Он поднял голову и посмотрел в глазок. Аня как раз закончила подбирать свои бумажки, прижала их к груди и скрылась из виду. Север не удержался и вышел на балкон, чтобы еще раз увидеть ее такой – с опущенной головой и плечами, униженной им, выставленной за порог. А когда смотрел, как она выходит из подъезда, смотрел и понимал – что сделано, то сделано, нужно просто оставить это в покое и не думать об этом, – Аня подняла голову и встретилась с ним взглядом.

Кому и что доказывал сейчас он сам?

Все его цветы погибли. Земля в пластиковых ящиках превратилась в камень. Север взял совок и вогнал его по рукоятку. Выдернул. Воткнул снова, превращая стебельки и листья в жухлое крошево. Тут была эшшольция, тут – портулак, годеция Майден Блаш и тагетес тонколистный. Тут был Север Арсеньев. А теперь – нет.

Он ощущал этот день и все последующие, сколько бы их ни оставалось, как бессмысленное движение из пустоты в пустоту. Там, впереди, не было ничего. Совсем ничего. Север не представлял, чем бы заняться сегодня, чтобы этот день как можно скорее закончился, ведь даже если он решит куда-то пойти, или посмотреть фильм, или почитать книгу, то завтра неизбежно настанет следующий точно такой же день, и снова придется идти, смотреть фильм или читать книгу – бесконечное множество раз до самой смерти.

Или можно зайти на сайт вакансий и выбрать слова, которые будут написаны в твоей трудовой книжке. Что ты хочешь продавать? Смартфоны или туры в тропический рай? Пластиковые окна? Хорошее настроение? Нет, совсем ничего не продавать не получится. Ты хотя бы один день ничего не покупать пробовал? Вот то-то и оно. Продажи, продажи, продажи. А ты возьми и себя продай. Свадьбы он снимать не хочет… Как, и в офис не хочет? Чего же он вообще хочет? Ах, вы-ыставку! Но выставляют только тех, кто действительно хорош. Ты недостаточно хорош. Никому не интересно то, что ты делаешь.

Северьяну постоянно не хватало времени. У Севера его было хоть отбавляй. За единственный выпавший ему час Северьян успел сделать больше, чем Север – за весь предыдущий день. И хотя усилия Северьяна ни к чему не приводили, и Север чувствовал по этому поводу затаенное злорадство неудачника, постоянное мельтешение второй души очень его раздражало. Правда жизни состояла в том, что хотя пока они и были на равных, Северьян продолжал взбивать масло, а Север молча шел ко дну.

Вид спиртного вызывал тошноту. Нужно было немного поесть, чтобы снять нутряную дрожь, но полки холодильника сияли пустотой, а в морозилке одиноко лежал обросший снегом пакет с нарезанной кубиками тыквой. Поесть горячего и увидеть людей. Без надежды на Викино милосердие Север заглянул в деревянную шкатулку – «шуфлядка», так она ее называла, «где деньги?» – «возьми в шуфлядке», – и воспрял духом. Голодная смерть ему пока что не грозила.

Шагая к остановке, чтобы доехать до ближайшего «Мака» на площади Революции, Север бездумно листал «Инстаграм». Без хозяйской руки профиль Северьяна неизбежно загибался. Доступ к нему у Севера имелся. Вика категорически запрещала использовать его для рекламы своих личных аккаунтов, бубнила про отписки и снижение охватов, но сейчас Вики здесь не было, а профиль – вот он, с сотней непрочитанных сообщений в директе. Сообщения он трогать не стал. Выбрал из галереи один из последних сделанных им снимков – с некрасивым парнем в инвалидном кресле и светловолосой фейри в кедах, – что-то цепляло его в этом фото сильнее прочих, как будто оно говорило больше, чем он вкладывал, и даже больше, чем был способен понять. Добавив незатейливую подпись и ссылку на свой профиль, Север отправил снимок в ленту Северьяна и приготовился обогатиться хотя бы сотней новых подписчиков, но ни минуту, ни пять минут спустя ничего не изменилось. «Ладно», – подумал он, уже выходя из маршрутки, и убрал телефон. Все эти любители эзотерики – просто не его целевая аудитория. Есть ли она вообще?

Он взял гамбургер и стакан колы, закинул все это в себя, никого вокруг не замечая, повторил заказ и только тогда услышал голоса и смех вокруг, шелест бумаги, стук подносов – все эти звуки жизни, и они показались ему невыносимо далекими и чужими. Компания студентов, склонившихся над конспектами, скучающая девушка с айфоном, мама и сын лет пяти. Люди с чемоданами, с вокзала и на вокзал, люди из торгового центра, офисные работники, люди, проходящие мимо так, словно его здесь нет, их безразличные взгляды, не целевая аудитория.

Север схватил картонный стакан и с размаху швырнул его себе под ноги. Кубики льда разлетелись в разные стороны, кола вспенилась и зашипела на плитке.

– Я здесь, – сказал он, когда несколько посетителей с недоумением посмотрели на лужу, чтобы сразу вернуться к своим делам.

– Я здесь! – крикнул он и выскочил за дверь.

Я здесь…

Она пришла и очень удивилась, как у нас хорошо и чисто, красиво дома, я показал ей нашу со Светиком комнату, и мы стали пить чай, который она заварила. Я только говорил, где взять заварку и какие поставить чашки, и у нее был с собой вафельный торт, политый шоколадом, мы отлично проводили время. Она сказала, что я могу не говорить про свои ноги, если для меня это тяжело, но я подумал, что если расскажу ей, то она пожалеет меня, и я смогу ее отжарить. И я рассказал про няньку Русю и как она отдала меня Морячку и сидела на газоне пьяная, а он изнасиловал меня и выбросил, и два дня я умирал, но не умер, и еще я сказал, что говорю об этом только ей, мне не страшно и я знаю, что она никому больше не расскажет. А она так плакала, что я даже испугался, вдруг ей станет плохо или она даже умрет, но она не умерла, только плакала очень сильно, поэтому мне пришлось попытаться обнять ее, но это было очень сложно, и она села ко мне на колени, чтобы мне было удобнее ее обнимать. Я ее поцеловал сначала в щеку, но она не заметила, а когда я залез руками ей под майку, она попробовала вырваться, но я сказал, что у меня, возможно, такого больше никогда не будет и еще что я ее люблю, и предложил пойти в мою комнату. Она продолжала плакать, но согласилась, и у нас все произошло очень быстро, я ничего не умел и сразу кончил.

Я был так счастлив, очень счастлив в тот день! Потом мы лежали на кровати, она меня гладила и жалела, и спрашивала, о чем я мечтаю, а я сказал, что мечтаю спасать детей. Спасать их от таких, как нянька Руся. Я не заметил, как уснул, но Паяц не пришел, хотя я видел, что он тоже очень счастлив и даже танцует. Он сказал, что я все выполнил и он больше не будет меня ранить, и теперь у нас начнется новая чудесная жизнь. Я проснулся один, мамочка привела Светика из детского сада, и мы пошли гулять втроем, и ели мороженое, и немного устали, а вечером Светик приняла ванну и мы вместе читали книжку, но не про Крысолова, а новую.

Это был самый лучший день в моей жизни, а когда я уснул, Паяц зашел в комнату и взял подушку. Он сказал, что в новой чудесной жизни Светик будет нам мешать, и положил подушку ей на лицо. Я кричал, очень кричал внутри себя, но ничего не мог сделать. Паяц держал подушку, и я видел во сне, как моя сестренка умирает, а потом он приподнял ее так, чтобы она сидела, и приложил к лицу моей сестренки что-то маленькое, как будто хотел ее напоить, но воды там не было. Он ее отпустил, и она упала на подушку, я посмотрел на ее лицо, она не дышала и была уже синенькая. Паяц улыбнулся. Он положил рядом со мной предмет, который держал в руках, – это оказалась одна из матрешек Светика – и сказал, что сделал для нее сакреацию, потому что наша мамочка очень нехорошо поступила со мной. Из-за нее Морячок скинул меня с корабля, а теперь после детского садика она приводит Светика в магазин за водкой и по ночам одна на кухне пьет. Он сказал, что Светик теперь всегда останется со мной и она меня слышит, мы будем делать сакреацию для всех бедных детей и найдем им новых родителей, и они будут счастливы всегда. Он говорил: ну что мне сделать, чтобы ты не так сильно грустил по сестренке? Хочешь, я буду Крысоловом в память о ней? Ты ее никогда не забудешь!