Разочарованный, Ноланд попросил сдать комнату на день. Когда Ядгар услышал фамилию, то заулыбался.

– Кажется, сегодня вы не останетесь обиженным, господин Бремер. У меня имеется письмо на ваше имя от самого Теодора Бремера. Один момент!

Хозяин гостиницы ушел наверх, ступеньки лестницы прогибались под большими сапогами. Ноланд в нетерпении переминался с ноги на ногу. Тревога за Вереска смешивалась с восторгом от внезапного письма. Ядгар вернулся, волосатая рука протянула Ноланду пыльный конверт.

– Довольно старое послание, – хмыкнул Ноланд.

– Пожалуй, пару лет у меня хранится.

– Как же вы столь быстро о нем вспомнили?

– Почему нет? Письмо-то он оставил давно, а сам был здесь весной, покупал снедь.

От волнения и в порыве благодарности Ноланд схватил руку Ядгара и крепко пожал. Хозяин гостиницы как будто смутился, но улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Ноланд торопливо вскрыл конверт и, извинившись, удалился к одинокому столику. Хозяин покачал головой и велел официанту за стойкой подать Ноланду бокал тоника.

Теодор Бремер характерным небрежным почерком писал следующее.

Мир тебе, Ноланд! Надеюсь, это письмо читаешь ты, а не чернокнижник, не баалист, не очередной сумасшедший фанатик, сующий нос в мои дела, мешающий спокойно работать! Хватит мне мешать! Неужели вы не осознаете свою мерзость? Я ищу крупицы истины и восстанавливаю белые пятна истории во имя знания, ради блага всех людей! А вы стараетесь урвать кусочек из великого наследия и нажиться на нем. Или хотите обрести могущество? Или боитесь разоблачения? Все это мелочно и подло.

Ноланд, извини мою экспрессию, но я так устал. Выговориться некому, работаю в одиночестве, работа тяжелая, кропотливая, ответственная, а меня еще и отвлекают! Надеюсь, ты читаешь это письмо вместе с нашим уважаемым коллегой Вереском, и вы привезли необходимый агрегат. Не буду называть какой именно – опасаюсь, что письмо читаешь не ты. Не беспокойся, это не паранойя. К сожалению, это суровая действительность – ко мне и моим исследованиям цепляются как пиявки, и для них нет ничего святого. Лучше бы паранойя!

Скорее всего, сейчас я в Корифейских горах, в том самом месте. Вереск знает.

Допускаю вариант, что Вереска с тобой нет, как и агрегата. Возможно, когда будет вскрыто это письмо, кто-то из вас будет мертв, а может, и я… Если ты один, то следуй нарисованной ниже карте. Я исказил ее, но если ты сделаешь поправку на положение стрелок на твоих остановившихся часах (ты ведь сохранил их? или, может, помнишь, в какую сторону направлял григотропос?..), то сможешь пройти к сокрытой долине. Вместе мы придумаем способ, как без агрегата проникнуть в мастерскую Тидира!

Пишу с огромными надеждами на успех нашего дела. Грядет великое открытие! В сокрытой долине я собрал уже столько сведений о Четвертой эпохе и Кха, что могу до конца жизни строчить диссертации и статьи, но так лень отвлекаться на эту писанину…

Ноланд рассмотрел приложенную карту и бережно убрал в нагрудный карман. Затем он написал собственное письмо, адресованное Вереску, и передал Ядгару до востребования. Сердце стучало в груди, как стучится в дверь таверны ночной путник. Цель близка! Мыслями Ноланд уже устремился в дальнейший путь, но все-таки вспомнил одно дело. В Баргене он оставил дядю Альфреда обремененного долгами, ушел без возможности сообщить о себе. Ноланд уточнил расписание почтовых карет и подготовил для Альфреда Бремера бандероль. Он отправил дяде все золотые гульдены, которые взял из потайной комнаты под сейфом, а в записке упомянул, что с ним все хорошо, как и с Теодором.

Ноланд раздумал снимать комнату. Он плотно пообедал, купил провизии и в тот же день отправился в горы.

Несмотря на современные технологии и полноводную реку прямо посреди города, в Бовангре пахло отбросами и канализацией. Не повсюду и не всегда, однако за одну прогулку обязательно ощутишь затхлую вонь так же верно, как и аромат женских духов. К этому примешивались запахи цветов, фруктов, табака, алкогольного перегара, пота, навоза, скипидара и масляных красок. И всегда присутствовал легкий, щекочущий горло смог от промышленных заводов, к которому привыкаешь и забываешь, что воздух бывает чистым и бархатным, приятным для дыхания.

Наблюдая за улицей и потоком людских масс через мутное окно кеба, Яма понял, что же напоминает ему город с этими широкими проспектами и кварталами, сплетенными из петляющих улочек и закоулков. Это же внутренности огромного чудовища: проспект – толстый кишечник, а лабиринты улочек – тонкий! И запах как на скотобойне…

Яма морщился, тонкие губы кривились в презрении к прогнившему обществу города. Тусклые и редкие черные волосы Яма теперь укладывал в хвост и скрывал под цилиндром, но люди видели землистый цвет лица и худобу Ямы и оттого считали странную мимику следствием докучливой болезни. В действительности Яма находился в постоянной душевной акклиматизации, с трудом адаптируясь к переменчивому людскому обществу.

В приемной исследовательского корпуса секретарь почтительно взял у Ямы приглашение в регию. Позади рабочего места из стены торчали какие-то прозрачные трубки диаметром с бутылку вина. Яма хотел полюбопытствовать, что это за приспособление, и раздумывал, уместно ли спрашивать. Секретарь снял со стены полый цилиндр, вложил в него документы, а потом вставил цилиндр в одну из трубок. После манипуляций с кнопками и вентилями на панели управления цилиндр с чмоканьем втянулся в трубку и скрылся в глубине стены. Посылка ушла к адресату. Яма промолчал.

Пришла министрантка Голубого баала, секретарь поручил ей проводить гостя. Яма привык, что баалисты не стесняются откровенных взглядов, даже наоборот, и рассмотрел ее: женщина была безукоризненной красоты, словно отлитая из стекла и раскрашенная виртуозным художником. Казалось, она даже не дышит, опасаясь нарушить идеальный макияж и прическу. Красивее, чем Фифи, подумал вскользь Яма. Они пошли по широким коридорам, мимо кабинетов, куда-то наверх через лестницы. Вокруг сновали баалисты в галстуках разных цветов, небольшие компании курили в кулуарах и что-то обсуждали, эмоционально жестикулируя. Попадались и фламины с камнями баалов на груди, эти вели себя более сдержанно, с задумчивыми лицами спешили по делам.

Яма спросил женщину, куда они идут. Баалистка непонятно ответила, что нужно получить подтверждения. Они посетили несколько кабинетов, где оторванные от работы фламины-ученые смотрели на Яму, подписывали для министрантки какие-то документы. Яма остановился, когда они шли мимо стеллажей с музейными экспонатами – там лежали обломки каменных табличек с неведомыми символами. Быть может, реликвии Древней эры? Женщина безразлично посмотрела на стеллаж и попросила не задерживаться таким тоном, как будто Яма остановился посмотреть на дохлого таракана.

Они вошли в крытую галерею. Яма глянул в окна и понял, что коридор соединяет два здания – они попали в центральное управление регии и дальше поднимались только наверх. Здесь обстановка сменилась на более строгую, пол блестел мрамором, мебель и двери были из темного дерева, внушительные и с консервативным декором. В коридорах тишина. Люди встречались реже, среди них много пожилых, лица серьезные. Спутница вела в самое сердце регии! Внутри Ямы нарастал восторг и одновременно волнение. Ладони вспотели, он дышал так, словно бежал, а не шел.

Следующий коридор заставил Яму напрячься и подумать, не ведут ли его на допрос? Вдоль стен стояли министранты Красного баала – в мундирах и с ружьями, на поясе у каждого блестит шпага без ножен. Он и до этого видел в регии охранников, но здесь на вахте стояли десятки образцовых солдат: сильные и подтянутые фигуры, грудь выгнута вперед, подбородок смотрит вверх. В конце коридора из-за стола поднялся бритоголовый фламин с холодными немигающими глазами, похожими на ртутные капли. Он долго изучал переданные спутницей документы, читая каждую строчку и проверяя все печати, затем обыскал Яму на предмет оружия и только тогда пропустил их дальше.