Я показал Коле знак оставаться на месте и быть готовым к решительным действиям, точнее, в случае необходимости придать ускорение медлительной хозяйке, а сам прижался к стене, поближе к двери, чтобы, когда настойчивый гость войдёт в квартиру оказаться у него за спиной. Понимаю, что против подготовленного шпиона у меня мало шансов, но я понадеялся на эффект неожиданности.

– Открывайте…

Она посмотрела на меня с недоумением, но послушно прошаркала к двери. Ее старческие пальцы с трудом повернули тяжелый ключ в замке. Дверь со скрипом открылась.

Увидев, кто пришел, Коля помахал головой «не он», и я вышел из своего укрытия.

На пороге, пошатываясь, стоял невысокий, болезненного вида мужчина лет пятидесяти. Лицо обрюзгшее, с сизым отливом, глаза мутные и влажные. От него на версту несло перегаром и давно не мытым телом. В руках он нервно теребил замызганную кепку.

– Вера Семеновна… – просипел он, виновато опуская глаза в пол. – Здрасьте… Извините за беспокойство…

Это был не «Сокол».

– Василий! – искренне возмутилась старушка. – Опять надрался?

Напряжение, сжимавшее мою грудь тисками, резким, почти физически ощущаемым скачком трансформировалось в леденящее, всепоглощающее разочарование. Весь этот переполох, этот страх, эта готовность к бою – и все из‑за этого пропойцы?

– Вера Семеновна…

– Опять денег занимать пришел? – с укором пробубнила старушка.

– Да я отдам! – с жаром воскликнул тот. – Честно, отдам!

– Ишь, отдаст он! – почувствовав в нашем лице надёжную защиту, старушка пошла в наступление, даже руки в бока упёрла. – Прошлый раз тоже так говорил. Я тебе что сказала тогда? Что не буду занимать. И дверь тебе не открою. А он, ишь какой лис, стучит хитро!

Мужчина виновато опустил глаза.

– Да я… я… – он переступил с ноги на ногу, не решаясь поднять на нас взгляд. – Вера Семеновна, голубушка, выручай… Совсем припекло… Не найдется ли… на бутылочку? Хоть пятерку… Я тебе, я отдам! Честно, с получки!

Я вышел из своей засады. Вид у меня, наверное, был такой, что Васька инстинктивно отпрянул и прижался к косяку.

– Постой, – тихо сказал я. Голос прозвучал хрипло и неестественно. – Почему постучал так?

Он испуганно перевел взгляд с меня на старушку и обратно.

– Да я… я ж не хотел… напугать кого или еще чего… – залепетал он, явно не понимая, что случилось. – Просто приметил. Шел как‑то поздно, темно. А тут мужик один к вашей квартире подошел, Вера Семеновна. Ну, этот, квартирант… И так постучал. Я мимо шел. А вы ему, Вера Семеновна, сразу открыли, не спросили даже ничего. Я и запомнил. Думаю, раз так – значит, свой человек. А я ведь свой, я свой, я ж не чужой! – он снова принялся униженно упрашивать старушку.

Я отвернулся.

Вера Семеновна, ворча, что‑то сунула Ваське в руку, и он, бормоча бессвязные благодарности, пулей вылетел на лестничную клетку.

Дверь закрылась.

– Вот до чего человека довести можно… – покачала она головой, возвращаясь к столу и смахивая невидимую соринку со скатерти. – Васька‑то этот… Вы не поверите, а ведь нормальным человеком был. Инженером, на заводе работал. Умный был, руки золотые. – Она взглянула на запертую дверь, словно пытаясь разглядеть сквозь нее призрак того, прежнего Василия. – А потом как подменили. С горя, что ли, запил… Жена ушла, с работы выгнали. И покатился… по наклонной. Сначала, бывало, заходил, просто поговорить, видно, одиноко ему было. А теперь… – она снова тяжело вздохнула, ее плечи опустились. – Теперь вот, как видите, по чужим квартирам шляется, выпрашивает на свое пойло. И ведь знает, что я ему последнее отдам, дура старая. Не выгоню. Жалко ведь парнишку, молодой еще.

Напряжение медленно спадало, оставляя после себя лишь горький привкус обманутых ожиданий и тягучую усталость. Еще несколько минут мы сидели за столом, делая вид, что допиваем остывший чай, но беседа уже не клеилась.

– Ну, мне пора, – сказал я, отодвигая стул. – Дела. Спасибо за чай, Вера Семеновна!

– Заходи еще, я всегда рада, – старушка почему‑то застеснялась, суетливо поправляя фартук. – А ты, Колечка, устраивайся, чувствуй себя как дома.

Коля вышел со мной на темную, пахнущую сыростью и капустой лестничную клетку. Я застегнул куртку и, прежде чем спуститься, обернулся к Хромову, который нерешительно топтался у порога.

– Ну, держись тут, – тихо сказал я, кладя ему руку на плечо. – И помни: никакой самодеятельности. Глаза и уши открыты, язык на замке. Если что‑то, даже самое мелкое, покажется подозрительным, не геройствуй, сразу звони или сигнализируй людям, что сидят в машине. Понял?

– Понял, Саш, – Коля попытался улыбнуться. – И ты будь осторожен.

Я еще раз кивнул, развернулся и быстрым шагом пошел вниз по лестнице.

Отъезд Коли и отца в Москву, на то самое «окончательное, решающее заседание в Москву, и от результатов которого зависело всё» прошел как‑то незаметно. Мы даже не провожали их на поезд, но я уверен, что наружная слежка за такими важными персонами была. Но, чтобы не тревожить их призраком витающей вокруг их изобретения опасности, им не стали ничего говорить об этом.

Следующие три дня пролетели в странном, вымученном ритме. Будничная суета редакции, творческие метания сотрудников, пытающихся выдать из‑под пера нечто если не гениальное, то хотя бы внятное и способное заинтересовать читателей. Мои успехи с публикацией серии фантастических статей и нескольких разоблачительных репортажей, привели к значительным переменам в структуре редакции. Повысился тираж газеты, появились новые ставки, которые ещё оставались вакантными, так как коллектив успешно справлялся с задачами. Но не это главное. Главное, что у коллег появился стимул к работе.

Теперь письма в редакцию приходили не только мне, но и другим авторам, которые с удовольствием зачитывали особо интересные места на ставшем традиционном «предобеденном чаепитии» с горячими пышками. Да. Мы каждый раз, после утреннего сбора у главреда, посылали гонца в частную пекарню, ставили чайник и быстренько обменивались информацией, в основном личной. К нам даже главред стал забегать «на чашку чая», хотя сначала мы опасались, что он будет против «нерационального использования рабочего времени». Но, время изменилось.

Я быстро выполнял редакционные задания, а в небольшие промежутки относительно свободного времени, делал заметки по поводу происходящего «в особом блокноте», который никогда не оставлял без присмотра. Записи выполнял в виде редакционной статьи, чтобы потом, «когда будет можно», быстро выдать материал в печать.

Вечером третьего дня, возвратился отец. Его лицо, несмотря на усталость, светилось таким торжеством, которого я раньше никогда не видел. За его спиной, словно привязанный, с сияющими глазами, следовал Коля.

– Саша! – отец бросил портфель и схватил меня за плечи. – Всё! Постановление комиссии подписано! Они одобрили всё! И контрольные точки «Сети», и модель аппарата! Телефон запускают в массовое производство!

– Это надо отпраздновать!

Он подошел к серванту, за стеклом которого ждали своего времени праздничные сервизы и пара дорогих статуэток, доставшихся еще от деда. С решительным видом он достал оттуда три парадные хрустальные рюмки и нераспечатанную бутылку армянского коньяка «Арарат».

– Что, действительно одобрили? – тихо спросил я у Коли, не веря собственным ушам.

Коля кивнул и как‑то застенчиво улыбнулся.

– Не просто одобрили! – торжественно произнёс отец, ставя на стол рюмки. – Получена директива на опытно‑промышленное производство. Первую партию выпускаем для нужд обороны и правительственной связи уже в следующем квартале!

Я в состоянии лёгкого шока посмотрел на счастливо улыбающегося Колю, и тот кивнул, подтверждая слова отца.

– А к концу года, – отец с силой выдернул пробку, и воздух наполнился терпким ароматом, – мы увидим наши телефоны в свободной продаже! Представляешь⁈