Следующая их встреча была спланирована до мелочей и должна была состояться на Мурано в домике патрицианки-монахини. Но вначале Джакомо отыскал его днем, чтобы в полночь впотьмах не сломать шею. Это была чудесная усадебка между двумя каналами, за высоким чугунным забором, в центре сада.

Туда он и пришел ночью в условленный час. Она сама открыла ему дверь. Монахиня преобразилась! Он узрел ее всю именно такой, какой и предполагал увидеть, – волнующей ум и плоть красавицей в дорогом модном платье с глубоким декольте и высокой прической. Еще более привлекательной ее высокую грудь делали воздушное прозрачное жабо и бриллиантовый аграф, пленительно сверкавший при свечах в полумраке.

– Здравствуйте, прекрасная Марина Мария, – поклонился он.

– Мое имя выдали? – улыбнулась она. – Проходите, милый Джакомо. Я не так давно пришла сама и едва успела переодеться. Хочу посидеть около камина и выпить вина. Вы же не против?

Он был не против. Они сели у камина и выпили вина. Но долго терпеть он не смог. Чем он дольше смотрел на нее, тем сильнее его охватывал жар желания, сердце вылетало из груди. Он знал, что сейчас это случится, что он будет делать с ней все, что ему захочется, и эти мысли сводили его с ума. В нем просыпался зверь, жаждущий женской плоти, и этому порыву надо было как можно скорее дать вырваться на волю, иначе он за себя не ручался.

– Идите же сюда, – сказал он, – я не могу больше терпеть.

Она встала и села к нему на колени. Почему она в тот момент оглянулась назад так, словно призывала кого-то в свидетели этой сцены? И всех будущих сцен, призраки которых уже витали повсюду? О которых знали они оба, и она не хуже его!

– Я у вас на коленях, милый Джакомо. И я ваша…

Он сам раздевал ее – она просто отдалась течению волн: ловкости его рук и бешеному темпераменту, о котором, несомненно, ей в подробностях рассказала малышка Катерина. Теперь только оставалось проверить эти таланты великого любовника на себе!

До самого рассвета он не выпускал ее из своих объятий.

– Тебя не хватятся в монастыре? – с первыми лучами спросил он.

– Нет, я предупредила, что могу прийти через сутки.

Он был крайне удивлен:

– Ты сама уходишь из монастыря, когда захочешь?

– Именно так.

– Но зачем тогда ты вообще живешь в монастыре?

– Ах, – вздохнула она, – это мой долг Господу.

– В каком это смысле, синьора?

– В прямом. Я грешу, занимаясь любовью с мужчинами, но я и раскаиваюсь в своих грехах. И нет лучшего места для покаяния, чем стены монастыря.

Она лежала перед ним обнаженная, прекрасная, уставшая от любви, и говорила обо всем так запросто, естественно, ничего не выдумывая и не желая казаться кем-то, кем не являлась. Только собой – богиней любви, сладострастия, чувственности. Его, Джакомо, хозяйкой и рабыней.

– Но ты и в монастыре не теряешь времени даром, – заметил он.

– О чем ты, Джакомо?

– О моей малышке Катерине, – усмехнулся он. – Ваши объятия, поцелуи…

– Ах да, она прелесть! – взволнованно и вновь совершенно естественно подтвердила Марина. – Я думаю пригласить ее к нам.

– К нам – куда?

– В постель, конечно.

– Ясно, – кивнул он.

Другого бы мужчину такое заявление, возможно, и шокировало, но только не его. Взволновало? Да. Эта Марина Мария была тем и хороша, что вела себя предельно честно и естественно в своей божественной порочности.

Только теперь он заметил прекрасные гравюры на стенах, книги на полках. В спальне женщины? Все это совсем не походило на домик распутницы для частых свиданий.

– Чей это дом? – спросил он.

– Одного моего друга, – ответила она.

– Друга?

– Любовника и друга.

– И где он сейчас?

– В Париже, я так думаю. Он много разъезжает. Он влиятельный чиновник, а этот дом купил для наших с ним свиданий.

– И ты пригласила сюда меня?

– Поверь, мой друг был бы не против.

О, тогда он еще и думать не думал, что значат ее слова!

– Так, значит, мне придется тебя делить с другим мужчиной?

– Я встретила его первым, это раз. Он мне нравится, это два. И я же не имею ничего против, что у тебя есть твоя Катерина, это три.

Когда она провожала его, то уже на пороге шепнула:

– Кстати, у моего друга есть один секрет, но сейчас я тебе о нем не скажу. Он касается нас обоих: тебя и меня.

– Ты заинтриговала меня.

– Знаю, но будь терпеливым.

Пока они встречались в этом доме, он успел изучить его целиком и понял, что такая обстановка могла подойти только утонченному интеллектуалу, как он сам. И женщина, которую он любил в этом доме, была идеальна. Практически он увидел в своем воображении свою копию. Может быть, чуть более изысканную. Но Джакомо уже понимал, что догадки догадками, но рано или поздно ему придется познакомиться с таинственным кавалером М.М. и его конкурентом в одном лице.

Стариком в чешском замке Казанова вспомнит о том памятном разговоре и о бесконечно взволновавшем его письме:

«В канун Рождества она сказала, что любовник возвращается и что в День святого Антония они идут в оперу, а потом проведут ночь вместе. «Я тебя жду, нежный мой друг, в последний день старого года, и вот тебе письмо, которое ты прочтешь, только когда вернешься к себе». Вернувшись в палаццо Брагадина, я прочитал ее письмо».

Все бывает когда-то в первый раз. И такое предложение Джакомо получил тоже впервые.

Распечатав письмо уже в доме Брагадина, он прочел:

«Как только я почувствовала, что не в силах сопротивляться жгучему желанию узнать тебя поближе, я решила облегчить душу, признавшись во всем моему другу. В его доброжелательности и снисходительности я не сомневалась. Прочитав твое письмо, он составил самое выгодное представление о твоем нраве, во-первых, потому, что ты выбрал монастырскую приемную для нашей первой встречи, а потом предпочел его дом в Мурано своему. А теперь я решаюсь открыть тебе секрет, касающийся моего друга, хотя знаю, он полностью рассчитывает на мою скромность. Мой друг попросил меня об ответной любезности позволить ему быть свидетелем…»

– Что?! – воскликнул Джакомо, читая эти строки. – «Быть свидетелем нашего первого рандеву»?! За нами смотрели?!

Он жадно читал дальше:

«Для этого предназначался маленький кабинет, настоящий тайник, где можно, оставаясь невидимым, видеть и слышать все, что происходит в спальне. Ты еще не видел этот хитроумный кабинет, но увидишь его в последний день старого года. Скажи мне, душа моя, могла ли я отказать в такой необычной просьбе человеку, бывшему со мной таким добрым? Я согласилась и, вполне естественно, не стала посвящать тебя в эту тайну. Теперь ты узнал, что мой друг был свидетелем всего, что мы делали и говорили в нашу первую ночь, проведенную вместе. Но пусть тебя это не огорчает, так как ты очаровал его совершенно: и своими действиями, и своими шутками, которыми ты веселил не только меня…»

Нет, такого с ним еще не происходило никогда! Он не знал, что ему делать: смеяться, гневаться, посылать проклятия обоим заговорщикам, которые устроили такой спектакль за его спиной? Он не просто любил ее в ту первую ночь, когда желание застило ему глаза, ум, он просто рвал ее на части! А она кричала, извивалась под ним и просила не останавливаться, умоляла его продолжать. И он продолжал! Потому что сил на этом проклятом Мурано с его распутным монастырем у него скопилось предостаточно, пока он ходил на службу в церковь, подставляя себя жадным взорам юных послушниц и думая о своей Катерине. И предавался несносному воздержанию! Только вериги на себя не надел. Но ведь они с развращенной патрицианкой Мариной не только любили друг друга, они еще и говорили! В том числе о хозяине этого дома свиданий!

Что же было в письме дальше?! Джакомо читал:

«Я было испугалась, когда наш разговор свернул на него, что ты скажешь что-нибудь малоприятное о нем, но, к счастью, он услышал только лестные слова о себе. Вот, сердце мое, откровенная исповедь о моем предательстве, но ты простишь мне его тем легче, что никому не был причинен вред. Моему другу очень уж хотелось получше узнать тебя! Теперь, когда между нами нет больше тайн и ты, надеюсь, не сомневаешься в моей нежной любви, я хочу успокоить себя и поставить все на последнюю карту. Итак, знай, что в последний день старого года мой друг будет в том самом кабинете и уйдет оттуда лишь на следующее утро. Ты не увидишь его, а он увидит все. Сколько умения придется тебе приложить, чтобы он не заподозрил моего вероломства!»