перемен! Взгляд ее согревает любовью и испепеляет гневом, руки ласкают и отнимают жизнь…

Аршаг повернулся к изваянию двенадцатиголовой Матери Найи слева от возвышения и поклонился ей. Все присутствующие в зале встали, поклонились статуе и снова затаили дыхание, слушая слова саара. Умение красиво говорить они ценили почти так же высоко, как умение красиво убивать.

– Но затем арьи, неразумно и слепо признающие богом лишь Господа Солнце, возревновали к истинному Отцу мира, господину вод и Надзвездной Тьмы, Предвечному Змею…

Накхи вновь единым движением склонили голову и прижали правую руку к груди.

– Захватчики разрушили его храмы и алтари. Они стерли его образы со стен наших домов и разбили его статуи. Они даже запретили упоминать вслух его имя! Однако верные сохранили Отца-Змея в своих сердцах. Наследие его – в нашей крови, память о нем – на нашей коже…

Аршаг бросил взгляд на Ширама. Саарсан неторопливо расстегнул наруч и вскинул руку, обнажая черную спираль на запястье. Многие накхи, тоже тайно посвятившие себя Отцу-Змею, повторили его движение.

– Наши жизни, нашу силу, наше оружие мы навеки жертвуем тебе, Первородный! – закричал Аршаг, вскидывая меч.

Его крик потонул в громовом реве множества глоток. Заблистали выхваченные клинки, пламя факелов забилось под сводами. Проснулись и заржали кони, испуганно съежились рабы в своих темных каморках. Пытающаяся заснуть в своей башне царевна Аюна застонала с досады и зарылась глубже в пушистые шкуры. Опять у накхов веселье, и снова ее не позвали! Никто о ней не думает!

Но Аршаг очень даже думал.

– Я пригласил тебя, брат, не просто так, – заговорил он, обращаясь к Шираму.

Тот, уже опустившись на свое место, поднял бровь:

– Разве не ради моей невесты ты позвал меня, Аршаг?

– Если бы речь шла только о том, чтобы встретиться вам с царевной, я отвез бы ее к тебе сам или отправил с достойной свитой. Нет, речь вовсе не о ней… Точнее, не совсем о ней…

– О чем же? – спокойно спросил Ширам.

Аршаг слегка повернулся, обращаясь уже не к нему, а ко всем присутствующим:

– В крепости много гостей издалека… Все ли здесь знают сказание о прекрасной Рейн, ее беспримерном подвиге, змее-хранительнице и святых костях Тридцати Двух Праведниц?

В зале вновь поднялся шум. Раздались крики «Да!», «Нет, расскажи!», «Лучше спой!».

Только Ширам не выглядел радостным. Он сжал и разжал кулаки, вздохнул и произнес:

– Поведай же нам эту историю, Аршаг. Вижу, тебе не терпится.

Аршаг почтительно склонил перед ним голову, чтобы скрыть ухмылку, и начал:

– Есть в наших землях одна святыня, почитаемая как место подвига, равного которому не знают ни люди, ни боги. Сила духа, явленная там, способна останавливать реки и сокрушать горы… Много лет назад – то было время, когда Накхаран еще не весь покорился арьям, – враги напали на сторожевую крепость рода Зериг. Находилась она не там, где сейчас, а подальше, выше по реке, на плече скалы, над глубоким ущельем. Враги были многочисленны и безжалостны. Коварством они заманили в засаду и убили почти всех воинов. Защитников в крепости осталось совсем мало…

Рассказ длился и длился. Аршаг цветисто расписывал гибель попавшего в засаду воинства, героическую защиту крепости, голод, жажду и недостаток стрел, выдержку и стойкость женщин и детей.

– Но вот, – подобрался наконец Аршаг к самому главному, – наконец стало ясно, что помощь не придет и войско не вернется. Вскоре почти все воины рода Зериг полегли на склонах. Ни у кого не осталось ран на спине, и на клинке у каждого краснела кровь врага. Лишь несколько воинов смогли вернуться в крепость, принеся с собой голову саара. А осаждавшие уже подступили под самые стены! Они сносили туда хворост и поджигали его, чтобы дымом выкурить последних защитников и заставить их сдаться…

И тогда Рейн, гордая и прекрасная саари, сказала слугам: «Я должна похоронить моего мужа так, как он того достоин! Пусть его твердыня станет ему погребальным костром. Несите дрова!»

Вскоре все дрова, какие были в крепости, – а это было начало зимы, их запасли достаточно – снесли в главный зал и сложили там огромный костер. Прекрасная Рейн, взявши в руки голову мужа, взошла на костер и легла там, как на брачное ложе, положив отрубленную голову к себе на грудь.

«Зажигайте!» – приказала она.

Но тут другие вдовы, рыдая, закричали: «Позволь нам присоединиться к тебе, госпожа! Мы не смогли похоронить наших мужей, их тела гложут волки на поле битвы – так пусть хоть наши души проводят их к Отцу и Матери!»

Так взошли на костер все женщины, потерявшие мужей в этой битве, а было их тридцать две. Им неслыханно повезло – ведь обычно таких похорон удостаиваются лишь жены владык. Ничего подобного прежде не бывало в Накхаране! Слуги подожгли костер с четырех сторон, и вскоре запылала крепость рода Зериг, ставшая священной крадой всем, кто в ней был…

Голос Аршага оборвался, и он провел ладонью по лицу, словно смахивая слезу.

Его слушатели молчали, завороженные рассказом. Кто-то, не скрываясь, утирал глаза; кто-то сжимал рукоять меча, скрежеща зубами; кто-то смотрел перед собой невидящим взором, а в глазах плескалось пламя горящей крепости… Однако некоторые накхи, особенно из рода Афайя, сидели смущенные и встревоженные и поглядывали на невозмутимого Ширама, ожидая его слов.

– Прошли годы, пролетели столетия, – продолжал Аршаг. – Обгорелые руины крепости заплели терновник и плющ. Но люди рода Зериг и всех окрестных земель помнили, что там произошло. Истлели тела, место священной крады заросло бурьяном, но слава деяния святой Рейн и праведных жен все росла и крепла. И вот однажды пастухи, которые принесли дары на место подвига, увидели, как из развалин выползает огромная полосатая гадюка…

Все подняли голову и посмотрели на ковер с вытканной черно-рыжей змеей над головой саара.

– От головы до кончика хвоста в ней было тридцать две полоски. Таких больших полосатых гадюк здесь отродясь не видели! Пастухи сразу поняли, что змея непростая. Собравшись с духом, они предложили ей молока, и змея приняла дар. Так люди поняли, что возрожденная душа прекрасной Рейн стала духом-хранителем наших мест. Змея прожила на развалинах тридцать лет. Ее кожа и поныне считается святыней. По приказу моего деда были собраны кости праведниц и помещены в каменную башню, а сверху поставлена стела с отпечатками ладоней по числу праведных жен. Такой стелы нет ни у одного рода Накхарана! – Аршаг обвел слушателей гордым взглядом. – Там же построена кумирня, хранящая шкуру змеи-хранительницы. И со временем возник обычай: люди, вступающие в брак, приносят там обеты быть вместе в жизни и смерти, как прекрасная Рейн и ее супруг, как мужчины и женщины рода Зериг, не дрогнувшие перед врагом… – Аршаг уставился на саарсана. – Не хочешь ли и ты, Ширам, поклониться святому месту и принести там брачные обеты?

Ширам, подбирая слова, чуть замешкался с ответом.

– Я подумал, – быстро добавил Аршаг, – царевна арьев, которую ты объявил своей невестой, чужая здесь, брать ее в жены – против всяких обычаев. Сам понимаешь… Особенно помня о том, как поступили арьи с нашей страной… Однако царевна убила на охоте горного льва, застрелив его в упор. Подобная отвага достойна уважения! Вот почему я призываю тебя принести обеты у святыни рода Зериг. Если вы заслужите благословение змеи-хранительницы…