– Да, плед можете оставить… себе, – блондинка сникла, но уезжать не спешила и следила за происходящим с неиссякаемым интересом.

Посмотреть и правда было на что. Игни вроде бы и порывался идти самостоятельно, но не слишком успешно, точнее, совсем безуспешно, потому что в результате этих попыток все трое шатались из стороны в сторону, почти не продвигаясь вперед. К тому же вторая душа не утруждал себя скорбным молчанием мученика, а вовсю ругался. Иногда весьма заковыристо.

– Отвлеки ее! – не выдержала наконец Шанна. – В дом я его не потащу. Пусть отсюда проваливает. Только чтобы эта не видела.

Ника была очень даже не против. Во всяком случае, когда она выбралась из-под тяжелой руки Игни, собственное тело показалось ей легче перышка.

– Валерия, так неудобно просить об этом снова, – издалека начала Ника, вставая так, чтобы блондинка повернулась спиной к Шанне и не видела дальнейших ее маневров. – Вы уже очень сильно меня выручили, да еще и жизнь человеку спасли… – Она как могла тянула резину, то и дело поглядывала поверх плеча своей собеседницы. Еще никогда не наблюдала, как Игни прекращает свое ночное существование и передает эстафету Антону. – Может, подвезете меня до дома, поможете в самый последний раз?

Только на мгновение отвлеклась, посмотрела прямо на Валерию, чтобы не таращиться все время ей за спину. Услышала, как стукнула железная дверь, – и никого.

– Садись уже, – с тяжелым вздохом снизошла Валерия Карпович. Подозрительно оглядела тротуар, особняк и окрестности. – И чего я с вами связалась? Одна в кровище, второй исчез.

– Да не исчезал он, – возразила Ника. Еще не хватало подобных умозаключений от завсегдатайши «Волюкриса»!

– Хочешь сказать, твоя подружка в одиночку его внутрь затащила, а потом еще и дверь захлопнула? и все это за полминуты?

Вместо ответа Ника в который раз посчитала за лучшее промолчать.

Старые дома пахнут говяжьим бульоном. Застывшей корочкой жира в забытой на плите кастрюле. Фенолом. Старые дома звучат пыльным кашлем в кулак. Шарканьем тапочек, детским плачем. Старые дома тянутся стенами к солнцу. Ржавчину греют, плесень. Старые дома тянутся к людям. Люди проходят мимо. А они все тянутся.

Я рисую слезы в выбитых окнах, рисую себя. Я штрихую тени в собственных трещинах. Голуби взмывают в небо с моих плеч. Я смертельно болен, мои трубы ломит, когда дождь и ветер. Это я смотрю на мир сквозь прицел оконной рамы, щурясь осколками стекол. Осыпаюсь лоскутьями обоев. Протягиваю руки к людям. Они проходят мимо. И я опускаю руки…

Ты тоже проходишь. Не узнаешь меня под слоями штукатурки. Не слышишь, как я кричу тебе, или думаешь: показалось. Я хотел бы бежать за тобой, но слишком прочно врос фундаментом в землю. Я хотел бы обнять тебя, но только поскрипываю ставнями. Я хотел бы быть с тобой, но нельзя.

Ты стоишь на остановке, поглядываешь на часы. Ждешь кого-то. Меня?

Мы хотели встретиться. Гулять по вечернему городу. Считать фонари. Сегодня? Уже сегодня?

И я прихожу.

Не я – он.

Неужели и ты не видишь разницы? Даже ты теперь нас путаешь?

Бежишь к нему, что-то говоришь, захлебываясь словами, вжимаешься в его руки. Вы стоите в толпе, но не сливаетесь с нею. Вы – часть иной реальности. Осколки друг друга. Вы притираетесь сбитыми гранями, вы соразмерны, вы однозвучны. Вот прямо сейчас вы уже одно целое. Так пальцы сцепляются, так совпадают бугорки и впадинки, так вдох переходит в выдох. Ты – в него. Он – в тебя.

На вас засматриваются. Вы очень красивые, когда вместе.

Он возьмет тебя за руку. Вы будете заходить в каждый магазин. Ты будешь переодеваться сотню раз. Он будет смотреть на тебя, а все остальные – на него. А ты будешь счастлива, что он видит только тебя.

Потом он затащит тебя в ночной кинотеатр, где вы будете единственными зрителями – в каждом городе первым делом находит такие места, круглосуточность это его конек, – и там сделает с тобой то, что должен был сделать я.

Твой первый раз. Ты берегла себя для меня.

Он будет нежен. Он это умеет.

Все, что я мог обещать тебе, это глоток вины и горсть запретов: не смотри на меня, не трогай меня, не будь для меня…

Он сможет дать тебе все, чего ты хочешь. Давно уже хочешь, не отпирайся. Знаю.

К тому же ты веришь, что он – это я. Мы действительно сильно похожи.

Пусть – в глубине моих стен распадаются провода. Пусть – лопаются трубы, взрываются вены. Пусть – я буду ждать много дней, прежде чем придут эти люди. Выломают дверь, спугнут тишину. Они будут искать здесь мертвых детей, но найдут только мертвый дом.

Они станут говорить и пускать дым в мой потолок. А потом уйдут, оставив окурки на моем паркете.

Я бережно впитаю каждый крошечный огонек. Впущу его в себя, каждым сантиметром стен изнывая от боли, и буду выдыхать твое имя из впалой деревянной груди. До тех пор, пока пламя не пожрет обрывки обоев. Пока дочерна не вылижет мои наличники. Не изгрызет мою кровлю. И тогда мой крик взовьется искрами. Я буду звать тебя из самого сердца этой пытки, уже рассыпаясь в пепел: моя девочка, моя девочка, моя де…

– Все будет хорошо. Теперь я справлюсь, – уверяет меня голос, похожий на твой, но я не понимаю смысла фразы. Просто цепляюсь за нее краем сознания. – Терпи, Тошенька, терпи, еще немножечко…

После впечатляющего появления Ники на пороге мама перестала с ней разговаривать. Объяснения выслушала, но трагизмом ситуации не прониклась. Испорченную одежду дочери она собрала в черный мусорный пакет. С непроницаемым лицом кинула его возле двери и стала куда-то собираться. На вопросы не отвечала. И вообще вела себя так, словно Ника превратилась в невидимку-Есми.

В квартире остро пахло сердечными каплями.

Мама ушла. Закрыла дверь своим ключом. Ничего, сама же собственного бойкота не выдержит. Вечером сделает вид, что обо всем забыла.

Ника направилась в душ, попутно стягивая свитер.

Семь утра. Позади – бессонная ночь. Впереди – пять институтских пар и тестирование по логике, которое нужно выполнить без ошибок, если не хочешь в конце семестра сдавать зачет по ненавистному предмету. Ника предпочла бы первое.

От горячей воды стало только хуже. А холодную она не переносила.

Несмотря на две кружки кофе, глаза не открывались. Ника отодвинула тарелку в сторону, сложила руки на столе и уткнулась в них лицом. Хотя бы часок подремать… Если уснет на лекции, не избежать публичного позора. Интересно, как там Игни? Вернее, Антон. Надо было взять у Шанны номер мобильного. Иначе как еще узнаешь? Сил на то, чтобы тащиться к ним после занятий, точно не останется…

На свежевымытые ладони налипла мелкая пыль.

Ника подняла их и внимательно рассмотрела. Крупицы чего-то смутно знакомого… Фу, это же мамины дурацкие камни! Снова, что ли, рассыпались?

Она вскочила, обшарила кухонные шкафчики. Мешочка не было. Такого ситцевого, в дурацкий цветочек, с бантиком – сама видела, как мама на машинке тачала, взамен сожженного кожаного кисета. В ящиках стола тоже не обнаружился. Ника и представить не могла, что захочет его видеть. Но лучше бы нашелся.

На всякий случай заглянула в комод и платяной шкаф в маминой комнате. Гадкие камни как сквозь землю провалилась. Может, мама с собой забрала? Мало ли, куда она поехала. Клиенты иногда просят погадать у них дома.

Немного успокоив себя этим, Ника все-таки выглянула в окно и оглядела палисад. Он прекрасно просматривался со второго этажа сквозь голые ветви кленов. Весь – и сломанный буфет, и качели, и стулья.

И пятно недавнего кострища посередине.

Спать резко расхотелось. Наоборот – бодрой козочкой заскакала по комнате, собирая тетради и книжки. В институт, подальше от этого сумасшедшего дома. К людям. Обычным людям. С одной душой и стандартным набором студенческих проблем. Хоть ненадолго почувствовать себя нормальной…