Мехлис вопроса не расслышал.

— Так это не по нашему адресу, — проворчал Буденный, с неодобрением поглядывая на нового начальника Главполитупра. — Это к нашим адъютантам. — И пояснил: — Не знаю, как у вас на гражданке, товарищ Мехлис, а у нас адъютанты получают наше жалование, они же плотют взносы и всякие другие… э-э… повинности.

— Это как прикажете понимать, товарищ маршал Советского Союза? Прикажете понимать, что ваши адъютанты как бы дважды партийцы, а вы сами лично затрудняетесь исполнять свои священные партийные обязанности? Так прикажете понимать ваши слова?

Буденный смешался, крякнул, побагровел, но сдаваться бывшему газетчику и секретаришке-бумагомараке не собирался:

— Да иди ты к чертям собачьим, Мехлис! Без году неделя как в армии, а туды же…

— Я вас попрошу, товарищ Буденный, — взвизгнул Мехлис и, заметив вошедшего в зал Сталина, перешел на крик: — Да, я вас попрошу, товарищ Буденный, с уважением относиться к партийным органам! Я не потерплю того разгильдяйства, которое у вас тут насаждал Гамарник, этот презренный предатель и троцкист. Партия — превыше всего!

— А почему так громко кричит товарищ Мехлис? — спросил Сталин, подходя к столу, спросил так, как спрашивают о чем-то весьма несущественном, как спрашивают, например, о том, где тут у вас пепельница.

Все встали.

— Я кричу, товарищ Сталин, потому, что партия и лично вы поставили меня на пост, на котором я готов отдать все свои силы и даже жизнь для наведения в армии истинно большевистских порядков и дисциплины. Отныне я буду требовать, чтобы члены Военного совета сами уплачивали членские взносы парторганизатору наркомата обороны. Как и все командиры Красной армии. Это, конечно, формальность, но это та формальность, как совершенно правильно указывает нам товарищ Сталин, без которой нет ни партии, ни даже армии.

— Товарищ Мехлис несколько преувеличивает, но в принципе он абсолютно прав, — произнес Сталин, пряча в усах ироническую усмешку. — Я думаю, что все присутствующие вполне согласны с начальником Главполитупра.

Молчание было ему ответом.

— Садитесь, — произнес Сталин и сделал придавливающее движение рукой.

Все сели.

Буденный досадливо крутил свои усищи. Черт бы побрал всех этих ловкачей, шаркунов и лизоблюдов: никогда не знаешь, что у них на уме и как себя с ними вести. Эх, его бы воля, он бы всех этих мехлисов к армии не подпускал бы и на пушечный выстрел. Слава богу, Сталин, похоже, наконец-то взялся за ум и начал выкорчевывать их из армейской среды, но делает это как-то робко, по принципу: шаг вперед, два назад. Гамарника убрал, а кого вместо него? Мехлиса. Хрен на хрен менять, только время терять. Конечно, и среди жидов встречаются толковые командиры, но того и жди от них, что какую-нибудь пакость тебе приготовят, свинью подложат. Русский человек, дурак он или умный, весь на ладони. А стоит ему сойтись с жидами, так он уже и ни жид, и ни русский. Как говорится, с кем поведешься, у того и наберешься.

И Семен Михайлович еще раз исподлобья глянул на Мехлиса и подивился, как этот щелкоперишка повел себя до того уверенно и независимо, даже нагло, будто всю жизнь только и делал, что заседал в Главном военном совете страны рядом с маршалами и командармами. Да и чего ему вести себя по-другому, если он все время крутился при Сталине, пылинки с него сдувал, и от него только и слышишь: Сталин да Сталин. У Семена Михайловича язык на такое подхалимство не поворачивается. Даже когда речь ему напишут, он и то на Сталине спотыкается, хотя и понимает, что без Сталина никак нельзя.

Мехлис, между тем, высоко вскинув голову аскета и фанатика, оглядывал сидящих за столом людей, показывая своим самоуверенным видом, что, хотя он еще вчера был сугубо гражданским человеком, уже сегодня не потерпит к себе отношения, как к какому-нибудь шпаку или штафирке. Он был абсолютно уверен, что нужен Сталину, что Сталин без Мехлиса не сумел бы стать тем, кем он стал, что без Мехлиса ему не навести порядок ни в армии, ни в партии, где у Сталина слишком много врагов. Мехлис догадывался, что нынешняя чистка партии и ее верхних эшелонов особенная, что не попадет в жернова этой чистки только тот, кто сам станет частью этих жерновов.

Ко всему прочему, Мехлису нравилось быть наверху, распоряжаться судьбами других. Он лез сюда, наверх, долго и упорно, выискивая любую возможность, не брезгуя ничем, проявляя истинно еврейскую изобретательность и наглость. Он вовремя понял, что еврейская партия «Рабочие Сиона», в которой он когда-то состоял, не представляла из себя той силы, с помощью которой можно чего-то достичь, и вовремя переметнулся к большевикам, которым очень не хватало грамотных людей. В восемнадцатом его и некоторых других молодых евреев приставили к члену Политбюро Сталину соглядатаем, но Мехлис быстро понял, что Сталин — это тот человек, на которого можно и нужно поставить все. И он поставил на Сталина свою жизнь. И не прогадал. Другие помощники Сталина пытались служить и Сталину, и Троцкому, и Зиновьеву с Каменевым. Они были слишком евреями, чтобы безраздельно встать на сторону грузина. И где они теперь? А он, Мехлис, Сталина не предавал… Ну, разве что в самом начале, но исключительно по мелочам. Зато, уверовав в своего хозяина, служил и служит ему не за страх, а за совесть. Старая и проверенная веками истина: каждому фараону нужен свой Иосиф Израильтянин.

Конечно, наверху очень опасно, но это такая опасность, которая заставляет сжимать в комок все свои нервы, напрягать все свои умственные и душевные силы. Здесь — жизнь в полном смысле этого слова, ниже — прозябание, которое хуже смерти. И не столь уж важно, чьими судьбами распоряжаться: русских ли, евреев ли или еще каких-то народов и рас. Все это ерунда, не стоящая внимания. Главное — взять противника за глотку и услыхать его предсмертные хрипы. Чем меньше врагов, тем больше шансов не только выжить, но и остаться наверху. Наслаждение властью — самое высокое наслаждение из всех, какие только придумал Ингова… если он когда-то существовал.

— Без дисциплины даже в мелочах нет партии, — после недолгого молчания продолжил Сталин обычным своим глуховатым голосом. — Так учил нас великий Ленин. В свою очередь, без партии нет армии, нет «железных батальонов пролетариата», как говаривал Энгельс… — И обронил, ни к кому не обращаясь: — Пожалуй, начнем заседание Совета. — Подождал, пока Ворошилов прокашляется и произнесет первые слова, затем, как бы сняв с себя ответственность за дальнейшее, пошел вдоль стола скользящей походкой, так что казалось, будто он и не идет, а на чем-то едет — настолько неподвижным оставалось все его тело.

Ворошилов говорил о заговоре среди высшего командного состава Красной армии. Путаясь, то и дело заглядывая в бумажки, рассказывал, как был раскрыт заговор, кто в него входил, какие выводы необходимо сделать наркомату обороны на будущее.

— Боюсь, что это еще далеко не все, что мы знаем о заговоре, — подвел он итог своему сообщению. — Если учесть, что главное управление начальствующего состава армии возглавлял завзятый троцкист Фельдман, то можно сделать вывод, что он-то уж постарался на все посты насадить своих людей, то есть людей, преданных Троцкому, его ярых последователей, следовательно, врагов партии и советской власти. То же самое можно сказать и о кадрах партийных работников. Здесь тоже работали люди Троцкого, а именно Гамарник и его подручный Аронштам. Гамарник, кстати, не стал дожидаться, когда его арестуют. Зная за собой вину, он застрелился у себя на квартире. Можете себе представить, что за политработники сидят у нас от полка и выше и какой марксизм-ленинизм они там проповедуют. НКВД сейчас начинает проверку военных кадров сверху донизу. Думаю, что в ближайшее время картина прояснится полностью. Ясно лишь одно, что с такими командными кадрами, среди которых полно заговорщиков и шпионов, современную армию создать мы не сможем. Более того, такая армия в случае войны в первый же день поднимет руки вверх и перейдет на сторону противника. Не очистив армию от вражеского элемента, мы обрекаем социалистические завоевания рабочего класса СССР на полное уничтожение. Допустить этого партия не может. Это должно быть ясно всем и каждому.