Новая нежная Вика испарилась, стоило им только оказаться на пороге квартиры. Испарилась окончательно, потому что до этого просто медленно таяла с каждой новой ступенью лестницы, ведущей на второй этаж, хоть и позволяла себя вести. К тому времени, как Северьян отпер дверь и включил в прихожей свет, от нее совсем ничего не осталось.

– Я спать, – отрезала Вика прежняя, Северова жена, слово-то какое – «ж-ж-жена», как крапивой по голой заднице.

И ушла. Северьян слышал, как она бросает на пол тяжелую влажную одежду, а потом ворочается на скрипучей кровати – даже не верится, что совсем недавно целовала его и называла хорошим. Может, она тоже двоедушница?

Северьян сунулся в пустой холодильник, отверг баклажан, лежавший в ящике так долго, что хотелось избавить его от страданий и бросить в помойное ведро, извлек из небытия вялый салатный лист, сжевал его и забился в ванную, чтобы переодеться. Из сухого и чистого оставалась только ряса. Просто так расхаживать в рясе не хотелось. Можно было одолжить что-нибудь из гардероба Севера, но для этого пришлось бы заходить в спальню и тревожить Вику. Да и обмениваться вещами без спросу между ними было не принято.

Одеваясь, Северьян старался не обращать внимания на головокружение. Он надеялся, что адрес, названный Олей, – не кладбище и не морг. Хотя где еще ему могли бы помочь?

На Бору он не бывал ни разу – не довелось. Никакие дела не связывали его с маленьким городом на другом берегу Волги. И добираться туда нужно было непременно хитро – паромом, канатной дорогой или по мосту, заложив через окрестные деревни огромный крюк. Отправиться на Бор (именно так, потому что «в бору медведи бродят» – об этом знают все без исключения борчане и некоторые нижегородцы тоже) Северьяна могла заставить только очень серьезная нужда. Такая, как сейчас.

Вика запретила трогать ключи от машины, однако о том, чтобы их спрятать, не позаботилась – связка как и прежде висела на крючке в прихожей. Права – ее и Северьяна под одной дерматиновой обложкой – нашлись там же, в верхнем ящике комода. Удовлетворенно присвистнув, Северьян сунул все это в задний карман джинсов, убедился, что ничего не забыл, и бесшумно прикрыл за собой входную дверь.

В машине он некоторое время сидел, уткнувшись в телефон. Навигатор пророчил сорок минут в пути по самому быстрому, то есть единственному маршруту – тому самому, когда сто верст не крюк. Северьян прикинул, что при удачном раскладе вся поездка займет часа три, не больше. Он мог себе их позволить, поэтому завел двигатель и ткнул в кнопку магнитолы. Музыка была какая-то знакомая. Он так часто под нее пил, что пьянел от одного только звука, а вот за рулем не ездил никогда. Похоже, Константин поделился по-дружески. Радио, на взгляд Северьяна, приносило слишком много лишней информации, так что с депрессивным саундтреком пришлось смириться – все лучше, чем сорок минут слушать собственные мысли.

Невидимый город медленно двинулся навстречу, набирая скорость. И пока Северьян искал Бор, Бор тоже искал его. Косолапый и приземистый, водил носом во тьме за мостом, дышал, ворочался, вынюхивал чужого, неведомого – то ли охотника, то ли добычу, и неслышно ворчал в ожидании, пока черный «Паджеро» летел навстречу, раздвигая темноту светом фар. Пробки как обычно, моргающие желтым светофоры, пустые улицы, мертвые дети на изнанке города – здесь, здесь или здесь, может, там, за домом, у подъезда, на пустой остановке, ступенях метро, железнодорожных путях, посреди торгового центра, перед магазином «Бегемотик», на дне бассейна, в спортзале, я не знаю, Боженька, уай ми, Боженька, маленькие люди – не моя епархия, я ведь совсем не умею их любить. Я помню себя, Севера, Вику, когда мы были одинаковыми и глупыми с этими своими учебниками и мыслями, острые обрывы девятиэтажек, полторашка Blazer, музыкальная школа и обычная, со своим зачатком жизни – отомстить обидчику, взять за руку друга, скрыть двойку. Иногда мы мстили друзьям, брали за руку обидчика, отвечали за двойки, но любить других таких же, сегодняшних, новых, – нет, любить не умею, понимать – худо-бедно, для любви нужно большее…

«А ты не люби, – шепнул невидимый Бор. – Любить необязательно. Помоги им, и пусть они, не любимые тобой, дальше живут…»

Вжикнул телефон. Северьян глянул на сообщение, появившееся поверх карты навигатора: «Ну, давай встретимся». Долго же ты, дружище, думал…

Доверять встречу с Владимиром Мялем невнятному Северу не хотелось. Понадеявшись, что Мяль, как и все странноватые люди, не чужд ночного образа жизни, Северьян набрал в ответ: «Завтра в полночь?»

«Телеграм» приумолк. Прежде чем пришло очередное сообщение, Северьян успел отмотать еще несколько десятков километров, и теперь обозначавшая его на карте желтая стрелка проползала мимо озера Юрасовское – до нужной улицы, Луначарского, оставалось всего ничего: «До встречи в Кустах».

За нос, зараза, водит, еще и глумится! Не успел Северьян придумать достаточно хлесткий ответ, вдогонку сообщению прилетела геолокация – поселок Кусты городского округа Шахунья Нижегородской области. Напраслину, получается, возвел на человека. Хорошо еще, что не вслух.

Поблагодарив за гостеприимство, Северьян отложил телефон и посмотрел через лобовое стекло на дом, где помогали таким, как он.

Это была деревянная избенка – почерневшие от времени бревна, резные наличники, косое крыльцо в три ступени. Свет фар бил в темные окна, звук работающего двигателя в тишине спящей улицы просто оглушал. За избой, даже забором не отгороженной, виднелась коробка хрущевской пятиэтажки, прямо напротив белела исполинская колоннада местного дэка. Узкая улочка, изгибаясь между кустов, круто уходила влево и уже там постепенно набухала временем, до наших дней, правда, так и не раздавшись.

Северьян открыл дверь, спрыгнул на гладко укатанную землю и глубоко втянул в себя прохладный воздух – хороший, терпкий близостью реки.

– Привет, – сказал он дому.

Хлебом-солью здесь гостей явно не привечали, и просто так не привечали тоже – даже лампа над крыльцом не горит. Ни цветов не видать, ни клумб, хотя у соседей – Эдем в отдельно взятых автомобильных покрышках. Нет, занавески висят, в крайнем окне на стекло что-то наклеено. Северьян пригляделся – снежинки. Значит, живут. Или, по крайней мере, жили до нового года.

Он еще немного потоптался возле машины, мельком оценил вставленное новое стекло, неотличимое от старого, вздохнул и побрел к дому.

Ничего похожего на кнопку звонка возле двери не было. Северьян подергал ручку – заперто. Стукнул костяшками пальцев раз, другой. Тишина в ответ. Тогда он свернул за угол и, проклиная себя за назойливость, выбрал единственное окно с распахнутой форточкой. Побарабанил пальцами по стеклу, прислушался – кажется, половица скрипнула, кто-то проснулся! Северьян собирался вернуться к двери, которая вот-вот должна была открыться, но что-то неуловимо изменилось вокруг, и он остался стоять, не понимая, отчего, казалось бы, твердая почва под ногами вдруг вздулась волной и закачалась. «Спасибо, Господи, что не за рулем». Северьян схватился за стену, но и это не помогло – стена оттолкнула его руку, а затем нависла, словно собиралась поинтересоваться документами того, кто ее лапал – и упала.

Он лежал и думал о том, что сошел с ума. Уверенность была твердая. Да, сошел с ума, осознание – уже половина дела. Оставалось придумать, как не выдать свое безумие перед людьми, которые ходят по комнате и шепчутся между собой незнакомыми голосами, и донести его до дома – там, конечно, придется признаться и неизвестно еще, как жить дальше. Сегодня на него бросилась изба, а завтра он сам на кого-нибудь бросится? Впрочем, в таком случае железная воля Северка мгновенно согнет его в бараний рог. Прямо сейчас ни на кого бросаться не хотелось, сумасшествие проявлялось в другом – он не чувствовал ног…

– Сми, – совсем близко произнес один из голосов, высокий и тонкий. – Дник ёл бя ого.