Но он лишь ехидно кривился. Дело в том, что сенатор Брагадин и сам был какое-то время Великим инквизитором и хорошо понимал правила, по которым можно и нужно играть с этой опасной организацией. Главное, не выходить с такими знаниями за пределы собственного дома и не проповедовать на улицах, а в своих стенах уважаемые граждане вольны делать все, что им угодно. Развратничать, прелюбодействовать, заниматься тайными обрядами, вызывать духов, изучать Каббалу, но только в своих стенах. Чем и занимались многие богатые венецианцы.

Но что-то еще должно было измениться в отношениях между сенатором Брагадином и его юным другом и медиумом Джакомо.

Однажды они сидели у камина, зачарованно смотрели на огонь, и каждый думал свою думу. И тут сенатор Брагадин сказал:

– Подумай только, одни хотели сделать из тебя священника, другие – адвоката, третьи – солдата, четвертые – скрипача. Все они глупцы, потому что не могли уразуметь, с кем имеют дело. И только мне открылась эта истина. Но главное: ты спас мне жизнь и убедил меня, что я важен для сил небесных. Я предлагаю тебе стать моим названым сыном, Джакомо. У тебя будут свои апартаменты, своя гондола и слуга. А также стол в моем доме и десять цехинов каждый месяц на жизнь. Именно столько я получал в твои годы от своего отца. Если ты согласен, то обними меня, мой друг и мой сын!

О да! Он был согласен! Джакомо бросился перед сенатором на колени и воскликнул:

– Благодарю тебя, отец!

Воистину обоим было чему радоваться. Первый обрел верного сына и единомышленника, второй – отца, положение в обществе и богатство.

И вот уже Джакомо Казанова плыл под покровом ночи на своей богатой гондоле, с факелом на бушприте, и повсюду в черной воде сверкало золото от сияющей луны, звезд и факелов; завернувшись в черный плащ, в треуголке с плюмажем, при шпаге, в белой носатой устрашающей маске плыл по каналам встречать ночь, завоевывать богатые кабаки и дорогие публичные дома, где «своего милого и щедрого Джакомо» ждали роскошные куртизанки, плыл обирать казино или проигрывать там все, что у него есть, плыл делать долги и знакомиться с нужными людьми высшего света, которые, зная о нем, уже искали с ним знакомства и могли и стремились эти долги оплатить из своего кошелька. Он плыл в быстрой, черной, сверкающей гондоле по Гранд-каналу, разглядывая дворцы по обе стороны и зная, что его там ждут, просто укажи пальцем и входи в широко открытые перед ним двери; он плыл, но на самом деле он летел – птицей ввысь. Но чем выше ты забираешься, тем, как известно, опаснее твой полет…

Но разве молодой повеса, сорвиголова, думает о таких мелочах? Нет, и правильно делает. Или все-таки стоит быть осмотрительнее? У одного богатого грека-торговца Джакомо увел юную любовницу, торговец устроил молодому повесе падение с мостика, подпилив укрепления. Джакомо угодил в выгребную яму, в жижу отбросов, да по самую шею. Да еще при дамах! Казанова в отместку раскопал свежую могилу и подложил руку покойника греку в постель. Да еще потыкал его этой рукой, пока тот не схватился за холодные пальцы. Грека от страха разбил паралич. Чересчур смелые любовные интрижки и вызывающее поведение, заставившие Джакомо оправдываться в суде, были только приправой к этому святотатству.

В один из дней Джакомо ждала повестка, на этот раз в святую инквизицию. И вот эта повестка была однозначно по иску об осквернении могилы.

Джакомо немедленно бросился к своему патрону за советом.

– Уезжай из Венеции, и как можно скорее, – сказал сенатор Брагадин. – Даже я не смогу помочь тебе, если сама инквизиция возьмется за тебя. В кого она запускает когти, того уже не отпускает просто так. Уезжай на год-другой как минимум. А когда все уляжется, тогда и видно будет. Нуждаться тебе не придется. Уезжай сегодня же, прямо сейчас, сию минуту, мой мальчик.

Странствия изрядно повертели его судьбой. Но куда деваться, сам напросился. По дороге из Мантуи на юг он решил переночевать в одной придорожной гостинице. Ночью Джакомо проснулся от шума. Кто-то бранился на его втором этаже. Назойливо звучали несколько мужских голосов. Он встал с кровати, сунул ноги в башмаки, набросил халат, подпоясался и вышел в коридор. Один из голосов принадлежал иностранцу. Дверь в номер была распахнута настежь. На полу коридора нервно двигались тени. В речь иностранца вмешивалась латынь, которую Джакомо знал. Человек на ломаном языке говорил, что он иностранный подданный и его не имеют права задерживать по нелепым обвинениям. Другим же это обвинение совсем не казалось нелепым. Звучали фразы: «Это прелюбодеяние! Она вам не жена! Это преступление по законам папского государства!» Смысл конфликта сразу стал ясен. Блюстители нравственности, ненавистные всем сбиры, папские шакалы, вышли на охоту.

Тут же стояли еще один разбуженный постоялец и слуга, державший в руках небольшой глиняный подсвечник с одной неровно горевшей свечой.

– Что случилось? – спросил у них Джакомо.

– Сбиры накрыли с поличным какого-то распутника, синьор, – ответил слуга.

– А именно? Каковы подробности?

Слуга пожал плечами:

– Офицер, кажется венгр, привел женщину.

– Красотку, – усмехнулся другой постоялец. – Видел краем глаза.

Эстафету взял слуга:

– Он, этот офицер, старикан-усач, ни шиша по-нашему не говорит. Как путешествует, черт знает. Его и поймали сбиры по обвинению в прелюбодеянии.

– А что женщина? – поинтересовался Джакомо.

– Вроде как француженка, тоже по-нашему ни бум-бум, прячется.

– Ну очень хороша, – повторил другой постоялец. – Видел ее вчера. Я бы сам не отказался от такой. Кстати, она была переодета мужчиной.

– Почему? – спросил Джакомо.

– Понятия не имею. Может быть, все ее платья у прачки? – усмехнулся он. – Ладно, пойду. А то сейчас еще хватятся за ножи. Не хочу потом выступать свидетелем в суде.

И постоялец ушел. У Джакомо со сбирами – хищной папской полицией – были свои счеты. Это они в Риме преследовали двух влюбленных, а закончилось все тем, что его за доброе дело выставили из столицы и лишили престижной службы у кардинала Аквавиве. Нынешняя ситуация была преступна лишь тем, что на территории папской области в гостинице в одной комнате с одной постелью могли останавливаться только законные супруги. Привел даму – предъяви документ. Какое лицемерие, какая пошлость! И если мужчина просто пригласил женщину, любовницу или спутницу, то оба могли оказаться в кутузке, а потом и в суде. В Венеции и во Франции дикие законы Рима считались просто издевательством над здравым смыслом и природой человека.

– Ясно, – кивнул Джакомо. – А я, пожалуй, вмешаюсь. – И он решительно обошел открытую дверь. – Позвольте, господа! Думаю, тут произошло недоразумение! Я адвокат и помогу вам во всем разобраться!

Его красноречие подогревалось исключительно желанием увидеть «красотку-француженку», как ее охарактеризовал другой постоялец, которую привез в эту гостиницу иностранный кавалер, «усач-старикан».

Джакомо смело вошел в чужой номер и огляделся. Венгр, и впрямь старый, усатый и седой, стоял в рубахе и подштанниках, широко расставив ноги, как перед дуэлью. Военный тщетно спорил с тремя папскими сбирами, одетыми в черные плащи и шляпы, и уже сдавал позиции. Тогда Джакомо громко сказал:

– Правосудие! Требую правосудия!

Сбиры было набросились на него, кто таков и что ему надо, но Джакомо выставил вперед руку:

– Я адвокат кардинала Аквавиве и требую объяснений, почему вы разбудили меня среди ночи!

Не раз он пользовался этим именем! Пусть Аквавиве его выставил из Рима, но кто возьмется проверять, служит он ему или нет. Но имя-то Аквавиве знали все! Приписывая себе таких патронов, люди редко врут, тем более молодой человек выглядел представительно и дерзко. А стало быть, знал себе цену.

В глубине комнаты стояла двуспальная кровать, на которую незваный адвокат, вступившись за постояльцев, то и дело поглядывал, и недаром. В какой-то момент на его повелительный голос из-под одеяла показалась женская головка: точеное личико, черные вьющиеся волосы, темные напуганные глаза, очень любопытные. Молодая женщина встретилась взглядом с Джакомо, и он прочитал в ее глазах одну только просьбу: «Кто бы вы ни были, умоляю, сделайте так, чтобы эти негодные люди ушли отсюда и оставили нас в покое!» Женская головка показалась и спряталась назад, под одеяло. Ее взгляд прибавил Джакомо решимости. Венгерский офицер был немолод и мрачен лицом, он совсем не подходил своей даме, если только она не публичная девка. Но эта дама никак не походила на шлюху. Венгр плохо говорил по-итальянски, но знал латынь, ее понимал и Джакомо, они наспех объяснились. И Джакомо растолковал сбирам, что офицер путешествует по поручению кардинала Альбани, что женщина не итальянка, а француженка, его невеста, что они понятия не имели о таких строгих законах и что он, Джакомо Казанова, готов быть свидетелем и представлять их права в суде. И пообещал, что кому-то придется здорово раскошелиться, когда дело прояснится. В конце концов, спорить с таким норовистым малым, да еще адвокатом, сбирам не захотелось, и они поспешно удалились. А прибежавший хозяин гостиницы, узнав, что за птицу в лице адвоката занесло к нему в дом, долго приносил свои извинения. В конце концов венгерский офицер сердечно поблагодарил молодого человека за помощь.