Оставалось одно.

Он отступил от стены, его спина уперлась в холодную грязь. Он посмотрел на черный меч в своей руке. Его единственный шанс. Его проклятие и спасение.

Тяжелые, уверенные шаги двоих гвардейцев приближались. Они остановились прямо перед его дверью.

— Здесь, — сказал один. — Метка почти горит.

Кайен затаил дыхание. Вся его жизнь свелась к этому моменту. Вся боль, весь голод, все унижения. Все вело сюда, в эту темную, вонючую нору, на пороге которой стояла смерть.

Но теперь у него в руках был ответ. Знание мертвеца.

С оглушительным треском хлипкая дверь разлетелась на щепки. В проеме возникла массивная фигура гвардейца в алых доспехах. Его взгляд просканировал убогое помещение и мгновенно остановился на черном мече в руках Кайена.

Лицо воина исказила презрительная ухмылка.

— Так вот где ты, маленький вор.

Презрение во взгляде гвардейца было осязаемым, как удар. Для него Кайен был не противником, а мусором, который нужно было вымести. Грязь, посмевшая коснуться святыни. Он даже не вытащил свой меч, шагнув внутрь и протягивая руку, чтобы просто схватить Кайена за горло и покончить с этим.

В этот момент время для Кайена замедлилось. Паника, холодная и липкая, пыталась парализовать его, но знание, выжженное на его душе, действовало как барьер. Он видел не просто протянутую руку. Он видел дюжину открытых мест в защите воина. Он видел траекторию движения, напряжение мышц в плече, смещение центра тяжести. Разум мертвого капитана Райкера, холодный и аналитический, накладывался на его собственный первобытный ужас.

«Слишком медленно», — прошелестела мысль, не принадлежавшая ему. «Слишком самоуверенно. Накажи его».

Но тело Кайена не отвечало. Оно было сковано страхом и слабостью. Он был оленем, застывшим в свете приближающегося хищника.

Рука гвардейца была уже в полуметре от его лица.

И тогда сработало не знание. Сработал инстинкт. Инстинкт Падальщика, который сотни раз уворачивался от предсмертных конвульсий раненых зверей и умирающих воинов.

Кайен не пытался атаковать. Он просто упал.

Он рухнул на одно колено, уходя с линии атаки. Рука гвардейца со свистом пронеслась там, где только что была его голова. Это было неуклюжее, отчаянное движение, но оно сработало. Он выиграл долю секунды.

Гвардеец на мгновение потерял равновесие, его массивное тело подалось вперед в тесном пространстве. Ухмылка на его лице сменилась раздражением.

— Грязная крыса…

Этого мгновения хватило.

Пока гвардеец восстанавливал равновесие, Кайен, все еще стоя на одном колене, сделал то, что подсказывала ему Эпитафия. Он не пытался выполнить сложную технику. Он выбрал простейший, самый базовый элемент «Пути Алого Клинка» — колющий удар, предназначенный для пробивания слабых мест в доспехах.

Он не вкладывал в него силу. У него ее не было. Он вложил в него всю свою концентрацию, все новообретенное знание о форме.

Черный меч в его руке двинулся вперед. Это был не яростный выпад, а скорее точный, быстрый укол змеи. Клинок нашел свою цель — сочленение доспехов под мышкой воина, место, которое на долю секунды приоткрылось, когда тот потянулся вперед.

Раздался скрежет металла о металл.

Меч не пробил броню. Силы Кайена не хватило. Но острие, направленное с идеальной точностью, соскользнуло по краю нагрудника и впилось в незащищенную плоть на несколько сантиметров.

Это была неглубокая, почти жалкая рана. Для такого воина — как укус комара.

Но эффект был ошеломляющим.

Гвардеец замер. Его глаза расширились от чистого, незамутненного шока. Не от боли. От недоверия. Эта крыса, этот упырь, этот мусор… коснулся его. Смог его ранить. Это было невозможно. Это было оскорбление самой природе вещей.

— Ты… — прорычал он, и его лицо исказилось от ярости.

Он забыл о приказе взять вора живым. Он забыл обо всем, кроме желания стереть это унижение. Он взмахнул рукой, на этот раз не чтобы схватить, а чтобы ударить наотмашь, вкладывая в удар всю свою мощь.

Кайен откатился назад, врезавшись спиной в стену своей норы. Удар гвардейца пришелся по пустому месту, но его кулак, закованный в латную перчатку, врезался в деревянную опору крыши.

Раздался оглушительный треск. Старые, прогнившие доски не выдержали. Часть крыши над входом обрушилась, засыпая проход землей, грязью и обломками.

На мгновение оба бойца оказались в ловушке, в полумраке, освещаемые лишь тусклым светильником Кайена.

— Я убью тебя медленно, — прошипел гвардеец, его глаза горели красным огнем в полутьме. Он наконец выхватил свой собственный меч — широкий, тяжелый палаш, который казался слишком большим для этого тесного пространства.

Снаружи послышался встревоженный голос второго гвардейца:

— Корвус? Что случилось?

— Я разберусь! — рявкнул Корвус, не сводя глаз с Кайена.

Он сделал шаг вперед, и его палаш со свистом рассек воздух. Кайен увернулся, и тяжелый клинок с искрами врезался в стену. У него не было места для маневра. Не было шанса сбежать. Он был заперт в клетке с разъяренным тигром.

Но страх начал отступать, вытесняемый холодным, кристально чистым потоком информации от Эпитафии.

«Противник превосходит в силе, — анализировал разум Райкера. — Но он в ярости. Ярость порождает ошибки. Пространство ограничено. Его длинный меч — его слабость здесь. Твой короткий, точный стиль — твое преимущество. Целься в суставы. В шею. В глаза. Заставь его истекать кровью. Заставь его устать».

Кайен перестал быть просто напуганным мальчишкой. Он стал оружием, направляемым волей мертвеца. Он пригнулся, проскальзывая под очередным широким замахом Корвуса. Черный клинок в его руке снова нанес укол — на этот раз в щель доспеха на колене противника.

Снова неглубокая рана. Снова скрежет металла. Снова яростный рев.

Корвус взмахнул мечом горизонтально, пытаясь перерубить Кайена пополам. Кайен отпрыгнул назад, насколько позволяла стена. Он был слишком медленным. Он видел, что не успевает.

И тогда он сделал то, чему не учил его мертвый капитан. Он сделал то, чему его научила жизнь в Отстойнике.

Он швырнул свой масляный светильник прямо в лицо гвардейцу.

Горящее масло плеснуло на шлем и нагрудник воина. Маленькие язычки пламени заплясали на его доспехе. Это не причинило ему вреда, но на мгновение ослепило и привело в замешательство.

Этого мгновения Кайену хватило.

Он шагнул вперед, вкладывая в удар не силу, а всю свою отчаянную решимость. Он проигнорировал уроки о стойках и защите. Он поставил все на одну атаку.

Черный меч, ведомый сорокалетним опытом мертвого мастера и отчаянием живого падальщика, описал идеальную, восходящую дугу. Его целью было единственное уязвимое место, которое открылось, когда гвардеец инстинктивно дернулся от огня.

Его горло.

Не было ни звона стали, ни героического крика. Лишь влажный, удушливый хрип.

Черный клинок вошел в незащищенную плоть под гортанью с отвратительной легкостью. Он не перерезал горло, а пронзил его, войдя в шею на несколько дюймов. Идеальный удар. Смертельный удар. Удар, который разум капитана Райкера назвал бы «эффективным».

Глаза гвардейца Корвуса, до этого горевшие яростью, распахнулись в последнем, животном изумлении. Он не мог поверить в происходящее. Его могучее тело, закаленное в сотнях битв, было пронзено клинком какого-то заморыша в грязной дыре. Его сила, его статус, его гордость — все это оказалось бессмысленным перед лицом одного-единственного, идеально выверенного укола.

Он попытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь булькающий звук, и на доспех хлынул поток темной крови. Его руки, такие сильные мгновение назад, ослабли. Палаш с грохотом выпал из его пальцев. Он сделал один шатающийся шаг назад и рухнул на колени, глядя на Кайена с выражением, в котором смешались ненависть, шок и непонимание. Затем его тело обмякло, и он тяжело завалился набок.