– Слушай, – снова заговорил Князев, когда оба свернули на узкий тротуар. От проезжей части его отделял массивный отбойник. Мимо проносились машины, щедро обдавая обочину грязью. Мост под ногами ощутимо вздрагивал. – Ты ведь говорил, что Шаннку там видел.

– Ну.

Невидимая стрелка в его голове со скрипом и лязганьем перевела разговор на рельсы новой темы.

– Как она?

– Да не знаю. С ней Ника болтала. Лучше ее потом спроси.

– Ну, блин… Сложно, что ли, рассказать?

– Не знаю. Отстань… «Пока ложится железнодорожный…»

«Пока ложится железнодорожный мост, как самоубийца, под колеса…»

– Чего ты там бормочешь?

Антон говорил громко, но не мог заглушить голос, звучащий у Игни в голове.

– Глянь, не твой сон разума там маячит?

Сон разума. Тонко, чувак, тонко. «И жизнь моя над черной рябью плеса летит стремглав дорогой непреложной…»

Он стоял у парапета. С непокрытой головой. Та же короткая стрижка и шрам за ухом, вокруг которого не росли волосы. Не хватало только топора. Вместо него в пальцах «сна изнанки» дымилась сигарета.

– Привет! – сказал более коммуникабельный Князев.

Парень обвел обоих смурным взглядом и снова уставился на воду. В одну затяжку докурил сигарету до фильтра и щелчком отправил его в полет над рекой.

– Че надо?

«Убить тебя», – подумал Игни, а вслух процитировал стихи:

– «И жизнь моя над черной рябью плеса…»

– Тарковский гений, – сказал «сон изнанки», обращаясь скорее к воде, чем к собеседнику, и извлек из мятой пачки очередную сигарету.

– Свали из моей головы, а? Давай договоримся по-нормальному, – вспылил Игни, едва сдерживаясь, чтобы не подтвердить серьезность своих намерений увесистым пинком.

– Че?

Для любителя поэзии у него был весьма скудный словарный запас.

– Горячо, – передразнил Игни. – Топор-то хорошо спрятал, литератор?

На этот раз он удостоился большего внимания. Но у «сна изнанки» все равно был непонимающий вид.

– Укуренные, что ли?

Впрочем, слово «топор» ему явно не понравилось. Игни ощутил это как внезапный приступ паники. А в следующую секунду понял ответ на свой вопрос. Что тут же и озвучил:

– За поленницей. Где неделю назад оставил.

Окурок повис в уголке удивленно раскрытого рта.

– Тут че, передачу про экстрасенсов снимают?

– Если она еще хоть раз меня тронет… – казалось, Игни читал в его чертовой башке, как в своей собственной.

– Ты кто вообще такой?

– А вдруг он и про Светку знает? – снова картинка. Зареванные глаза с потекшей тушью. Задранная юбка, белые ноги в мурашках. «Отпусти меня, я никому не скажу-у…» Она билась в руках и кричала, все время кричала. Никто не хотел ее убивать. Это случайность. Самооборона. Все лицо расцарапала своими ногтищами, матери пришлось соврать, что на стройке в колючую проволоку навернулся…

Увиденное заставило отвлечься. Когда Игни повторно осознал себя на мосту, он уже не стоял, а лежал, крепко приложившись затылком о бордюр.

– Подожди, – произнес он, пытаясь подняться. – Это ведь не я в твою, а ты в мою голову лезешь. Да мне плевать на Светку…

Вместо ответа получил удар ботинком по ребрам. Второй, нацеленный в голову, удалось смягчить – инстинктивно подставил руку, закрылся, но все равно ощутил во рту знакомый металлический привкус.

Филигранная работа славного столичного хирурга стремительно летела ко всем чертям.

Он сжался в ожидании очередного взрыва боли, но его не последовало.

Князев. Воин тыла. Слабак Князев, ни на что не способная диванная моль. Князев, которого он ненавидел. Шпынял, как только мог. Провоцировал и наверняка убил бы, если б не Шанна.

Князев. Его единственный, самый близкий друг.

Он вмешался с какой-то миролюбивой репликой. Попытался оттащить разъяренного парня в сторону, чтобы поговорить без кулаков.

И вдруг застыл со смешанным выражением испуга и удивления на лице.

– Ты… – выдохнул он, и на его губах показалась алая пена. – Ты что сделал?

– Я больше не сяду, – пробормотал парень. – Ты не представляешь, что со мной в колонии делали. Я больше не сяду.

Отбросив в сторону нож, он обеими руками вцепился в Князева. Обнял его, прижал к себе, – Игни не сразу понял смысл происходящего. Вместе они двинулись к парапету. Антон не сопротивлялся.

Пятился, куда его направляли. Все с тем же искренним недоумением на лице.

И с ним же рухнул вниз с моста. В обнимку со своим убийцей.

Из-за шума машин Игни не услышал всплеска воды.

Дорога в один конец. Но не для него.

Их чертова дорога…

Из больницы мама привезла ее в новую квартиру. Съемную, конечно – на это хватило отложенных денег. У нее по-прежнему была своя комната. Просторная, светлая, с дивными оранжевыми шторами и видом на парк. И стильная хозяйская мебель. Огромный книжный шкаф. Кресло-качалка. Ковер с длинным ворсом, в котором приятно утопали ноги. Изящный хромированный светильник, похожий на жирафа. Не комната, а мечта.

Моя новая комната.

Она босиком кружила по ковру, раскладывая вещи и отбрасывая в сторону то, что казалось ей некрасивым или немодным. Это оказалась добрая половина гардероба. Как вообще можно было называть одеждой это тряпье? В новой жизни ему точно не место.

– Вер, ужинать! – позвала мама, и она с готовностью отправилась в кухню – такую же нежную и чистую, как и все остальное. Самое время перекусить. От волнения проголодалась.

Уселась за стол, расправила складки сарафана на коленях и с улыбкой посмотрела на маму.

– Что это ты так вырядилась? И на Веру не огрызаешься…

Котлеты. Не самая любимая еда, ну да ладно. После больничной еды – просто прекрасно.

– Я теперь всегда буду так ходить. Надоели халаты. А Вера… Да ладно. Красивое же имя.

Ангелина Власовна так и просияла, глядя на то, как непривычно покладистая Вера ковыряет ложкой в тарелке.

В прихожей просигналил домофон. Теперь он тоже у них был.

– Ты кого-нибудь приглашала?

– Нет.

Мама ненадолго ее покинула. Вернулась почти сразу же. От недавней радости не осталось и следа.

– Соседка, наверное, проболталась, – сказала она недовольно. – Так и знала, что не нужно было давать ей наш новый адрес.

– А кто там? – поинтересовалась Ника, хотя уже догадывалась, и от этой догадки платье облепило вспотевшую спину.

– Ухажер твой. Этот Игни. Я его прогнала.

Ага, так он и прогнался…

Из кухонного окна прекрасно просматривалась площадка возле подъезда.

Ну, точно. Торчит. И ведь все равно дождется, даже если придется сидеть там до утра. А утром – первый день в институте. И так почти месяц прогуляла.

– Я пойду. Поговорю с ним, – решила она, движением руки предупредив возможные мамины возражения. – Не переживай. Я не хочу его видеть точно так же, как и ты. И будет лучше, если он услышит это от меня. Иначе не отстанет. Ты ж его знаешь.

– Лучше бы не знала…

Мать и дочь еще раз выглянули на улицу. Убедились в том, что «этот Игни» и впрямь не торопится покидать пост.

– Только переоденусь, – тяжело вздохнула младшая Бородина и вернулась в свою комнату.

Из тех вещей, которые были одобрены внутренним цензором как «годное на первое время», она выбрала черное платье с воротником-стойкой. Ужас кладбищенский. Нужно запомнить, что она раз и навсегда вычеркивает черный цвет из своего гардероба.

Впрочем, для похорон сойдет.

Содержимое косметички тоже ее не особо устроило – Нике казалось, что все это было куплено для нескольких людей и не имело ни малейшего отношения к ней самой.

Пришлось подводить брови карандашом неподходящего цвета и выбирать самую светлую помаду.

Надо будет перекрасить волосы в какой-нибудь тон поярче. Свой цвет вообще невнятный.

Наскоро приведя себя в порядок, она вышла в прихожую. Критично осмотрела несколько пар уличной обуви. Кроссовки, снова кроссовки, задубевшие от реагента черные ботинки и – апофеоз безвкусицы – стоптанные угги. Более-менее пристойно выглядели высокие сапоги. Фиолетовые, правда, но хотя бы менее битые жизнью, чем все прочее.