Обложили!

Интересно, когда меня вытащит КГБ? А когда следователь прокуратуры ознакомил с постановлением о привлечении в качестве обвиняемого и постановлением о применении меры пресечения в виде содержания под стражей, вопрос встал иначе: меня вообще хоть кто-нибудь намерен вытаскивать?

6.

Криминальный опыт

«От тюрьмы и от сумы не зарекайся». Если ввязываешься в рискованные гешефты с КГБ — тем более.

С каждой неделей пребывания в следственном изоляторе надежда, что всё творящееся вокруг меня является лишь дурным сном, непонятно на кого рассчитанным представлением, постепенно рассасывалась, уступая место отчаянию. Я не имел никакой связи с внешним миром. Следователь убедился, что не дам никаких показаний, ничего не подпишу и твержу лишь одно: говорить буду лишь в присутствии моего адвоката, а нанять его доверяю лишь жене, что его вполне устроило. В советском уголовном процессе адвокат полагается только в самом конце предварительного следствия, в момент ознакомления обвиняемого и его защитника с материалами уголовного дела перед направлением прокурору и в суд, когда уже ничего особо не изменить.

Получил передачу — тёплые вещи, ноябрь на дворе, очень кстати, и немного еды. Валя явно приезжала в Волгоград, свидания, видимо, не дали. Знает, где я, в курсе, понимает, что произошло. Верю, что выполнила все инструкции, обзвонила кого надо. Адвоката наймёт московского, независимого от местных раскладов. Но что из этого выйдет…

Должен сказать, в СИЗО сидеть было не то чтобы комфортно, но ничего особо страшного. Я чётко выполнял инструкцию, полученную от УБХСС — молчать и никого не сдавать. Поэтому меня не прессовали, думаю, не трогали и семью. Что любопытно, персонал изолятора отнёсся ко мне с долей уважения, узнав, что к ним попал главный конструктор лучших советских автомашин, у большинства были «рогнеды», «людмилы», на худой конец — переднеприводные ВАЗы, к которым тоже приложил руку. В камере на шесть человек люди менялись, но это были сплошь несудимые, как и я, держать вместе первоходов и бывалых сидельцев не полагалось. Разговоры со мной вели чисто автомобильные, с удовольствием слушали байки о ралли, делились житейскими историями. Короче, жизнь за решёткой как-то устаканилась, а что я попал сюда без вины виноватый, так это был далеко не единичный случай для советской судебной системы.

Раз к нам подселили буйного. Несудимого, но приблатнённого, начал права качать, отбирать вещи и еду, лезть в драку. И нарвался. У меня был шанс загреметь в одиночку, обошлось, урода с переломом руки и лёгким сотрясением мозга увезли в больничку, больше его не видел.

Через две недели после задержания порог камеры переступил смутно знакомый персонаж, я его, кажется, видел на каком-то сборище в самом начале работы ревизионной бригады. Познакомились. Главный инженер ДРСУ №117, он имел неосторожность рассказать по секрету Калинковичу о злоупотреблениях в облдорстрое, сам же за эти злоупотребления загремел с аналогичным шантажом: или молчишь о причастности других, или конец твоей жене с детьми. Его никакой КГБ точно не обещал прикрыть, хоть разницы не вижу, мне их обещание ничуть не помогло.

Как-то спросил его:

— Фёдорыч, представь на 15 минут, что тебя поставили главным в Советском Союзе по дорожному ремонту и строительству. Чтоб ты сделал хорошего?

Павел Фёдорович был мужик непримечательный, лет под сорок, с нездоровыми почками и соответствующим цветом лица украшенным парой бородавок. Сам в главные дорстроевские начальники не пробился бы никаким чудом, попадай даже в лигу «семь пядей во лбу», поскольку его затоптали бы энергичные, честолюбивые, бессовестные. Он крал умеренно, не наглея, старался как лучше, выпадая из обоймы, оттого от рядового инженера за полтора десятка лет вырос лишь на единственную ступеньку. Неосторожно открыл рот при московской комиссии и погорел. Ну ни разу не министр несуществующего пока дорожно-строительного министерства СССР.

А мечтать любил.

— Моя бы воля, строил бы исключительно бетонные дороги. Если обеспечить качество — правильно подготовить основу, лить плиты из раствора с нормальным количеством цемента, добавлять правильные присадки, в Западной Европе и США хорошо известные, дорога служила бы лет 50 и больше. Ремонт требовался бы не чаще, чем раз в два десятка лет.

— А как же морозы, многократный переход через ноль, растрескивание при замерзании воды в трещинах? — я подталкивал его на дальнейшие откровения, если уж сяду на годы за дорожно-строительное преступление, которого не совершал, хотя бы буду знать, что там и как в сгубившем меня деле.

— Чушь! — отмахнулся Фёдорыч и закашлялся. Он опустился с краю на мою койку и рассказывал. В камере сидели ещё четверо: домушник, домашний тиран-хулиган, водитель после ДТП со смертельным исходом и повторно уклонившийся от лечения венерического заболевания, весьма разные персоны, но все слушали внимательно, в камере давит дефицит информации. Инженер продолжал: — Думаете, в Норвегии, Канаде, Финляндии не бывает морозов, переходов через ноль? Допустим, где-то ставят подогрев полотна, но чаще всего бетонки живут десятилетиями и без него.

— Сопрут цемент! — безапелляционно вкрутил домушник.

— Тогда, наверно, не стоит печь хлеб, — парировал Фёдорович. — Муку тоже сопрут. Вообще-то, основной расход цемента, самого лакомого для воров материала, наравне с арматурой, происходит на заводах железобетонных изделий, там несколько проще организовать контроль, продукция вся видна и вся в наличии, охрану периметра тоже организовать несложно, цемента в карманах особо не унесёшь. На дорогу укладываются уже готовые плиты. Да, есть элементы, требующие монолитного бетонного литья, туда раствор привозят миксерами, если только водитель не свернул налево и не вылил смесь в опалубку фундамента частного дома. Уверен, и асфальтовые дороги не так уж проблемно сделать долговечными. Важно правильно подготовить земляное полотно, уплотнить грунт, устроить дренажную систему для отвода воды, послойно накатать подушку, уложить нижний несущий слой, морозозащитный, аккуратный лицевой — ровный и одновременно шероховатый для нормального сцепления шин… Я признался вашей комиссии, что у нас ограничивались снятием верхнего плодородного слоя и сразу накатывали асфальт — в один слой. Не удивительно, что грузовики за два-три месяца продавливали дорогу, образуя колеи, после зимы потрескавшийся асфальт начинал исчезать кусками размером с канализационный люк. Все сделали вид, что не причём — начальник ДРСУ, бригадиры. Тем более Савушкин, получавший конверт с каждого сданного участка. Посадили единственного, открывшего рот.

За неделю я узнал больше о дорожном строительстве, чем за всю жизнь. Фёдорович пересказал мне львиную часть курса дорожной технологии, с усмешкой добавив, что в вузе преподают то же самое, но не человеческим языком, а с помощью формул, часто совершенно оторванных от жизни и не учитывающих реалий, вперемешку с марксистско-ленинской политэкономией, философией и научным коммунизмом, да день в неделю отдан на военную подготовку.

В начале декабря меня навестил в изоляторе следователь и сообщил, что в связи с высоким (в прошлом) служебным положением обвиняемого Брунова, бывшего члена КПСС, бывшего директора Центрального конструкторского бюро… Я перебил:

— Заслуженный мастер спорта СССР — тоже бывший?

— Спортивные достижения у нас не принято аннулировать. Впрочем, тренерская работа после отсидки вам не светит, как и участие в заграничных соревнованиях. С таким-то приговором!

— Не пропаду. Роялти за изобретения тоже никто не отнимет. Две тысячи в месяц мало, но как-нибудь перебьюсь.

У прокурорского челюсть отвисла. У него-то оклад порядка трёх сотен или около того.

— Зачем же вы взяли эти 5 тысяч? От жадности?

Мы едва ли не первый раз хоть как-то говорили, я не посылал его подальше.

— Неужели вы не знаете, откуда и зачем родилось моё уголовное дело? Вижу — хоть отчасти знаете. Оттого понимаете, почему я не отвечу. Собственно, все ответы находились на магнитофонной плёнке, куда я записал разговор с Савушкиным. Кассету забрал себе задерживавший меня УБХССник, поинтересуйтесь, он максимально информирован. Заодно спросите: как это так, магнитофон у меня изъят, согласно протокола, неужели без кассет?