Мы успели вовремя: и Извель, и «наш мальчик», как его окрестила Секира, были живы. Два монстра лежали мертвыми, сраженные рукой крайнийца. Но еще с десяток с дружным улюлюканьем обступили моих друзей. В отличие от Тевия, они не спешили расправляться с легкой добычей.

Шансов на победу было немного, лишь трое из нас были вооружены. Да и меня можно было смело вычесть из расчетов – полуослепшая, оглушенная, я не могла считаться полноценным бойцом. В этот миг мне, наверное, следовало взять инициативу в свои руки – действовать, возглавлять, спасать. Но я не могла: просто не знала, что делать. Хорошо, что Секира не нуждалась в моих советах.

– Эй, коняшки, ваш главный погонщик мертв! – заорала она во все горло и подняла высоко над головой отсеченную башку Тевия. Деморализовать противника вестью о смерти командира было весьма по-заокраински. – А сейчас и вы сгинете. Наш маг вернулся. Слышали о нем? Как он сжег ваш народ возле гор Хаурака? Сейчас запылают и ваши кости.

Она говорила настолько уверенно, что я обернулась и начала высматривать Слэйто. Но, разумеется, мага не было. Поглощающая не врала мне: он успел затеряться и спасся. Однако кое-что я заметила: слабое свечение и искры. Фитили? Когда, храни нас все боги, Секира успела там что-то запалить?

Но она это сделала. Лес расцвел яркими огнями, словно цветами, и взорвался оглушительной пальбой. Я видела такое однажды в Лароссе, когда заезжие купцы из Тилля праздновали день рождения своего посла в Королевстве. Они запускали маленькие, наполненные порохом промасленные конверты из бумаги по воде, запалив шнур, – и над водами моря расцветали то хризантемы, то яркие корабли с красными парусами. Жители Ларосса называли это магией, сами тилльцы – пламенной пылью. Я – развлечением для детишек.

Но сейчас эти хлопушки вместе с отрезанной головой Тевия произвели на наших преследователей невообразимый эффект. Они ничего не знали о пламенной пыли, а вот о нашей битве под Хаурака слышали. И приняли огненные цветы, распускавшиеся за спиной Секиры, за нападение мага. «Конница» бросилась врассыпную.

Этого было достаточно для двух опытных бойцов – двух генералов, приведших королеву Крианну на престол, – чтобы спустя пару минут в живых остались только люди. Я не принимала участие в битве. Дышать было тяжело, голова гудела, а правый глаз, если он все еще был на месте, так и не прозрел. Поэтому я оперлась о ствол дерева, бессильно опустилась на землю и вознесла молитву всем, кто мог меня услышать, за посланную на помощь Секиру. За ее ясный ум, спасший наши жизни. За то, что хотя бы одним глазом, но я видела встающий над многовековым лесом рассвет.

– Глаз цел. И это все, что я могу сказать. – Хмурое лицо Секиры нависало надо мной, подобно оливковой луне. Своими изящными, но сильными пальцами она ощупывала мою правую скулу, лоб и надбровье. Кожа отзывалась болью, более слабой по сравнению с той, что я почувствовала в момент удара, но все же ощутимой.

– Тут вмятина. – Женщина надавила на бровь, и я вскрикнула. – Но я не врач. Перелом там внутри или просто ушиб, от которого все опухло, – только бог ведает.

– Боги, – поправила я ее, но Секира удивленно вскинула свои густые брови.

– В Тилле только один бог, которому следует служить. И лишь ему я возношу молитвы каждый день.

Мне показалось, что расспрашивать ее дальше было излишне. Атос занялся ранами Извель, а Секире досталась я. И пока она осматривала меня, я разглядывала ее саму, насколько мне позволял единственный глаз.

Я назвала бы ее метиской вроде Тобиаса. У нее были большие, широко распахнутые глаза, нехарактерные для уроженцев Тилля, приятного зеленовато-бурого оттенка. Скуластое лицо со слегка выступающим вперед подбородком – такой в легионе называли «подбородком гордеца». Волосы, показавшиеся мне черными в предрассветных сумерках, были скорее темно-каштановыми. Кожа же напоминала тилльскую: плотная, без малейшей видимой поры или прыщика, насыщенного оливкового цвета. Хотя, может быть, Секира, как и я, просто была кочевником, и годы, проведенные в степях Тилля, ветрами и палящим солнцем выжгли из ее лица следы южной породы.

– Я не знаю, вернется ли к тебе зрение, – с искренней грустью произнесла женщина. – Сам глаз покраснел и воспален. По моему опыту, лучшее, что мы можем сделать, – это скрыть его повязкой, чтоб ничего не тревожило, и надеяться на удачный исход.

Она общалась со мной просто и приятно, без надменности или заискиваний. Так, словно мы были хорошими знакомыми уже много лет. Стыдно признаться, но женщина, которая, как мне казалось, украла моего лучшего друга, мне искренне нравилась.

– Спасибо, – произнесла я чуть тише, чем мне хотелось. – Я думаю, мы еще не успели тебя поблагодарить. Это была бы последняя ночь для каждого из нас, если бы не ты.

– Благодари моего бога, ведь это он послал меня к вам. Бога Тилля, – уточнила она и усмехнулась. – Не думай, Лис, я не сумасшедшая. Но сны-откровения в последние дни – это не самое странное, что нас окружает, верно?

Она кивнула на лежащие вокруг тела монстров.

– Голос во сне торопил меня. Переговоры в Тилле не дали проку. Их верховный правитель-дарган верит, что монстры в своем завоевании остановятся на Королевстве. Книгохранилище там небольшое, и я ничего в нем не нашла. Поэтому я возвращалась в Ярвелл к Крианне, но сильно не торопилась, хотела разведать, как обстоят дела на севере. А потом новости посыпались на голову медным горохом: принц Роуэн вернулся, и Крианна уступила престол; после долгих лет молчания начались переговоры с Симмом; кто-то устроил огненную геенну у подножия Хаурака; Кармак пал. Я с шага перешла на бег, потом кинулась сломя голову. Но бог, являвшийся во снах, все твердил: «Ты не успеваешь! Быстрее, быстрее, быстрее!». Я шла два дня без сна и наконец меня ненадолго сморило. Бог явился ко мне печальным и сказал: «Твой сон стоил ей глаза».

Я ошарашенно смотрела на Секиру. Она могла всего этого не говорить. Мы были друг для друга никем, и о ее пророческих снах знала только она сама. Так зачем признаваться?

– Поэтому, если твое зрение так и не вернется, это будет моя вина. – Женщина покаянно опустила голову. – Прости, Лис.

Я обхватила ее за плечи, заставив взглянуть на меня, и проговорила:

– Секира, ты молодец. Если бы не ты, я бы сейчас перед тобой не сидела. Глаз – это крошечная цена за жизнь.

Я почти не лукавила. Сейчас, конечно, было тяжело поверить, что я больше никогда не увижу мир полноценно. А вдруг этот затянувшийся кошмар все-таки развеется? Однако у меня назрел вопрос, который был важнее прочего.

– Не подумай, что я тебе не доверяю. Но для человека, находившегося на другом конце страны, ты на удивление хорошо осведомлена о том, что происходило на нашем пути. Неужели бог каждую ночь зачитывал тебе краткий перечень новостей? – Я попыталась шуткой смягчить вопрос, слишком походивший на обвинение.

Но Секира удивленно сдвинула брови, кажется, не распознав юмора.

– Разумеется, нет. Все новости я получала с кошачьей почтой.

О кошачьей почте она рассказала нам в общем кругу. Чтобы не сидеть среди трупов, мы отошли от места побоища примерно на пару километров. Даже если кто-то, кроме Тевия, искал нас, бежать мы уже не могли – все слишком устали.

Атос развел костер, а Извель поставила на него небольшой походный котелок, куда бросила пахучих трав. Такой заокраинский чай я нередко пила в токане. Ока собирали для него семнадцать растений. Из тех, что я могла перечислить: зверобой, мята, кипрей, яснотка, рубус и еще парочка других. Над нашим лагерем уже через пару минут поднялся плотный травянистый пар. Головы прояснились, дрожащие пальцы успокоились на коленях.

– Я не думала, что одна получаю кошачью почту, – почти оправдывалась Секира, будто это какая-то тайна. – Первый кот пришел ко мне, если повспоминать, когда шла гражданская война. Я еще не повстречала Атоса, но мне уже порядком надоели грязные легионы, бесконечные смерти и беспросветность. Тихо жила, не лезла в гущу событий, скромно несла патрули на тилльской границе. Лишь задумывалась иногда, кто я на самом деле, – все еще уроженка Королевства или уже давно стала одним из воинов орды-олонга. – Секира обезоруживающе улыбнулась, и я перехватила направленный на нее взгляд Атоса. Я уже давно забыла, каково это – так открыто улыбаться. Каждый раз я то злобно хохотала, то нервно хихикала, во мне не осталось вот этой простой настоящей улыбки. А у Секиры она была – не притворная, как у Алайлы, а самая настоящая из тех, что я видела. Возможно, именно такую улыбку Атос и искал.