— Вот и имей в виду, что ты имел в виду, — усмехнулся Сталин. — Но более всего надо иметь в виду обучение руководящих кадров марксистско-ленинской теории. В этом вопросе вы по-прежнему отстаете от решений семнадцатого партсъезда. Наши руководители промышленности и сельского хозяйства, должны знать не только, как и что делать, но и для чего это делать. Иначе они ничем не будут отличаться от буржуазных спецов и станут работать не столько ради идеи, сколько ради зарплаты и положения в обществе. Впрочем, с иных буржуазных спецов не плохо бы брать пример. Я имею ввиду буржуазных статистиков, у которых существует некий кодекс профессиональной чести. Этот кодекс заставляет их глубоко анализировать факты, не подтасовывать их, не позволяет пускать пыль в глаза общественности. Как это происходит с нашими статистами. Но в целом… в целом Цэка партии доволен работой московской парторганизации. Мы думаем, что, освободившись от вражеских элементов и недобросовестных работников, она станет работать еще лучше.

— Так точно, товарищ Сталин! — воскликнул Хрущев, к которому вновь вернулось жизнерадостное настроение. — Именно на это мы и нацеливаем московскую парторганизацию…

— А что делается практически в этом направлении? — спросил Сталин, и в голосе его Никита Сергеевич почувствовал нотки явного недовольства.

И, стараясь заглушить эти нотки и собственный страх, Хрущев заговорил, пристально следя за выражением лица Сталина, перестав светиться и сиять, как бы потянув за рукоять кинжала и обнажив узкую полоску стали:

— Органы НКВД и госбезопасности по Москве и области, товарищ Сталин, арестовали к сегодняшнему дню более трех тысяч человек и ведут расследование их антипартийной и антисоветской деятельности. Часть дел уже закончена следствием. Исходя из ваших указаний, товарищ Сталин, я принес списки людей… вернее сказать, нелюдей, которых специально назначенные тройки должны приговорить к высшей мере наказания. Здесь секретари райкомов, райсоветов, директора заводов, институтов и прочие должностные лица. Мне позвонил товарищ Поскребышев и передал, что вы желаете видеть эти списки, товарищ Сталин…

— Давай, — произнес Сталин, протягивая руку.

Никита Сергеевич торопливо раскрыл папку, вынул скрепленные между собой листы с напечатанными на них в алфавитном порядке фамилиями и должностями, которые за этими фамилиями значились.

Сталин взял листы, заглянул в последний, спросил:

— А где твоя фамилия, Микита?

— То есть как, товарищ Сталин? — враз сник и посерел Хрущев. Он вспомнил, как холодно разговаривал с ним в приемной Поскребышев, что Сталин не подал ему руки, что в приемной почему-то находятся майор и капитан госбезопасности, которые проводили его долгим оценивающим взглядом, и пролепетал едва слышно: — Но если вы прикажете, товарищ Сталин…

— Прикажу, — медленно произнес Сталин и, ткнув черенком трубки в угол первого листа, пояснил, пристально глядя на Хрущева щелками табачных глаз: — Вот здесь должна быть твоя резолюция… Или ты хочешь остаться в стороне, сохранить невинность?

Хрущев перевел дух, отер обильный пот с лица и шеи большим платком, и на лице его землистый оттенок сменился густым багровым цветом.

— Так я, товарищ Сталин… Так мне казалось, что… Да я хоть сейчас с превеликим удовольствием! — вдруг вскричал он, вырывая из рук Сталина листы.

— Вон красный карандаш, — показал Сталин на малахитовый стакан, из которого торчали разноцветные карандаши.

Хрущев выдернул карандаш, согнулся над столом и размашисто написал в углу первого листа: «Собакам собачья смерть!!!» — и поставил три жирных восклицательных знака, после чего размашисто подписал: НХрущев.

— Вот это другое дело, Микита. А то мне докладывали, что ты на собрании партактива в Доме Союзов все на НКВД да на Ежова ссылался, а сам будто бы в стороне. Смотри у меня! — погрозил Сталин трубкой и, взяв листы, стал просматривать фамилии.

— Что вы, товарищ Сталин! — раскинул руки Хрущев. — Я имел в виду, что партия и весь трудящийся народ… Я ведь понимаю, что значит личная ответственность перед партией, ее Цэка, Политбюро и лично перед вами, товарищ Сталин…

Сталин снова ткнул трубкой в список:

— Тут у тебя значится Задонов Л. П. Это какой такой Задонов? Это не родственник писателя Задонова? Не брат его?

Никита Сергеевич опять посерел.

— Н-не могу знать, товарищ Сталин. Списки составляли… Но если вы прикажете…

— Как же ты подписываешь список, а сам не знаешь, кто в нем значится? Кто потом будет отвечать перед партией за допущенные перегибы? А если ты приговорил нужного партии человека? Тем более что здесь значится: инженер-котлостроитель…

— Не углядел, товарищ Сталин, — лепетал Никита Сергеевич. — Всех не проверишь. К тому же товарищи в УНКВД по Москве и области заслуживают доверия… Правда, и среди них могут оказаться и оказываются, но… Я прикажу проверить и уточнить. Сегодня же…

— Поздно. Если это родственник писателя Задонова, то надо брать и самого писателя, — раздумчиво произнес Сталин и принялся набивать табаком трубку.

— Я прикажу вычеркнуть из списка… — промямлил Никита Сергеевич.

— Поздно. Если начнем списки переделывать да вычеркивать, так увязнем в этом болоте, что не вылезем. Пусть все остается, как есть. А вот что делать с самим писателем в этом случае? — спросил Сталин у самого себя и надолго замолчал, раскуривая трубку.

Сделав несколько затяжек дымом, он пошел вдоль стола. Проходя мимо Хрущева, усмехнулся в усы: Хрущев стоял, как вкопанный, и обильно потел, следя за Сталиным поросячьими глазками из-под белесых бровей.

— Мда, что же нам делать с этим Задоновым? — еще раз спросил Сталин, стоя к Хрущеву спиной. — Что ты, Микита, знаешь об этом писателе?

— Я? Если честно, товарищ Сталин…

— А ты как хотел?

— Только честно, товарищ Сталин! Так вот, я и говорю, положа руку на сердце: не знаю. Как-то не довелось… все дела да дела, вздохнуть некогда…

— Значит, не читал Задонова, Микита?

— Что-то такое читал, товарищ Сталин, но в общем и целом не читал.

— У одного товарища Сталина, выходит, никаких дел, — проворчал Сталин. — Как может член партии, называющий себя истинным большевиком-ленинцем, делать хорошо дела, если не знает, что об этих делах думают наши лучшие писатели? Только невежественные люди могут полагать, что они знают все и все понимают. Такие самоуверенные люди партии не нужны. Партии нужны грамотные и разбирающиеся во всех вопросах работники.

— Я непременно, товарищ Сталин…

— Партии Задонов нужен… — не обратил Сталин внимания на Хрущева, продолжая развивать свою мысль. — Таких писателей не так уж много… Их ценить надо, оберегать… Иногда даже прощать им некоторые ошибки, воспитывать в партийном духе… Пожалуй, простим ему его брата. Пусть пишет. — И, повернувшись к Хрущеву, приказал:

— Проследи, чтобы ни один волос с головы писателя Алексея Задонова не упал.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — изогнулся Никита Сергеевич, оттопырив широкий зад. — Приму к незамедлительному исполнению… непременно прочитаю писателя Задонова от корки до корки… с этих самых пор стану пристально следить за всей литературой, товарищ Сталин, как слежу за тем, что пишут газеты…

Сталин покосился на него, подумал: «Этот родную мать зарежет», — вяло махнул рукой, отпуская Хрущева, погрозившись:

— Смотри у меня.

И наблюдал с усмешкой, как Хрущев пятится задом и, лишь оказавшись возле двери, повернулся боком, открыл ее и выскользнул из кабинета.

Когда дверь закрылась, Сталин освобожденно улыбнулся и тихо рассмеялся перхающим смехом: страх Хрущева его позабавил, но и заставил лишний раз убедиться, что посредственный, но преданный человек в тысячу раз полезнее для дела, чем обладающий выдающимися способностями, но сомневающийся.

Правы древние мудрецы: всякая власть держится исключительно на дураках.

Когда Поскребышев вновь зашел в кабинет с бумагами, Сталин спросил у него:

— Как там Хрущев, не намочил у тебя в приемной?