– Мы вас теперь боимся, Горислав Игоревич.

Ни смеха, ни поддержки, только то же благоговейное молчание.

– Ну что ж, бойтесь, – кивнул он. – Бойтесь и трепещите. И лучше учите мой предмет, с душой учите, а то неровен час – сломаете ногу или руку, или хотя бы ноготь сорвете. Старайтесь, одним словом, цыплята!

Ночью в постели, при свете ночника, Юленька смотрела на него слишком внимательно и долго. Она кошкой улеглась на его грудь, нежно цепляя пальцами волосы, и глаз с него не сводила.

– Я все-таки не понимаю, что с твоим лицом, Горислав?

– Ну что с ним, что? То Люба, наша докторантка: что с вами, теперь ты.

– Видишь, и другие заметили.

– А я вот ничего не замечаю.

– И зря. А ты встань и посмотри в зеркало. Получше посмотри. Ты помолодел лет на десять.

Горецкий встал, набросил халат и подошел к зеркалу. Сейчас опять придется врать. Так и привыкнуть недолго.

– Ну, что со мной не так?

– Да все так, любой мечтал бы о таком превращении. Но это странно.

– Не вижу никаких изменений. Ну, может, этот крем из ромашки с алоэ.

– Ага, придумай что-нибудь другое.

– Может, я проколол себя ботоксом, чтобы тебе понравиться?

– Если бы ты проколол себя ботоксом, ты бы мне разонравился. Это раз. А два, моя тетя проколола себя ботоксом, а потом две недели от мира скрывалась, как прокаженная. У нее вся физия распухла.

– Ничего тебе не подходит, надо же.

– Нет, у вас, Горислав Игоревич, другой секрет. И я раскрою его – даю слово.

– Ну-ну, валяй, девочка.

На самом деле восторг душил его. Вперемешку с ужасом. Если так пойдет дальше, думал он, как он будет появляться в университете? Но зачем ему вообще понадобится университет? За ним толпы начнут ходить, спрашивать, пытать, как это случилось? А потом безжалостные люди в погонах и белых халатах схватят его и посадят в камеру и будут производить над ним опыты, пытаясь дознаться, в чем рецепт его молодости? Он вспомнил старую пьесу, трагифарс, где главная героиня раз в триста лет должна была принимать омолаживающее снадобье, чтобы жить дальше. Так вот, ей приходилось то и дело менять имена и путешествовать по миру в разных образах. Но там было простое снадобье от старости – мечта любой женщины, ему-то нужно было другое: тайны вселенной. Он понимал, что его лодочка в самом устье этой великой реки, в которую он вплывет однажды. Лилит совершила одно чудо, и она же совершит другое, и третье, и десятое, и сотое и станет, как и обещала, его поводырем.

– О чем задумался, мóлодец? – спросила с постели Юленька.

– О том, что сейчас приду и грязно надругаюсь над тобой.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Не надо, дядечка, – жалобно пролепетала она.

Горецкий оглянулся. Девушка на его кровати подтянула одеяло вверх до самого носа, но он мог бы поклясться, что она сейчас уже готова залиться смехом. И когда он в несколько молодцеватых не по годам прыжков оказался рядом и нырнул к ней под одеяло, а потом жадно вцепился в ее бедра, она уже заливалась смехом и брыкалась, как могла.

Но он, разумеется, оказался настойчивее и сильнее.

Утром, когда он готовил им завтрак, делал бутерброды с сыром и колбасой, она подошла сзади и обняла его. Он увидел ее глаза в небольшом зеркальце над столом.

– Ну, милая, что скажешь?

– С тобой что-то не так, Горислав.

– А может быть, наоборот, все так? Теперь наконец-то все так?

– Значит, все-таки что-то происходит, да? И ты просто не говоришь мне. – Она из-за его плеча смотрела на него в зеркало глаза в глаза. – Ты не просто помолодел, тут дело в другом. Мистика какая-то.

Он перестал резать сыр и теперь только смотрел на нее.

– Мистика?

– Ага.

– Сейчас отведу тебя в спальню и надругаюсь над тобой еще раз. Будет тебе мистика.

– Вот и я об этом же. Что означает твое имя? Что-то связанное с огнем?

– Как ты угадала? Горислав – «пылающий в славе».

– Как птица Феникс? Возрождающаяся из пепла?

– Ты слишком сообразительна для своих лет, Юленька. Дай-ка я закончу с бутербродами…

Он покормил ее завтраком и проводил на станцию. В этот день пар у него не было. Приближаясь, свистела электричка. Пели провода и рельсы. Изумрудно-красное рыло электропоезда уже грозно и со свистом рвалось к перрону. До того напиравшие люди поспешно отступали назад.

– Не забудь, завтра вечером мы идем к чудакам в клуб «Звезда Востока», – сказал Горецкий. – Готовься к чудесам. К магии!

Электропоезд уже замедлял ход. Потом грузно остановился. Шумно открылись двери. Толпа ломанулась по вагонам.

– Вы – главный хит сезона и главное чудо, – сказала Юленька, встала на цыпочки и, чмокнув его в щеку, повторила: – Вы и только вы, профессор Горецкий!

И устремилась с другими пассажирами в ближний вагон.

В полночь он сидел перед зеркалом в гостиной, сжимая в руке визитку недавней гостьи. Он знал, что она там, в том мире без конца и края, без привычного времени и пространства, без притяжения и сил тяготения, там, где можно летать по собственному усмотрению, только пожелай и оттолкнись от земли, взмахни, как крыльями, руками. Там, в мире чудес! В мире волшебства. В мире вечной магии – на широкой нейтральной полосе, на границе между пытливым разумом и слепой верой. А может быть, и не на границе вовсе? Хороша себе граница, обнимающая необъятное? А просто в запредельном мире, готовом предоставить человеку все возможности, только пожелай!

Он сидел так уже два часа, не решаясь набрать номер. Но вот часы пробили полночь, и он, держа аппарат в руке, едва справляясь с дрожью, стал нажимать заветный ряд цифр, а потом – вызов. И вдруг! Он прислушался. Да, так и было! Он услышал – далеко отсюда – звонок: первый, второй, третий. Как будто из какого-то тоннеля. Горецкий не сразу сообразил, что это на его набор откликнулся чей-то телефон. Гулкие звонки шли и шли. Интересно, если он даст отбой, они прекратятся? Он был уверен, что да. Где же они звучали? На улице? Кто-то вблизи дома тоже набирал телефон? Нет! Эти звонки тревожили тишину в пределах его дома. Но было и другое – звонки приближались! И шли они из полутемного зазеркалья…

А потом трубку взяли, и он услышал:

– Алло.

– Это я, Горецкий, – пробормотал он неверным, срывающимся голосом. – Это вы, Лилит?

Ответа не последовало. Но случилось другое. Он увидел в зеркале, перед которым сидел и в которое таращился с таким неистовым упрямством два часа кряду, отдаленный силуэт. И тот двигался в его сторону. Вот когда его сердце замерло! Разве к такому можно привыкнуть? И вот уже силуэт встал у самой границы зеркала. А потом зеркальная гладь дрогнула, и пошли в стороны круги, как от камня, падающего в воду спокойного озера; он увидел ее лицо, выплывающее с поверхности, кисть руки с телефоном, колено, и вот уже она вышла к нему из того, запредельного мира. Вышла и встала перед ним, но уже в иной одежде: в черном деловом костюме – элегантной тройке с жилеткой. Но с тем же белым каре и пронзительными глазами.

– Это я, Горислав Игоревич. Доброй ночи.

– Доброй, Лилит. Но как быстро? Я о звонке. Вы как будто караулили меня там, на пороге, у самой границы?

– Не обольщайтесь. Но я чувствую, когда меня хотят видеть. Даже без телефонного звонка. И потом, я как ветер.

– Но прошлый раз вы исчезли на улице. А теперь – зеркало…

– Там и есть мой настоящий мир. И потом, если бы я на ваших глазах прошла через зеркало в день нашего знакомства, вас бы еще кондрашка хватил. Легче было просто, как вы сказали, исчезнуть в эфире.

– Ясно. Спасибо за заботу.

– Так что, решили пригласить на чай?

– Что-то вроде того.

– А торт купили?

– Еще какой – «Наполеон»!

– Мой любимый.

– В холодильнике.

– И чайник вскипятили?

– Включу еще раз – я тут два часа сижу с телефоном. Мучаюсь: звонить – не звонить. Беспокоить – не беспокоить. Помешаю – не помешаю.