— На что вы намекаете? — вскинулся Косиор. — Да, я не разглядел в своем заместителе врага народа. Я признаю свою близорукость в этом отношении, хотя никогда до конца не доверял этому человеку. Но когда стало ясно, кто такой Постышев, мы с вашим предшественником товарищем Леплевским приняли самые решительные меры к искоренению гнезд польского шпионажа на украинской земле, которые насаждались бывшим наркомом внутренних дел Украины Балицким при поддержке Постышева и его клики. И Москва это хорошо знает…

— Москва это знает. Но комиссия во главе с товарищем Бельским, работавшая в Киеве, выявила множество нарушений партийного устава и советского законодательства…

— Я уже признал, — снова перебил Успенского Косиор, — что были такие нарушения. Но мы действовали в соответствии с революционной ситуацией на Украине. У нас часто не было другого выбора, как срезать под корень… э-э… всё это… всю эту мразь, которую возглавляли предатели Балицкий и Постышев.

— Кстати сказать, товарищ Косиор, как мне стало известно… но это сугубо между нами… в Москве неделю назад арестован руководитель украинской правотроцкистской организации… — Успенский сделал многозначительную паузу, затем тем же невыразительным тоном закончил: —…бывший нарком внутренних дел Украины Леплевский…

Косиор вздрогнул и медленно повернул свою круглую обритую голову к наркому. Волчьи глаза его с красными прожилками от бессонницы последних дней и неумеренного употребления коньяка застыли на невозмутимом лице Успенского.

— Да-да, Станислав Викентьевич. Того самого Леплевского, о котором вы только что говорили. Более того, скажу я вам, мы уже арестовали здесь, в Киеве, его ближайших сподвижников Блюмана, Карелина, Герзона, Джирина, Инсарова и других, которые тоже входили в правотроцкистскую организацию на Украине. И все это у вас под боком. Так что, как видите, мы не проявляем благодушия и терпимости.

— Но я… Почему вы не поставили в известность об этом меня? Почему вы промолчали об этих арестах на пленуме Цэка?

— Исключительно в интересах следствия, Станислав Викентьевич. Превентивная мера… Из опасения, что они могут сбежать или, того хуже, устроить провокацию. Я собирался доложить вам об этом в самое ближайшее время.

Косиор тяжелыми шагами подошел к своему рабочему столу, извлек из весьма замысловатой папиросницы папиросу, постучал ею о край пепельницы, закурил. Он стоял задом к наркому Успенскому, и тот видел его налитый кровью бритый затылок, плотно прижатые к голове уши и как отделяются от его головы облачка сизого дыма и расплываются в застывшем воздухе огромного кабинета.

Хотя Успенский выглядел уверенным и невозмутимым, между тем, и сам он не знал, что ждет впереди не только Косиора, но и его самого. Ему лишь два часа назад стало известно, что комиссар госбезопасности второго ранга Реденс, бывший начальник Успенского, недавно снят с должности руководителя Московского областного управления НКВД и отправлен в Казахстан, а это дурной знак не только для Реденса, но и для тех, кто работал с ним в недавнем прошлом. Одна надежда, что это не ссылка и не понижение по службе, а специальное задание, вызванное необходимостью и личным доверием. Не хочется верить, что с Реденсом, свояком самого Сталину, то есть женатым на сестре его покойной жены, товарищ Сталин расправится так же, как он расправился со многими своими соратниками по партии: грузины, как известно, чтут родственные связи и не рвут их без крайней необходимости. А Реденс, в свою очередь, не даст в обиду своих бывших товарищей.

Молчание затягивалось.

Успенский встал, одернул гимнастерку, расшитую звездами комиссара второго ранга, увешанную орденами и знаками «Почетного чекиста», и произнес официальным тоном:

— Разрешите идти, товарищ первый секретарь?

— А? Что? — вздрогнул Косиор и повернулся к наркому.

— Я говорю, что мне надо идти: у меня совещание ответственных сотрудников наркомата…

— Да-да, конечно, иди. И, прошу тебя, держи меня в курсе ваших дел, — произнес Косиор смеренным голосом, и Успенский заметил, что это был уже другой человек: блеск волчьих глаз его потух, лицо покрыла нездоровая бледность, рука, державшая у рта папиросу, мелко вздрагивала.

— Разумеется, Станислав Викентьевич, — пообещал Успенский и вышел из кабинета.

Оставшись один, Косиор налил из пузатой бутылки полстакана коньяку, выпил одним духом, поморщился. Он впервые подумал, что зря он влез в беспощадную драку за власть в этой огромной и непонятной России, которая время от времени призывает к себе иностранцев для наведения европейского порядка, а затем безжалостно их изгоняет — и это в лучшем случае. Если бы всю силу и энергию, какая в нем была двадцать лет назад, он и многие тысячи его соотечественников направили на преобразование Польши, быть может, и Польша была бы другой, и судьба его соотечественников в России… Впрочем, что теперь об этом! Не о том надо думать, чего не было да и не могло быть, а о том, как спасти свою голову. Сил и энергии ему еще хватит. Да и умом он не оскудел, и верные товарищи не перевелись, хотя осталось их совсем немного…

И через несколько минут мысли Косиора свернули в привычную колею: что надо сделать завтра, что послезавтра, что поручить и кому. В конце концов, жизнь — это борьба, а борьба еще не закончена.

Да, вот еще что: Успенский… Надо найти к нему подход, узнать его слабые и сильные стороны. Не может быть, чтобы в его прошлом не имелось чего-то такого, за что можно потянуть и вытащить нераскрытого врага и контрреволюционера.

Косиор вызвал своего секретаря и приказал ему принести личное дело члена ВКП(б) Успенского А.И. Положив перед собой папку, он углубился в изучение имеющихся там документов.

Выяснилось, что Успенский Александр Иванович родился в 1902 году, русский, из рабочих, в партии и в органах с 1920, в 1934-35 годах служил под началом Реденса заместителем начальника УНКВД по Московской области, затем еще в нескольких местах, на Украину послан с поста начальника УНКВД Оренбургской области. Ясно, что это человек Ежова. А Ежов в последнее время больше занят водным транспортом, наркоматом же фактически руководит его зам Фриновский… Если удастся скомпрометировать Успенского, тень упадет на Ежова и на всех остальных, это раскроет глаза Сталину на тот факт, что Ежов посылает на Украину заведомых заговорщиков, которые состоят в связи с заговорщиками на Украине. Надо только связаться со своими людьми в России… Кто там еще остался? Пилляр? Нет, Пилляр арестован по обвинению в шпионаже и за участие в «Польской организации войсковой». Фирин-Пупко? Бржозовский? Мессинг? Все арестованы. Из руководящих поляков-чекистов, начинавших службу в Чека при Дзержинском, остались лишь Крыся да Мочальский, но и те загнаны в провинцию. Вот если бы они дали показания против Успенского или того же Фриновского, тогда было бы с чем идти к Сталину…

Впрочем… Впрочем, почему именно они? Остались ведь еще и в НКВД Украины преданные Косиору чекисты. Правда, они напуганы, но если им объяснить, что речь идет о жизни и смерти и их тоже, они сумеют из подследственных, кто когда-то работал с Успенским, выбить нужные показания.

И Косиор нажал кнопку вызова.

Снова появился секретарь.

— Божняка, — бросил ему Косиор.

Через пару минут вошел молодой человек спортивной наружности, в ком отчетливо была видна военная косточка, и в ожидании распоряжений остановился в дверях.

— Вот что, Влодек, — заговорил Станислав Викентьевич по-польски задушевным голосом, так не вяжущимся с его волчьими глазами, поманив Божняка к себе пальцем. — Разыщи мне старшего лейтенанта Шишперовского, но так, чтобы об этом ни одна зараза не знала. Привези в Киев, посели на нашей квартире и тотчас же дай мне знать. Кстати, узнай предварительно, как он себя вел в последнее время, чем занимался, какие на него характеристики и нет ли за ним какого-нибудь троцкистского хвоста. Если тебе покажется что-то подозрительным, тогда найдешь капитана Млодого — он в Виннице… Давай, Влодек. Как говорят русские: одна нога здесь, другая там.