Вереск задумался и нахмурился. По лицу пробежала тень.

– Если это так, – медленно проговорил он, – то мы в большой опасности. Ты мыслишь здраво, но надеюсь, что ошибаешься. Как только доведется побывать в приличном городе – тут же отправлю телеграмму кому-нибудь из коллег, чтобы проверили дом.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Ноланд, и, не желая огорчать Вереска, сменил тему. – Вы, получается, иктонец? По отсутствию загара я понял, что вы не южанин.

– Не совсем так. У меня дом в пригороде Моры, я жил там, когда читал лекции в Иктонском университете имени короля Вистана. Последние восемь лет я занимаюсь научными переводами и приезжаю работать сюда, в тихое и спокойное место с мягким климатом. Что до национальности… я родом из Иктонской унии, но как путник считаю своей родиной весь мир.

Последние слова насторожили Ноланда. Как правило, люди говорили так, когда отказывались помогать своему народу в беде. Его одногруппники, жаждавшие навсегда уехать из Баргена и предаться беззаботной жизни на острове Сакрам, говорили то же. Что может удержать такого уроженца всего мира в холодной стране, не лишенной проблем? Но Вереск отнюдь не казался циником. Ноланд спросил:

– Как это следует понимать?

– Таково социальное проявление мировоззрения путника. Пожалуй, это повышенная ответственность перед миром в целом. Когда человек боготворит свою страну, то его враг – это иностранцы. Но когда он гражданин всего мира, то его врагами становятся варвары – порочные люди, ведущие образ жизни деструктивный для себя и общества. И они есть везде.

Ноланд улыбнулся. Убеждения Вереска оказались еще человечнее, чем ожидалось. За ними явно стояло цельное мировоззрение, и Ноланд решил развить затронутую тему.

– В университете нам рассказывали, что в каждом регионе представления о пороке и благодетели различны. Один и тот же поступок считается гнусностью в одной стране и доброй традицией в другой. Кто же тогда варвар для уроженца мира?

– Обычно к этому добавляют, что ни один народ не хуже другого и каждый по-своему прав.

– Да, это называется плюрализмом.

– Но проще назвать это простым невежеством. Ноланд, люди потеряли ориентир и разбрелись в разные стороны. Значит ли это, что все они идут в верном направлении? Объективная истина все-таки существует. Именно поэтому мне пришлось отказаться от многих родных традиций, хоть это и тяжко.

Непроизвольно Ноланду вспомнился университетский ритуал посвящения в студенты. Он почувствовал, что краснеет и пресек непокорные воспоминания, нахмурив брови. При поступлении тот балаган казался забавным, но по мере взросления в душе остался кислый привкус, какой бывает во рту после съеденной на пустой желудок конфеты.

– Но отверг я только лишь все дурное и разлагающее, а полезное и доброе оставил, – продолжал Вереск. – Взамен я теперь связан с Вечностью и вот уже тридцать лет стараюсь жить согласно учению о Пути.

Ноланд помолчал. Он задумался, чем его жизнь отличалась от жизни прочих студентов и людей вообще. В голове, конечно, всегда бурлили оригинальные мысли и смелые идеи, сердце сотрясалось от мечтаний, а за чтением древних преданий и легенд он наполнил душу романтикой и стремлением к высокому. Но как это проявлялось внешне, в делах и поступках? Мог ли кто-то поручиться, что этот юноша по вечерам зачитывается преданиями Тири-Эж, а не отправляется в хельденский приход поклониться излюбленному баалу и послушать наставления пресвитера про пять идеалов?

– Знаете, – сказал Ноланд, покусывая губы, – раньше я называл себя путником, подражая героям легенд. Сейчас я чувствую себя лицемером. Боюсь, что я причислял себя к путникам не по праву.

– Не переживай. Ты сделал очередной шаг на Пути и теперь оглядываешься назад с отвращением, – Вереск улыбнулся. – Это нормально.

– Недостаточно только лишь назвать себя путником и при этом продолжать жить, как все, – твердил Ноланд, словно обращаясь к самому себе в прошлом.

– Разумеется. Путь – это не слова и фантазии, а образ жизни, ведущий к цели.

– Но ведь я это знаю! – воскликнул Ноланд. – Всегда знал. Упивался героическими сказаниями, а сам плыл по течению.

– Просто сегодня ты впервые задумался о жизни всерьез, – сказал Вереск, откидываясь на спинку стула. Думая о чем-то своем, он пробормотал: – Хотя они делают все возможное, чтобы не осталось ничего серьезного…

– Что ж, – сказал Ноланд, тщательно вытирая салфеткой руки, – у меня есть еще сотня-другая вопросов касаемо учения о Пути, но теперь я не могу сидеть на месте! Пора решить, как мы доберемся до Корифейских гор.

– Отличный боевой настрой! Только насчет транспорта и маршрута все решено уже полгода как. Я, по-твоему, просто так в этом доме тебя дожидался? Заказанное Теодором снаряжение я давно купил, необходимые припасы готовы. В нашем распоряжении превосходный фургон, запряженный двумя дэрнирскими лошадьми – такие увезут нас до самого Змеиного моря, если вовремя не натянуть удила.

– Так мы поедем в фургоне и по тракту? – спросил Ноланд, представлявший поход более тяжким.

– Разумеется! Дорога дальняя, а сколько часов ты готов провести в седле? Да и груз тяжелый… Поедем с относительным комфортом, сменяя друг друга на козлах. Чтобы привлекать поменьше внимания, двинемся по Старому тракту, он южнее главного и практически заброшен. Дней за десять мы доберемся до крохотного шахтерского городка Самородок. Он расположен рядом с западными отрогами Корифейских гор. От него до места раскопок – рукой подать.

– И отец там?

– Там. Во всяком случае, был там полгода назад. Ты готов ехать?

– Да! – воскликнул Ноланд, вскакивая со стула.

– Тогда помоги мне вымыть посуду, и отправимся.

***

Измучив коня непрестанным галопом, Арчибальд наконец достиг дома Вереска, белизна которого выделялась на фоне зеленых лугов, словно потерянный в траве мраморный шарик. Часть волос выбилась из-под банта, и растрепанные русые пряди щекотали нос, лезли в глаза. Не желая возиться с калиткой, рыцарь заставил коня перепрыгнуть низенькую ограду из белого камня и спешился только во дворе.

Два кипариса по краям крыльца стояли, как невозмутимые стражи. Арчибальд барабанил в дверь, пока не заметил записку. Ударив по двери еще пару раз, он сорвал бумажку и прочитал послание. Сообщалось, что пациент скончался так и не придя в себя, а Вереск взял на себя похороны и увез тело. Куда увез – не написал.

Есть ли в этих диких степях кладбища или здесь практикуется кремация, Арчибальд не знал, но это его и не волновало. Он не поверил ни единому слову в записке. Как же, Ноланд Бремер, сын ученого, которого они ищут, случайно помер и испарился вместе с загадочным ученым. Нет, они все заодно – один большой заговор под самым его носом! Арчибальд разорвал записку, швырнул клочки на мощеную мрамором дорожку и растоптал. Он почувствовал, как накопившаяся за весь день злость в груди достигла точки кипения и разлилась по всему телу жгучей волной, неся неожиданное спокойствие и грозную решимость.

Рановато ушел отряд… приор пропустил то, что они искали месяцы напролет – след Бремера. Но Арчибальд справится в одиночку. Он найдет не только сбежавшего соглядатая, оказавшегося сыном Бремера, но и самого Теодора Бремера. Это потянет на красный перстень. А может быть, и сферу найдет – раньше приора! Это потянет на звание приора или командора крепости… а если он единолично выполнит миссию отряда и уничтожит пресловутую сферу, то предстанет перед самим Великим магистром, окруженный славой, а там и место в капитуле считай что обеспечено и вместе с ним – власть, почет, огромное жалование. Тогда даже ненавистный сэр Галад станет одним из его подчиненных. Будто сама судьба раскрыла перед Арчибальдом драгоценный ларец шансов на лучшую жизнь, и он поспешил не упустить их. И горе тому несчастному, кто вздумает ставить ему, рыцарю Ордена Совершенства, препоны!

Нахалку звали Фифи Юджени. Фифи – для друзей, Юджени – для чужих людей и чиновников. Для Ямы – Юджени. Нет, это она пошутила, для него, конечно, Фифи, ведь они теперь вместе участвуют в конкурсе и зависят друг от друга. Она происходила из семьи Дюран, приехавшей в Ажен около трехсот лет назад, когда власти Луарции восстанавливали провинциальные городки после тирании Кха. Их семья получила небольшое поместье и мельницу, чтобы налаживать в этих землях сельское хозяйство. Дальше она рассказывала про всю родню, и Яма слушал невнимательно.