Нам кажется, что дороги жизни выбираем мы сами. Бывает и наоборот – они выбирают нас. А вот дороги на земле мы не выбираем – это точно. И если из пункта «А» нам надо в пункт «Б», то мы едем именно по той дороге, которая между ними проложена.

Однажды на коллегии Министерства транспорта первый вице-премьер Сергей Иванов очень удивлялся тому, что на дороги государство тратит больше, чем на оборону страны. Я бы этому не удивлялся – для нормального государства пропорция обычная. Дороги – это артерии и кровеносные сосуды страны, а ее армия – автомат за спиной и «лимонка» в кармане. Что важнее?

Я бы удивлялся тому, что при таких расходах – и на строительство новых дорог, и на ремонт и содержание старых – результаты-то скудные! Иванов сказал так: «У нас сколько ни дай на ремонт, все как в черную дыру. Половину построят, и сразу будут столько же запрашивать!» Иванов не спросил, почему так происходит. Зато он сказал следующее: «Теперь этому положен конец!», – и произнесено это было с восклицанием. Чуть ниже я интригу «конца» раскрою и прокомментирую. А сейчас отвечу на непоставленный вопрос – почему? Я и писал в газетах, и кричал в эфире – дважды обогнув земной шар за рулем, исколесив полмира и трижды почувствовав собственной задницей каждую кочку и ямку от Москвы до Владивостока, я вывел такой закон.

Чем лучше дороги, тем меньше в стране воруют. И чем хуже дороги, тем больше в стране воруют. (Подробнее в главе «Качество дорог в стране обратно пропорционально степени воровства в ней».)

Все дело в том, что при строительстве дорог, как ни в одной другой области человеческой деятельности, возможно крупное и, главное, безнаказанное воровство. Дом не из того цемента, не с той глубиной фундамента, не по технологии рискованно строить – не дай бог, завалится, люди погибнут, уголовное дело заведут, виновника рано или поздно вычислят, найдут и посадят, что бывало, и не раз. А если дорога просядет, если ее в два, в три раза больше ремонтировать придется, уголовное дело не возбудят. Как и кому потребуется лет через десять – пятнадцать доказывать чью-то вину, кто станет шурфы долбить, копать, толщины слоев земли, песка, щебня, состав асфальтобетона исследовать и искать виновников? Инспекция? Она есть. Стро-о-гая! Но там тоже люди. Они тоже с этой дороги кормятся – строящейся. Или – ремонтируемой. Дорога – это золотое дно для приписок. Любое воровство, несоблюдение технологий, машины песка, гравия, цемента и бетона налево – все покроет асфальт. Покроет надежнее любой могильной плиты.

А теперь вернемся к заключительной фразе первого вице-премьера г-на Иванова, которую он сказал с восклицанием: «Теперь этому положен конец!» А вот ее продолжение. «Так как создана нормативная база „недоремонта“ дорог. В общем, через год, к будущей коллегии Минтранса, мы должны увидеть результаты», – заключил свое выступление первый вице-премьер.

Нормативная база «недоремонта» – понятно что: рубли на ремонт километра дороги, раскиданные согласно категориям дорог, срокам их эксплуатации, климатическим условиям, нагрузке. Типа: а на ремонт норма теперь – вот столько рублей, и ни-зз-я ни копейки больше! Извольте укладываться! Вряд ли сработает, будут просто халтурно ремонтировать.

А я предлагаю другой способ порадоваться результатам: давайте, Сергей Борисович, возьмем пару современных дорожных лабораторий – хотя бы МАДИ – и очень добросовестно проверим соблюдение технологии строительства некоторых дорог, проложенных в последнее время, скажем МКАД, особенно ее левую, «колейную» полосу, новые участки Ленинградки, Киевского, Симферопольского шоссе. И привлечем для проверки не строителей, а ученых-строителей, проверим количество слоев, толщину, сорта гравия, щебня, бетона, асфальта, ширину дорожного полотна по проекту и на земле, обочины, кюветы... А потом, когда подтвердится мой закон – в чем я не сомневаюсь! – найдем виновных и устроим показательный судебный процесс типа реалити-шоу – по телевизору покажем. Ущерб подсчитаем и за воровство в особо крупных размерах лет на десять – пятнадцать посадим виновных. И тех, кто дорожников обязан был инспектировать, не забудем. Вот тогда – только не через год, а лет через пять – семь – мы с вами и порадуемся результатам.

Если же мой закон не подтвердится, обязуюсь оплатить все затраченные на проверки средства.

А пока... Пока мы будем подавать иски в суд.

Он был типично французский мужчина-мальчик: худощавый, с жесткими, чуть вьющимися, темными волосами с проседью, тонкими чертами лица, и я даже частенько ревновал его к Маше. Приглядывался к их лицам, прислушивался к интонациям: нет ли в них того, чего мне следует опасаться?

И немудрено: на моих глазах он, Витька, увел у нашего общего знакомого девочку – классную деваху, с глазами газели и стройными ножками, а главное – при всем этом с осмысленным выражением на лице и нормальными мозгами. Увел, не постеснявшись, – как же мне не быть в опасении?

Нет, ничего такого я, как ни старался, заметить не смог. Витька мою жену обожал, судя по всему, платонически – не считайте меня за дурака. Частенько он заезжал к нам на Горького, в две крохотные смежные комнатенки, которые мы снимали, сидел, пил чай, мог рвануть рюмочку чего-нибудь вкусного (но не водки), сопел в свойственной ему манере, а потом уезжал. А нам с Машкой как-то оставалось после него хорошо!

Он никогда не был в тягость, каким бы неожиданным ни был его визит. Наоборот, мы с Машей радостно охали, когда он появлялся в дверях, метали все, что было, на стол и охотно усаживались за него сами – слушать Витьку и говорить с ним.

Сознаюсь, что кроме его потрясающей харизмы нас подогревало еще и то, что Витька никогда не заявлялся пустым – всегда с подарками. Мы знали, что он человек не бедный: тогда он работал заместителем начальника отдела сбыта Автомобильного завода имени Ленинского комсомола, того завода, который делал «Москвичи». Естественно, ходоки со всего Союза обивали пороги его кабинета, естественно, у Витьки водились деньги. Я помню, мы даже приезжали к нему на квартиру в подмосковную Щербинку с ночевкой для того, чтобы по редчайшему в те времена видику, который у него, естественно, был, посмотреть еще более редчайшую и вообще запрещенную в те времена порнуху.

Витьку другом я не считал. Точнее говоря, я об этом вообще не думал: встречаемся и встречаемся, тянет нас друг к другу и тянет. Его образ жизни, его доходы, его автомобиль казались мне тогда недосягаемыми: ездил Витька на «старом» – это теперь старом! – «Москвиче-2140» цвета «металлик» – «Снежная королева». Двигатель у него был какой-то специальный, чумовой, форсированный, заводился в любой мороз; обивка салона – велюровая, что приравнивалось по тем временам к дессидентству; вместо ручек стеклоподъемников – кнопки электропуска, а под сиденьем – мы это знали – у него всегда лежал пистолет.

О пистолете позже, а сейчас о том, что позволяет мне сегодня назвать его своим лучшим другом, – о его человечности и доброте. Я ощущал их всегда. Однажды, в один из вечеров после рождения нашего первенца Мишки – Маша только-только из роддома, – он появился у нас. Поставил на стол затертую и какую-то замызганную бутылку с сумасшедшим французским коньяком и сказал: «Пусть первый алкоголь, который впитает с твоим молоком твой сын, будет самым лучшим в мире. И пусть в его длинной и красивой жизни не будет напитков хуже».

Кормящая Маша, естественно, не пила. Но тогда – выпила. Две крошечные рюмки Витькиного сумасшедшего коньяка.

Затертой и замызганной бутылка была потому, что Витька возил ее в багажнике своего автомобиля года полтора, не находя достойного повода для того, чтобы этот божественный напиток испить. Надо ли говорить, что такое был тот коньяк на нашем столе, когда в те времена мы по талонам, давясь в часовых очередях, брали обыкновенную «Московскую»?