Дни складывались в недели. Лира, как и договорились, не возвращалась, полностью поглощенная своей собственной, огненной охотой. А Кайен наблюдал.

Он изучал рутину мастера. Лиан просыпался с первыми лучами солнца. Он выходил во двор и часами просто сидел, глядя на свое дерево. Затем, когда его тело немного согревалось, он начинал свою «тренировку».

Он был слишком слаб для меча. Вместо него он брал тонкую бамбуковую трость. И начинался танец.

Это не было похоже ни на один стиль фехтования, который Кайен когда-либо видел. В нем не было агрессии, не было прямых атак. Все его движения были плавными, круговыми, уклоняющимися. Он двигался, как лист на ветру — то резко срывался в сторону, то замирал, то кружился на месте. Его трость не рубила, а обвивала воображаемого противника, отклоняя его удары, используя его же силу, чтобы вывести его из равновесия.

Это был стиль, доведенный до абсолюта в своей защитной философии: «Нельзя победить того, по кому невозможно попасть». Танец Осеннего Листа.

Кайен не просто смотрел. Он впитывал. Его разум, отточенный наследием Райкера, деконструировал каждое движение, анализировал каждый шаг. Он видел не танец, а сложнейшую геометрию, где каждый поворот был математически выверенным ответом на любую возможную угрозу.

Ночью, в своей комнате на постоялом дворе, он практиковался. Без меча. Он пытался повторить эти плавные, текучие движения. Сначала его тело, привыкшее к резким, эффективным ударам, сопротивлялось. Но постепенно, день за днем, он начал понимать. Он начал чувствовать поток.

Он наблюдал уже почти две недели, когда это случилось.

Однажды утром, во время своей тренировки, Лиан внезапно остановился. Его сковал приступ жестокого, сухого кашля, который, казалось, разрывал его изнутри. Он согнулся пополам, его бамбуковая трость выпала из ослабевших пальцев. Он тяжело опустился на колени, пытаясь отдышаться.

Это был его шанс. Рискованный, наглый, но, возможно, единственный.

Кайен беззвучно спрыгнул с крыши и через несколько мгновений уже стоял перед калиткой во двор мастера. Он не стал врываться. Он просто стоял и ждал.

Лиан, немного придя в себя, почувствовал его присутствие. Он медленно поднял голову, и его острые, как иглы, глаза впились в Кайена.

— Кто ты? — прохрипел он, его голос был слаб, но в нем все еще звенела сталь. — Что тебе нужно от умирающего старика?

Кайен не ответил.

Он молча вошел во двор, наклонился и поднял с земли не бамбуковую трость, а один-единственный багряный лист, упавший с дерева.

Он зажал его между двумя пальцами.

И, на глазах ошеломленного мастера, начал танцевать.

Он исполнил вступительную форму «Танца Осеннего Листа», ту самую, которую Лиан повторял каждое утро. Его движения не обладали той глубиной и мудростью, что были у мастера. Они были лишь копией, оболочкой. Но эта копия была идеальной. Каждый шаг, каждый поворот, каждое движение кисти были воспроизведены с нечеловеческой точностью.

Это была его визитная карточка. Его вызов. Его просьба. Она говорила громче любых слов: «Я вижу твое искусство. Я понимаю его. Я достоин».

Когда он закончил, багряный лист, неповрежденный, опустился на землю.

Лиан смотрел на него, и приступы кашля были забыты. Его изможденное лицо выражало абсолютное, громогласное изумление. Он видел перед собой не просто талант. Он видел чудо. Сосуд, способный вместить все его наследие прежде, чем болезнь окончательно сожрет его. Он посвятил свою жизнь поиску идеального ученика, но так и не нашел. И вот теперь, на пороге смерти, ученик нашел его сам.

Старик медленно поднялся, опираясь на ствол своего дерева. Он смотрел на Кайена, и в его глазах горел огонь, который, казалось, мог бы сжечь саму его болезнь.

— Еще раз, — прохрипел он. — Покажи мне. Еще раз.

В тот день во дворе старого дерева началась самая странная тренировка, которую когда-либо видело Пристанище Великанов.

Лиан не задавал вопросов. Он не спрашивал, кто такой Кайен, откуда он знает его стиль, почему он здесь. Старый мастер был за пределами мирской суеты. Он увидел перед собой идеальный, незапятнанный холст, и единственным его желанием было успеть написать на нем свою картину, прежде чем его рука окончательно откажет.

— Не то, — хрипел он, когда Кайен повторял движения. — Ты копируешь форму, но не понимаешь сути. Лист не думает, куда ему лететь. Он слушает ветер. Ты должен стать ветром и листом одновременно.

Их уроки были жестокими в своей простоте. Лиан не мог сражаться. Вместо этого он использовал свою трость. Он не атаковал Кайена. Он просто двигался вокруг него, и его трость, казалось, жила своей жизнью. Она появлялась там, где Кайен меньше всего ожидал, не ударяя, а лишь легко касаясь его — плеча, колена, спины. Каждое касание было отметкой о провале. О бреши в его защите.

— Ты пытаешься предугадать мой удар, — говорил Лиан, когда его трость в очередной раз коснулась шеи Кайена. — Это ошибка. Не предугадывай. Чувствуй. Твой противник сам скажет тебе, куда он ударит. Его плечо. Его бедро. Его дыхание. Все это — слова. Научись их читать.

Дни превращались в недели. Кайен полностью погрузился в обучение. Он забыл о клане Алого Кулака, о деньгах, даже о Лире. Существовал лишь этот маленький двор, старое дерево и угасающий мастер, который отчаянно пытался вырвать свое наследие из лап смерти.

Кайен прогрессировал с нечеловеческой скоростью. Его тело, привыкшее к разным стилям, легко адаптировалось. Его разум, способный анализировать и деконструировать, впитывал философию стиля. А его новая сущность, Эпитафия Пустоты, позволяла ему не просто учиться, а становиться этим стилем. Он не запоминал движения. Он вписывал их в свой собственный кристалл.

Но время было их главным врагом. Болезнь Лиана прогрессировала. Его приступы кашля становились все дольше и мучительнее. Иногда он не мог подняться с лежанки по несколько часов. Но даже тогда он продолжал учить, его хриплый голос направлял движения Кайена во дворе.

— Твой центр тяжести слишком высок. Ты — скала, которую легко опрокинуть. Стань водой, которая обтекает камень.

— Твой взгляд слишком сфокусирован. Ты видишь клинок, но не видишь руку, что его держит. Смотри на все и ни на что одновременно.

Однажды вечером, когда они сидели во дворе, Лиан долго смотрел на свое дерево.

— Знаешь, почему этот стиль так называется? — тихо спросил он.

Кайен покачал головой.

— Потому что осенний лист — самый красивый в момент своей смерти. Он не борется с ветром. Он танцует с ним свой последний, великолепный танец. И в этом его сила. Принять неизбежное и превратить его в искусство.

В тот вечер Лиан впервые не пошел на арену. Он знал, что ему больше нечему там учиться.

Прошел почти месяц. Кайен изменился. Он стал тише, его движения — плавнее. Он научился не просто сражаться, а чувствовать мир вокруг себя. Он мог стоять с закрытыми глазами и ощущать, как ветер огибает ствол дерева, как муравей ползет по камню.

Но Лиан угасал.

Однажды утром он не вышел во двор. Кайен нашел его в доме, на лежанке. Он тяжело дышал, его глаза были полузакрыты.

— Кажется… мой последний танец подходит к концу, — прошептал он.

— Нет, мастер, — сказал Кайен, присаживаясь рядом. — Вы должны…

— Тихо, — прервал его Лиан. Он с трудом протянул свою иссохшую руку и коснулся груди Кайена. — Я передал тебе форму. Я передал тебе философию. Но я не успел передать тебе сердце стиля. Его душу.

Он посмотрел Кайену прямо в глаза, и в его взгляде не было страха. Лишь спокойная, ясная решимость.

— Ты знаешь, что должен сделать, Летописец. Я чувствую твою природу. Ты — стервятник, что питается душами. Не отрицай этого.

Кайен молчал.

— Я не хочу, чтобы мое искусство умерло со мной, — продолжал Лиан. — Я не хочу, чтобы оно стало лишь набором движений в твоем арсенале. Я хочу, чтобы оно жило. По-настоящему.