— Вряд ли, — Толик покачал головой. — Я в космос хочу.

— В космос? — Пашка одобрительно хлопнул его по плечу. — Уважаю. А на тренировку к нам заглядывай. Посоревнуемся.

Толик кивнул и отправился на съёмочную площадку.

— Так ухажёр или нет? — крикнул ему вслед Пашка.

— Нет, — отозвался Толик.

— Ну и дурак! Присмотрись к ней! Отличная девчонка!

Маруся вспыхнула и, как в детстве, треснула Пашку по лбу.

Сам того не желая, Пятитысячный стал одним из рупоров пропаганды. Когда-то это слово запятнали, но те времена давно прошли. Истории про то, как Этот захотел возродить человечество и уговорил самого профессора Павлова, сидевшего столетие взаперти, которые пилот рассказывал своим пассажирам, делали и без того прочную связь между людьми и роботами ещё крепче. Взрослые и, особенно, дети глубже понимали, что праздность, безделье и отсутствие цели в жизни ведут в тупик как отдельного индивида, так и целое общество. Они учились никогда не сдаваться у не опустившего руки робота, опираться на друзей, помогать другим. Само собой, всему этому их обучали с пелёнок, но, когда ты слышишь историю из первых уст, от её непосредственного участника, она становится более личной.

— Дамы и господа! — обратился к пассажирам Пятитысячный. — Помимо еды и напитков, которые вам любезно предложит Лукерья, в нашем меню есть песни, захватывающие истории и много изумительных фотографий и видеороликов. Прошу вас проголосовать за понравившийся пункт. Вы можете сделать это на интерактивном экране планшета впередистоящего кресла. У пассажиров первых рядов и на местах аварийных выходов такой планшет находится в подлокотнике.

Большинство проголосовало за песни. Видимо, многие летели не в первый раз и все истории слышали.

— Дамы и господа! Я сейчас буду петь, а вы мне подпевайте!

Пятитысячный затянул одну настолько старую песню, что имени её автора не знали уже четыреста лет назад. Зато она была весёлая и нравилась пассажирам.

Салон с удовольствием подпевал, люди раскачивались в креслах и махали руками в такт мелодии. А где-то внизу, на земле, уже готовили к производству новую партию домашних животных. Первую по результатам всех тестов и наблюдений признали удачной.

Аристарх Иосифович Тяпкин был взбешён. Он мерил кабинет широкими шагами, постоянно теребил бородку и нервно поправлял очки. На столе Тяпкина стоял гипсовый бюст Платона и безразлично наблюдал за происходящим.

— Представляете, Платоша, — голос Аристарха Иосифовича дрожал, — что вытворяет эта чертовка? Нет, не представляете. Она метит на моё место! Хочет подсидеть меня, известного во всём научном мире Тяпкина! Бьюсь об заклад, она ещё и всякие сплетни про меня распространяет!

Платон промолчал. Это означало, что он согласен с негодованием Тяпкина и во всём его поддерживает.

— Да что она о себе возомнила⁈ — Аристарх Иосифович сдёрнул с носа очки, потом снова их туда напялил. — Мерзавка! Позволять себе такое в стенах научно-исследовательского института! Нет, я бы понял, на базаре или в притоне… Но здесь! Здесь!

Тяпкин воздел руки вверх.

— О, пресвятой Эйнштейн, заклинаю тебя! Дай мне сил пережить это унижение!

Аристарх Иосифович сгорбился и уселся за стол. Но что-то внутри него продолжало бурлить. Тяпкин схватил со стола бюст и заорал на него:

— Ты почему молчишь? Сказать нечего⁈ — Аристарх Иосифович размахнулся и швырнул бюст в стену. Платон раскололся на части. Спохватившись, Тяпкин кинулся к осколкам и запричитал: — О, бедный мой Платоша! Я знал тебя ещё ребёнком!

В кабинете раздался сдавленный смешок, потом ещё один, и, наконец, из смеявшегося вырвался хохот.

— Соня, — простонала Маруся, — я же просила… Теперь переснимать надо!

— А точно надо? — уточнил Константин Эдуардович. — Она же засмеялась, когда я реплику дочитал. Всё равно же крупный план потом снимать.

— Вы только что спасли ей жизнь, — улыбнулась Маруся.

— Ой, да брось! — Соня игриво толкнула её бедром.

— Ещё раз дубль запорешь, выгоню с площадки! А перед этим выпорю! — Маруся ущипнула Соню за бок.

Та взвизгнула и, показывая язык, отбежала подальше.

— Перерыв, — сказала Маруся.

Когда съёмки закончились, все разбрелись по домам.

Не успела Маруся зайти в квартиру, как к ней подскочил Макар. Робота распирало от любопытства.

— Как всё прошло? — спросил он.

— Великолепно! — ответила Маруся. — Ты не представляешь, как Соня с Толиком хорошо играют! Многое с первого дубля получается. Соня-то в кружке занимается, а вот Толик удивил! Правда, и Соня тоже показала себя с неожиданной стороны. Помнишь сцену, где героев тренер наказывает и заставляет сто отжиманий сделать? Я думала, она не справится. А Соня, оказывается, каждый вечер по двести отжиманий и триста приседаний делает! Понятно, откуда у неё такая фигура!

— А собой ты довольна?

— Думаю, да. Сначала какая-то робость охватывала, а потом втянулась. Не так уж я всё плохо и знаю, как мне казалось.

Маруся надела тапочки и пошла в спорткомнату, но не успела переступить её порог, как дорогу девушке преградил Макар.

— Ты чего? — удивилась Маруся.

— Я тут подумал, — Макар изобразил смущение, — может, отпразднуем твой дебют? Я чего-нибудь вкусненького на ужин изображу, стол красиво сервирую…

— Хм, заманчиво. У меня сейчас тренировка. После неё всё и обсудим.

— Да чёрт с ними, с джинсами! — воскликнул Макар. — Показывай, что наснимали!

Рязанская область, 2341 год.

Когда Маруся пропала, Макара охватила паника. Ни один помощник до него не терял своего подопечного. И дело совершенно не в том, что подумают или скажут посторонние. Чужое мнение мало интересовало робота. Его больше волновала судьба девочки, с которой Макар, несмотря на её непростой характер, успел сродниться.

Собственно, серьёзно хулиганить Маруся начала с походом в школу. В садике она сумела найти общий язык с большинством погодок, а после смены коллектива случилась притирка, растянувшаяся во времени. Тех, кто ходил в одну группу, редко объединяли в один класс: людям требовалось научиться жить друг с другом, вливаться в новые коллективы, решать возникающие разногласия. Проще говоря, встраиваться в общество. Девочка отнеслась к процессу социализации без энтузиазма, не особо сопротивляясь и не проявляя повышенного рвения.

Макар полагал, что так Маруся пытается оградить себя от произошедших в её жизни изменений. Привычный мирок разрушился, новый не успел стать обыденным. При этом он не был неправильным, плохим, чтобы захотелось против мира восстать, просто отличался от предыдущего. Практически все дети спокойно принимали обновлённую реальность, подопечная же робота слегка упиралась. Она не знала словосочетания «сизифов труд» и крайне удивилась бы, узнав, что именно им и занимается.