− Слушай, – аспирант отважно нарушил однотонный скрип снега под ногами, едва мы свернули в полутьму дворов. – Я тут извиниться хотел…

– За что это? – с удивлением вскинулась я. – Кажется, это мне извиняться нужно. То кошкоты по рукам-ногам связывают, то страшилища ауры рвут…

Сказала и засмеялась. Нет, это же надо так вляпаться! Сумасшествие чистой воды.

– Нет, – Бранов словно смутился и прошёлся ладонью по взъерошенным волосам. Приподнял плечи, спасаясь от холода. – Я говорю о том... Ну, помнишь, когда Хаос впервые напал?..

Таким косноязычным неутомимого лектора-аспиранта я видела впервые. Это сбило с толку, хотя по ощущениям – и с ног сбило тоже.

– О чём вы? Помню только, как мне голову чуть не разорвало, а остальное как в тумане.

– М-м-м да? И совсем не помнишь, что мы…

Брановский чёткий профиль стал ещё строже. Я облизала пересохшие губы, не в силах оторвать от аспиранта глаз.

– О чём я должна помнить?

Зачем врала, что о поцелуе забыла, сама не знаю. Сердце колошматилось, как одуревшее. Но аспирант вдруг выдохнул и опустил напряжённые донельзя плечи.

– Да ничего особенного. Хотел извиниться, что не уберёг тебя там, в закулисье. Должен был, а не сумел.

– Пустяки, – наконец позволила себе отвести взгляд и, кажется, только чувства, обострённые вследствие восстановления ауры, не позволяли раскиснуть. – Вы же пошли со мной в «Императора». Это важно.

– Значит, никаких обид? – Бранов подтолкнул меня плечом, и я, как безмозглый болванчик, кивнула.

Пусть выдумка с потерей памяти и была дурацкой поверкой, она принесла плоды. Бранов не напомнил о поцелуе в закулисье. Смолчал.

Вероятно, потому, что стыдился. Или боялся, что на шею сяду.

− Эй, Вознесенская, порядок? Выглядишь так, будто к контрольной не приготовилась.

Бранов с улыбкой наклонился, пытаясь заглянуть мне в лицо, а я остановилась и прикрыла глаза. Высунула нос из шарфа, разрешая ветру коснуться пылающих щёк.

Ян тоже остановился. Совсем рядом! Только руку протяни.

− Мика… − тихо позвал он, а я только сильнее зажмурилась.

Может, всё-таки стоило… может, я упускала единственный шанс? Но шанс на что?

Я окончательно запуталась, но едва открыла рот, чтобы разорвать тугую нить недомолвок между нами, яркий свет ослепил.

Крохотное солнце, превышающее по яркости наше, возникло ниоткуда. Раня темноту раскалёнными добела лучами, оно стремительно разрасталось, образуя сияющую дыру прямо над снежными гладкими наносами. Чуждый зиме обжигающий ветер ударил в лицо.

Хлебнув воздуха, я закашлялась.

– Песок, – зажмурилась, спасая глаза от пыли. – Песок на зубах!

– Песок? – прикрывая ладонью лицо, вглядывался Бранов в вихрь.

Снег и правда переплетался с песчинками и превращался в липкие грязные комья. Но жар понемногу пошёл на убыль. Круговерть унималась. Сияние, сузившись до крохотной точки, сверкнуло и исчезло. Но оставило после себя…

– Что это за твари?

Я во все глаза таращилась на клубки шерсти, копошащиеся в грязной воде и подтаявших снежных навалах. Один из клубков наконец обрёл свободу. Выдыхая столбы пара, острая морда вынырнула на поверхность. Её корёжило. Пасть раскрывалась и неестественно отъезжала в сторону.

Кем бы ни было это существо, похоже, костей у него отродясь не наблюдалось. Вынырнувшая следом за мордой лапа, вывернутая в обратную сторону, это только подтверждала.

Бранов выставил руку, преграждая мне путь, но это и не требовалось. Всё было как во сне, а во сне, в момент опасности тело ноги ни в какую шевелиться не хотят.

Ещё пара вымокших и стремительно покрывающихся ледяной коркой существ показалась из снега. Они были неказистее первого. Словно тот, кто их создавал, плюнул и слепил их наотмашь.

Одному, как мне показалось, даже нижнюю челюсть приладить забыли, и горловое «гах-гах» напоминало скорее звуки заблудившейся отрыжки, но точно не лай.

– Господи боже… – зашептала я.

– Не паникуй. Не беги.

Дрожащий голос Бранова едва ли вселял уверенность. Я затряслась, не в силах оторвать взгляд от уродливых мутантов. Судя по тому, что они продолжали неторопливо выбираться из снега, мы оставались вне зоны видимости.

– Медленно отходим, − выдохнул Бранов. − Назад…

Не произнося ни слова и, кажется, не дыша, я принялась отступать. Ноги передвигались с трудом, словно проржавевшие рычаги, а глаза безотрывно следили за уродливыми псами.

Да, это были псы. Я в этом не сомневалась. Поджарые, напоминающие доберманов, но на полметра выше, они поднимались на лапах. Корёжились и тряслись. Бросались друг на друга со злобным лаем, падали, бились в конвульсиях и пытались подняться вновь, как новорождённые телята.

Шаг, ещё полшага. Только бы не поскользнуться и не упасть. Только бы не заметили, только бы…

*Хрумсь*

Я замерла, с ужасом уставившись себе под ноги. Банка? Грёбаная пивная банка? Да что ж за день-то…

– Ми-ка, – с нечеловеческим осуждением на лице прошептал аспирант, а я слепо уставилась на тварей, уловивших звук, и как по команде развернувших кривые морды.

Ну вот. Появилось непререкаемое право возненавидеть нечистоплотных соотечественников, неспособных воспользоваться урной.

– Надеюсь, ты хорошо бегаешь. Вперёд! − рявкнул Бранов, сжав мою ладонь словно в тисках.

– Я… нет… – только и сумела проблеять, прежде чем аспирант сорвался с места и, увлекая меня за собой, пустился в темноту подворотни. Прямиком через продуваемую семью ветрами размалёванную граффити арку.

Глава 4. Беги или Умри

Псы гнали нас всё глубже во дворы спального района. Если догонят − кричи не кричи… Ни одна живая душа в окно не выглянет. Найдёт дворник поутру растерзанный хладный труп, скорее всего, мой, и дело с концом.

– Не могу… – горло жгло, а привкус металла во рту с минуты на минуту грозился призвать рвоту. – Не-могу-больше-бежать.

Бранов ухватил меня за плечи, хотя и сам дышал с трудом.

– Надо, Маша. Надо.

Но я только головой помотала и опустилась на снег. Мышцы до того свело, что из горла вырвался сдавленный хрип. Одно хорошо, псы оказались ломанными, будто игрушки кукловода, и двигались медленно.

Аспирант огляделся. Бросился дёргать наудачу то одну подъездную дверь, то другую. Кругом заперто. Домофоны, чёрт их дери! А я окончательно раскисла. Руки озябли и напоминали теперь куриные лапки.

– Мика, поднимайся! – Бранов вернулся и вновь ухватил меня за плечи.

Лай и рычание приближались. Казалось, уже и скрип снега под лапами был слышен! Я с трудом подняла голову.

Нет, умирать не хотелось. Усталость перед лицом смерти вежливо откланялась и отступила. Тело словно током прошибло от головы до кончиков пальцев. Я со стоном поднялась и побежала, не чуя ног.

Вылетев за угол дома, мы с Брановым чудом не вписались в припаркованный под пожарной лестницей автомобиль. Ну и какой смельчак решил, что вправе парковаться, где вздумается?

Аспирант заскочил на скользкий бампер легковушки, но та на удивление не взвыла, как одичавшая. Будто тоже в столь поздний час спала, или, быть может, окоченела на морозе. Но если сигнализация взвоет, нам конец.

– Мика, руку!

С трудом вытянув обледеневшие конечности, я ухватилась за Бранова. Последний рывок. Я смогу. Смогу! Наверное… Но едва, превозмогая усталость и боль, я забралась вслед за аспирантом на крышу машины, покрытую снежной шапкой, Бранов присел и стиснул мои ноги чуть выше коленок.

Я и охнуть не успела, как взмыла в воздух.

– Цепляйся!

Перед глазами замаячили тонкие прутья пожарной лестницы. Но стоило лишь коснуться перекладины, промороженный металл нещадно опалил ладони. Я взвыла от боли, за малым кожу на прутьях не оставив, и мы с аспирантом едва с машины не свалились.

– Рукава! – скомандовал Бранов. – Спусти рукава!

Подчинившись, я снова не без помощи взмыла ввысь и, уцепившись за прут, поползла вверх. Ноги тряслись и не слушались. Того и гляди, оступлюсь! Как же повезло, что высоты я отродясь не боялась.