По дороге на второй этаж он объяснил:

– Фарузи – это фамилия моей матери, певицы и ветреной красавицы в прошлом.

– Ясно.

– А кто такая дʼАрси?

– Я отвечу, но не теперь. Сейчас я хочу выпить вина, пообедать и забраться в постель. К тебе под бочок.

И вновь упоительный, сладостный и нежный аванс!

– Кем он был, твой венгр?

– Что значит – кем?

– Кем он был тебе?

Она усмехнулась:

– Какой ты любопытный.

– Представь себе. Ваша пара вызывала у всех любопытство. Ты в мужском костюме. С этим мрачным стариком. Так кем? – не унимался он. – Не отцом же?

– О нет, не отцом. Ты же видел: мы спали в одной постели.

– Любовником?

– В каком-то смысле.

Чемоданы опередили их – сами путешественники не торопились. Рука Генриетты с перстнями медленно двигалась по широким перилам лестницы. Выражение ее лица было задумчивым и насмешливым одновременно. Но эта насмешливость была обращена внутрь себя. К своим воспоминаниям, к прошлой жизни. Может быть, совсем недавней…

– Так кем же? Не мужем?

Они вышли на этаж, застеленный коврами и увешанный картинами, нежными пасторалями.

Она посмотрела ему в глаза:

– Любовником по случаю. Любовником без любви. Он оказал мне любезность, большую любезность, я предложила ему плату. То, что было у меня.

– Себя?

– Именно.

– Как это… – Он запнулся.

– Цинично?

– Пожалуй, для такой женщины, как ты.

– А какая я, по-твоему?

– Утонченная, изысканная…

– Но ведь я женщина в первую очередь, не так ли? Мне нужен был спутник и защита – здесь и сейчас, – и я это получила в лице майора. И расплатилась с ним. Но он мне сказал, что я слишком молода и резва для него, он предпочел бы даму лет сорока – сорока пяти.

– Как это по-венгерски! – вырвалось у Джакомо.

– Поверь мне, мы мало общались и мечтали поскорее отделаться друг от друга. Когда опасность для меня останется в стороне.

– А была опасность?

– О да, поверь мне.

– Ты поэтому путешествовала в мужском костюме?

– Разумеется. Я же не Жанна дʼАрк. Майор был рад, что передал меня тебе с рук на руки. – Она кивнула на открытые двери номера в отдалении: – Идем, нас ждут. И расплатись со швейцаром.

– Конечно.

Когда Джакомо закрыл дверь и они остались одни, она подошла к зеркалу.

– У меня уставший вид. Конечно, я измоталась за эти недели. – Она обернулась к нему с улыбкой. – Раздень меня, пожалуйста, – попросила она. – Мне будет приятно. Вечером попросим согреть нам ванну.

Он взялся умелыми пальцами расшнуровывать ее платье на спине.

– У тебя ведь в Парме нет никакого друга по университету?

– Конечно, нет.

Они стояли перед зеркалом и общались, глядя в отражении в глаза друг друга.

– Я так и поняла. И ты увязался за нами из-за меня?

Джакомо улыбнулся, потянулся к ней, поцеловал ее в шею:

– Как хорошо ты пахнешь – фиалками…

– Ты не ответил.

– Конечно, из-за тебя. Из-за твоей красоты, из-за твоих глаз…

– Я все это поняла еще за столом. Ты тоже привлек меня – еще в той гостинице, когда выпроводил этих негодяев. Я уже тогда поняла, что ты прилепишься ко мне. Как и когда, я не знала. Но была уверена, что так случится. – Платье было расшнуровано, он положил ладони ей на плечи, но она задержала кисти его рук с перстнями на пальцах. – И так случилось, милый Джакомо. Так случилось…

Казанова потянул ее платье с плеч вниз, и оно соскользнуло, открывая ее грудь, потом живот, а затем и бедра. А затем платье упало к ее ногам.

– Как я тебе? – спросила Генриетта.

– Ты именно такая, какой я тебя представлял и о какой мечтал. Само совершенство…

Она повернулась к нему, обняла его за шею:

– Спасибо. И тебя не смущает, что ты вырвал меня буквально из рук другого мужчины? Вытащил из его постели?

– А тебя это не смущает, милая?

– Я слишком умна, чтобы смущаться от чего бы то ни было. – Она поцеловала его в губы. – Чего болтать – неси меня в постель.

Уже скоро Джакомо понял, что влюблен, как никогда раньше. Да, эти мысли приходили к нему с каждой новой женщиной, которую он встречал и в которую влюблялся. Но тут было что-то новое. Он уже догадывался, что именно, и счастье разливалось в его сердце от этой догадки, и невыразимая горечь, потому что потерять приобретенное стало бы для него роковой трагедией. Но пока что счастья было много больше.

К вечеру прислуга согрела им большую кадушку с водой, рядом с которой они поставили стол, заставленный блюдами с яствами и бутылками с вином. Далеко за полночь они перебрались в постель, и тигриная страсть его любовницы, его удивившая, ее ненасытность в любви, которая утомила старого майора, вознесла Джакомо к небесам. Он видел, сколько удовольствия доставлял ей, и от этого его удовольствие становилось во сто крат сильнее. Они наполняли и переполняли друг друга, и все слова, которые они говорили в промежутках между любовными схватками, становились поэзией. Даже когда речь шла о самом земном, о самом плотском. А может быть, именно в эти минуты. Теперь его догадка обретала ясные черты. Он нашел свою половинку во всем: во вкусах, в темпераменте, в биении сердец, в ароматах, в духовном единстве. Они буквально сцепились в любовном замке и на несколько дней нарочно потеряли ключ.

Стариком в замке Дукс он, Джакомо Казанова, растрогавшийся, со слезами на глазах напишет о той первой ночи и о той богине, которую назовет главной из своих многочисленных любовей:

«Какая ночь! Какая женщина эта Генриетта, которую я так люблю! Которая сделала меня таким счастливым!»

Они решили задержаться в Парме подольше. Генриетта вспоминала город детства, Джакомо открывал для себя родину отца и был несказанно рад, что делает это в компании с любимой женщиной. В постели они проводили время почти до обеда, долго трапезничали, потом без спешки одевались, перемежая все действия поцелуями и объятиями, а после выходили на площадь и гуляли по городу. Он сразу купил ей лучшие платья, сам наряжался, как это любил: в роскошные камзолы с позолоченными или серебряными пряжками, предпочитая черный бархат, с роскошными жабо, в самые дорогие шляпы с перьями. У его пояса неизменно была шпага в ножнах, говорящая о том, что он самый настоящий кавалер. На пальцах сверкали перстни.

В эти дни в Парме повсюду было множество иностранцев, все время слышалась испанская и французская речь. Играли скрипки, звенели бубны и тамбурины. Много было песен и танцев. И в первую очередь испанских. Парма со дня на день ждала прибытия своих хозяев – Филиппа Бурбона Испанского, сына короля Испании Филиппа Пятого, и Марии Луизы Елизаветы Французской, дочери Людовика Пятнадцатого Бурбона. В народе их называли уже по-простому, совсем по-домашнему: «Дон Филипп и Мадам Французская». Два Бурбона должны были дать Парме новую династию. Скрипки, гитары, виолончели, бубны – все звенело и пело в эти дни на улицах Пармы.

– Удиви меня, – когда они пробирались через гуляющую толпу, вдруг сказала она.

– Что это значит?

– Подумай.

– Я мало удивлял тебя в постели?

– О, ты много удивлял меня в постели, но и я отвечала тебе тем же. Разве нет?

– Пожалуй.

– А теперь удиви меня здесь, на улице, в этой толпе.

– Господи, что же мне сделать? Даже представить страшно.

– Говорю же: подумай.

Джакомо огляделся и сразу увидел трех бродячих музыкантов, как видно, семью: пожилого скрипача, мальчика с флейтой и девочку с бубном.

– Да будет так, – сказал он и направился к ним.

Трио как раз заканчивало народную песенку.

– Эй! – Джакомо показал серебряный дукат музыканту и кивнул на скрипку: – Одолжишь мне инструмент, приятель?

– Да, синьор, – поклонился тот, на лету перехватил монету и протянул свой инструмент незнакомцу. – Только будьте с ней бережны – она часть моей души.

– Буду, приятель, – кивнул Джакомо.

Он привычным движением взял скрипку, положил ее на левое плечо и занес смычок. Затем подмигнул мальчишке и прошептал: