Крикнула:

– Я ушла!

– Не задерживайся. – Возникшая в прихожей Ангелина Власовна оглядела дочь с нескрываемым недоверием. – Ты точно собираешься сказать ему, чтобы он больше не приходил?

– Конечно. А что не так? – Накинула ярко-красную куртку, еще немного покрутилась перед зеркалом.

– Да хотя бы то, что раньше ты никогда не надевала мои вещи.

Интересно, о чем это она? Впрочем, не важно.

– Скоро буду.

Спустилась вниз в чистом лифте, сбежала по чистым ступеням. Толкнула чистую входную дверь.

На этом приятности закончились.

Ландер с ходу заключил ее в объятия.

– Ты очень красивая, – горячо выдохнул он ей в ухо. Но даже так она почувствовала сильный запах спиртного. И сбросила с плеч его руки.

– Пусти. От тебя воняет.

Отошел. Нет – отшатнулся.

– Прости. Я не думал, что тебе будет так неприятно…

Он стоял прямо, даже не покачивался. Его опьянение выдавал только запах. И еще слезы. Он плакал. От этого стало совсем не по себе. Пьяный плачущий Ландер – это еще более трагично, чем просто Ландер.

– Ник, Антона убили.

Она отвлеклась – засмотрелась на аллейку с фонарями-шарами и стройными деревьями, растущими по обе ее стороны. Очень живописная. Теперь она будет каждый вечер возвращаться из института этим путем.

– Антона убили, слышишь? Он мне жизнь спас. Вместо меня перо словил.

– Да. – Уж лучше бы тебя, одной проблемой меньше. – Да, да. Мне жаль.

Сейчас она видела его таким, каким он, в сущности, и был всегда: плохо одетый, грубый и явно нездоровый нищеброд.

Домофон красноречиво потрескивал. Мама подслушивала разговор.

– Ник, я его по ночам вижу.

– Это нервное. – Черт, как бы еще избежать этого алкогольного бреда? – Пройдет. Знаешь, время лечит и все такое.

– Ты не понимаешь. Антон – моя вторая душа. Он стал моей второй душой, Ника! Теперь он будет за меня платить. Ник…

Печально. Но тут со своей бы единственной разобраться.

А аллейка чудо как хороша. Рифмы сами так и просятся.

– Я, наверное, пойду… – Ноги в тонких сапожках очень быстро начали поднывать. – И вот еще что. Не приходи сюда больше.

Он смотрел на нее взглядом умирающей собаки. Нет, все-таки плачущие парни – то еще зрелище.

Хотя целуется он неплохо. Такой жадный, так отдается… До сих пор мурашки по коже, стоит лишь припомнить. Интересно, на что еще он способен. Не был бы таким придурком, можно было бы это проверить.

– Ник, в чем дело?

– Ни в чем. Просто после всего, что со мной случилось, я не могу тебя видеть. Мне тяжело вспоминать. Я не хочу.

И она пошла обратно к подъезду, желая только одного – как можно скорее разуться.

– Я, кажется, понял! – крикнул он ей в спину.

Надо же, как быстро переменился. Наконец-то проявил себя настоящим – грубым хамом, который способен связать девушке руки и угрожать ее застрелить.

– Это не ты.

Она едва успела захлопнуть за собой дверь, когда на створку обрушился сокрушительный удар. Затем еще один. И еще. И от каждого она вздрагивала, словно принимала их на себя.

Внезапно все стихло. И в наступившей тишине она явственно услышала шепот. Каждое слово. Отчетливо. Пугающе.

– Я клянусь тебе чем хочешь, клянусь жизнью Ники, собственной клянусь – ты не будешь жить в ее теле. Тварь.

Неожиданно громкий мамин голос из домофона заставил ее подпрыгнуть на месте.

– Не смейте угрожать моей дочери! – кричала Ангелина Власовна. – Еще раз сюда явитесь – мы вызовем полицию!

– Это не ваша дочь! – рявкнул Ландер.

Последний раз врезал кулаком по двери и, кажется, ушел.

А она на цыпочках – стук каблуков отчего-то невероятно нервировал – прокралась к лифту и поднялась на свой этаж.

Мама ждала в прихожей. Ее лицо и шею покрывали гневные бордовые пятна.

– Что значит ты не моя дочь? На что он намекает?

– Не обращай внимания. – Она упала на банкетку и с оханьем стянула сапоги. Бросила куртку на пол и, совершенно обессиленная, потащилась к себе. – У него, похоже, совсем с головой беда. Еще и пьяный.

– Он сказал, что Антона убили? – не отставала мама. – Антона убили, да?

– Давай завтра поговорим, – ответила она раздраженно. – Мне рано вставать. Хочется еще принять душ.

Но взглянула на встревоженную мать и смягчилась. Даже приобняла за плечи, ненавязчиво подталкивая к выходу из своей комнаты.

– Я думаю, он все понял и больше нас не потревожит. А про Антона… Ты просто не расслышала. Никто никого не убивал. Мам, не переживай. Ну, мам… Разбуди меня утром, ладно? А то я вечно будильник не слышу.

– Ладно-ладно, все. Отдыхай. Разбужу.

Знала бы ты, кто именно называет тебя мамой.

© Рута Шейл, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

– Бо! Эй, Бо, а пропуск?

Пришлось возвращаться. Кивать, здороваться, натянув виноватую улыбку, и шарить по карманам в поисках мятой карточки. Раньше она всегда улыбалась. Надо вести себя так, словно ничего не произошло.

Отыскав нужную бумажку, Бо шлепнула ее на стол у входа и рванула обратно к лестнице, пока охранница не расставила десяток новых ловушек вроде «как дела» и «ты сегодня какая-то странная». Не сейчас, не сейчас, не сейчас!

Тяжелые ботинки привычно пересчитали вмятины на ступенях: до отвращения обычных – таких же, как вчера и позавчера, и двадцать, и сорок лет назад, когда Бо еще на свете не было.

Все обычное раздражало, потому что сама она уже не была прежней.

На то, чтобы раскроить ее жизнь на… даже не до и после, а – «есть Бо» и «нет больше Бо» – понадобилась пара секунд. И теперь вместо нее по скрипучему паркету бывшего доходного дома опрометью мчался некто другой. Только выглядел так же – каштановые волосы до плеч, карие глаза, длинный нос. Огромные кислотно-зеленые наушники на шее и бежевый свитер тоже походили на вещи Бо. Но не все остальное…

Миновав закрытые офисы рекламного агентства и детского центра развития, она распахнула последнюю дверь со скромной табличкой «Служба психологической помощи». Зал для тренингов был пустым и темным, вдоль стен чернели сдвинутые рядами стулья. В дальнем конце виднелась еще одна комната, сквозь щели приоткрытой двери оттуда пробивался свет. На него и устремилась Бо, которая стала теперь не-Бо, но еще не придумала, как себя называть.

Машенька подмены не заметила. Подняла голову, обвела вошедшую сонным взглядом и снова клюнула носом стол.

– Божечка, ну наконец-то… Никто не поверит, если я скажу, что ты тоже умеешь опаздывать. – Коллега зевала и бормотала себе в ладони. – И как ты по ночам сидишь тут одна? Мне все время мерещилось, что за дверью кто-то ходит.

Все всегда задавали ей этот вопрос. Кажется, раньше она отделывалась общими фразами…

– Дома еще страшнее.

Бо обитала в паре кварталов от работы в старой однушке с прогнившими трубами и худыми оконными рамами. Стены единственной комнаты были оклеены обоями непроницаемо-черного цвета – одна из причуд матери, которых во время болезни стало так много, что дочь перестала спорить. У Бо всегда можно было вписаться и переночевать. Взамен она просила пакет кефира и буханку хлеба, а за пачку сигарет разрешала пожить подольше, «только в подъезде не курите, фашистики, лучше уж в форточку».

Отец ушел из семьи, как только ей исполнилось восемнадцать. Матери не стало прошлой зимой, и теперь Бо жила одна. Сама не заметила, как стала маленькой королевой кухонных посиделок и долгих бесед по душам, и всегда соглашалась на ночные смены, потому что до плача и скрежета зубовного ненавидела воющие трубы, дырявые оконные рамы и черные обои.

Бо приезжала на работу на раздолбанной ржавой «Волге» – пешком выходило бы быстрее, но она день за днем заводила механическое сердце, опасаясь, что, если не будет этого делать, ее старушка тихо скончается в гараже от тоски и одиночества. На светофорах автомобиль глох, количество часов, проведенных за рулем, никак не переходило в качество, к тому же ее часто останавливали для проверки документов – невысокая, скуластая, с детскими чертами лица, Бо казалась подростком, который самовольно сел за руль чужой машины.