– Сергей, что случилось, – поинтересовался я, уже догадываясь о причине его беспокойства. – Ты какой‑то напряженный.

Он вздрогнул и быстро обернулся. В его глазах мелькнуло беспокойство и тот же немой вопрос, что засел и у меня в голове.

– Нет, все нормально, – он попытался улыбнуться, но это у него получилось как‑то криво, неискренне. – Просто… Да, ладно, забудь. Заработался я просто!

– У тебя тоже копались в вещах? – прямо спросил я.

И попал точно в цель.

– И у тебя? – он понизил голос почти до шепота, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было.

Я кивнул.

– Может просто показалось, – с лёгким сомнением в голосе сказал я. – Но вещи кто‑то двигал. Может, уборщица?

– Это не уборщица, Сань. – Серега мотнул головой, и его лицо стало серьезным. – Она бы внутрь ящиков не полезла. У меня тут папка с личными негативами лежала. Я ее всегда под стопкой бумаг держу, чтоб не любопытствовали посторонние. Сегодня она сверху оказалась. Аккуратно так, но не на своем месте.

Ледяная волна окатила меня. Значит, не только меня обыскивали.

– Может, Николай Семенович что‑то искал? – предположил я, продолжая играть в непонимание.

– Не‑а, – Серега снова отрицательно качнул головой. – Заходил к Людмиле Ивановне. У нее, кстати, ящик тоже будто вскрывали. Она ворчала, что все бумаги перемешали, она полчаса искала ведомость на зарплату.

Мы переглянулись. Теперь все было ясно. Обыскали не меня лично. Обыскали всю редакцию.

Тихое, но нарастающее беспокойство витало в воздухе до самого вечера. Разговоры в курилке были тише обычного, коллеги перешептывались, бросая настороженные взгляды на дверь кабинета главреда. Слухи, как сорняки, пробивались сквозь толщу тревожного молчания: «Говорят, у Генки в столе что‑то нашли…», «Нет, это к верстальщикам приходили…».

И вот, под конец дня, когда нервы были уже на пределе, дверь кабинета Николая Семеновича распахнулась.

– Коллеги, ко мне! Срочное совещание! – его голос прозвучал непривычно сухо и официально.

Мы столпились в его тесном, заставленном папками кабинете, пропахшем табаком и старыми книгами. Николай Семенович стоял за своим столом, бледный, с поджатыми губами. Он обвел нас тяжелым взглядом.

– Товарищи, – начал он. – Вижу, что держать уже это бессмысленно, уже вся редакция жужжит, как потревоженный улей. Поэтому… Я вынужден проинформировать вас в строго конфиденциальном порядке. То, что будет сказано в этом кабинете, не должно выходить за его стены. Понятно всем? Произошло чрезвычайное происшествие.

В воздухе повисла гробовая тишина. Кивать никто не стал, но все замерли, понимая, что сейчас прозвучит нечто серьезное.

– Органами государственной безопасности на территории нашего района обнаружена и изъята книга антисоветского содержания, – он выдохнул эти слова, будто они обжигали ему губы. – Самиздат. Называется «Черное время».

– В этой… «книге», – он произнес слово с явным отвращением, – пропагандируются идеи, направленные на подрыв основ нашего государственного строя. Содержатся клеветнические измышления в адрес Коммунистической партии и советского правительства. По сути, это откровенная диверсия в идеологической сфере. Не подумайте, я не читал! Даже в руках не держал. Сообщили…

Он помолчал.

– Распространение, хранение и тем более изготовление подобной литературы, – он постучал пальцем по столу, – является тягчайшим преступлением. За чтение такой гадости можно схлопотать 190−1 Уголовного кодекса РСФСР – «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». А это до трех лет лишения свободы. Если будет доказано изготовление, статья 70, «Антисоветская агитация и пропаганда». До семи лет.

В кабинете установилась тишина, нарушенная скрипом старого кресла, в которое рухнула побледневшая, как полотно Людмила Ивановна.

– Есть серьезные основания полагать, – продолжил главред, понизив голос до доверительного, но оттого еще более зловещего шепота, – что эта книга была напечатана на типографском станке. Возможно, даже не кустарным способом. Отсюда повышенный интерес компетентных органов ко всем, кто имеет доступ к полиграфическому оборудованию. В том числе, – он окинул нас тяжелым взглядом, – и к сотрудникам нашей редакции.

Теперь все встало на свои места. Обыск, нервозность, шепотки. КГБ прочесывало район в поисках подпольной типографии. А наша редакция, с ее печатными машинками, множительными аппаратами и доступом к типографии, где печаталась газета, была естественным объектом для проверки.

– Вчерашний визит… – Николай Семенович с трудом подбирал слова, – незваных гостей, был частью этой проверки. Меня выдернули ночью, пришлось подниматься, открывать редакцию. Я приношу свои извинения, что в ваши вещи осмотрели без уведомления, но прошу вас отнестись к этому с пониманием. Органы выполняют свою работу по защите нашего государства от враждебной идеологии. Нам же с вами нужно проявить бдительность и сознательность. Если кто‑то из вас что‑то видел, слышал, подозревает, ваша прямая обязанность немедленно сообщить об этом мне или… куда следует.

Он не стал уточнять, куда именно. Это и так было понятно.

– На этом все. Идите. И помните, ни слова за пределами этого кабинета.

Мы молча, как призраки, потянулись из кабинета. Воздух в общей комнате казался еще более густым и тревожным. Теперь взгляды, которые коллеги бросали друг на друга, были не просто настороженными, в них читался немой вопрос: «Это не ты?» И еще более страшный: «А не подумают ли на меня?»

Серега поймал мой взгляд и едва заметно мотнул головой в сторону коридора. Мы вышли.

– Ну, вот и разгадка, – выдохнул он, закуривая с трясущимися руками. – «Черное время». Слышал о таком?

– Ни разу, – честно ответил я.

И это была правда. В моих воспоминаниях из будущего такой самиздатовской книги не всплывало. Может, ее успешно изъяли и уничтожили еще в зародыше? Или это была какая‑то локальная история, не попавшая в большую историю.

Вечерний воздух был прохладен и пах прелой листвой. Я шел домой, пытаясь выбросить из головы тягостное ощущение сегодняшнего дня: вскрытые ящики, бледное лицо главреда, шепотки в курилке. Хотелось тишины и покоя.

Во дворе, на нашей привычной скамейке у подъезда, с книгой в руках сидел Сергей Гребенюк.

– Сань! – он поднял голову и оживленно помахал мне. – Иди сюда! Что‑то я тебя давно не видел!

Я подошел, с любопытством разглядывая его. Выглядел он каким‑то по‑особому собранным. Похоже, он был явно горд собой.

– Серег, – кивнул я на раскрытую книгу. – Что это ты, читать научился?

– А, это… – не обращая внимание на шутку, он как‑то торжественно положил руку на текст. – Читаю теперь. Встал на путь истинный, как ты и говорил!

– Гребенюк, видел бы ты себя со стороны, – не выдержал я и рассмеялся.

– Чего ты смеешься, – обиделся он. – Я в самом деле! Читать нужно! Пища для ума.

– Это верно, пища для ума, – кивнул я. – А что читаешь? Ефремова?

– Бери выше! Это покруче Ефремова будет. Вот, смотри.

Он закрыл книгу, давая мне прочитать название. На обложке, криво напечатанное на пишущей машинке, значилось: «Черное время».

Я сел рядом с ним, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Глаза судорожно забегали по сторонам. Мне показалось, что сейчас из кустов выскочит кто‑то, и схватит за руку. А из‑за угла покажется черная волга, которая увезёт нас, дураков, в неизвестном направлении на долгие семь лет без права переписки и возможности нормальной жизни в дальнейшем. Страшные перспективы нарисовались в одно мгновение.

– Где… где ты это взял? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Да тут один тип во дворе подкинул, – с готовностью объяснил Гребенюк, не видя моего ужаса. – Интеллигентный такой, в очках. Из тусовки Метели.

– Леннон?