— Да ты охуел! — Лис, как всегда мгновенно переходя от одной эмоции к другой, жестко толкает обеими руками Камня в сторону, чтоб пройти ко мне.
Камень, само собой, не толкается, и вообще очень оправдывает свое прозвище, даже с места не сдвинувшись. Вот только нормальные камни не отвечают.
А этот, зарычав, плечом бортует Лиса к двери, словно заправский игрок в регби. Но Лис, не собираясь играть по правилам хозяина дома, цепляет его за руку и как-то очень хитро перескакивает со своего места за спину Камня и сжимает его шею в мощном захвате!
Клянусь, это в одно мгновение происходит, я даже понять ничего не успеваю, кроме того, что сейчас тут опять драка будет! И мне бы с линии обстрела убраться, а то затопчут!
Машинально пытаюсь отступить, путаюсь в собственных ногах и с воплем лечу на пол!
Твердый!
Очень твердый пол!
Дух вышибает напрочь!
— Ох… — в глазах темнеет, ладоням и коленям больно.
— Бля-а-а… Маленькая!
Камень, судя по сдавленному воплю, просто стряхнувший Лиса с шеи куда-то в сторону, падает на колени рядом со мной, подхватывает на руки, и через мгновение я ощущаю под спиной мягкую плюшевую поверхность дивана.
Камень склоняется надо мной, тревожно ощупывает большими своими ладонями:
— Где ударилась? А? Где? Здесь?
Молча, все еще в легком шоке, протягиваю ему обе ладони, чуть-чуть отбитые о ламинат, и Камень, тихо выдохнув, гладит их, а потом прижимается губами!
Прямо в самый центр сначала одной ладони, потом второй! И меня дергает током от этих простых, и, казалось бы, невинных прикосновений.
Замираю, не в силах сделать хотя бы еще одно движение, завороженная запредельной интимностью момента.
Смотрю на склоненную темноволосую макушку, и, кажется, дрожу от напряжения и возбуждения.
Странное раздвоенное состояние накрывает с головой: так резко все, так внезапно!
Вот только что я на полу лежала, а парни собирались, да что там собирались! — дрались уже опять!
А сейчас я на диване, а Лешка — каменной покорной глыбой — передо мной на коленях. И губы его обжигают, хотя, вроде бы, ничего такого не делают… И раньше он себе больше позволял, куда больше! Но почему-то именно сейчас его горячее дыхание на чуть болящих ладонях будоражит настолько, что дышать тяжело.
И в глазах — мушки белые…
И шепот, тихий такой, взволнованный…
— Малыш… Малыш… Больно ударилась? Прости меня, прости… Дай гляну, где… На коленки упала? Дай посмотрю…
И я не сразу, далеко не сразу понимаю, что шепот этот — не Лешкин!
И так же не сразу понимаю, что меня трогают еще одни руки. Не менее горячие и куда более наглые!
Потому что Лешка словно замер передо мной на коленях, и гладит, гладит губами ладони, посылая миллионы мурашек по всему телу, вызывая томную, сладкую слабость, безволие… И этим безволием вовсю пользуется Лис!
Присутствие его очень ощутимо, этот наглец сидит в ногах и вовсю гладит мои ступни и лодыжки. Ступни — голые уже, хотя вот только что дутики были на них. И носки. А сейчас — ничего! Обжигающе откровенные прикосновения к обнаженной коже — словно клеймят меня, больно даже! Сладкой, мучительной болью.
Я дергаюсь, осознав произошедшее, снова со стороны глянув на ситуацию, где я опять между двумя парнями. И каждый из них трогает меня! Пока что довольно невинно… Или нет?
Камень, судорожно вдохнув подрагивающими ноздрями запах моей кожи, неожиданно впивается губами в суматошно бьющуюся венку за запястье…
Боже, нет! Это вообще не невинно!
— Блять… Джинсы эти… Не посмотришь нихера… Малыш, снимем? Да? Только посмотрим, что там… Вдруг, ссадина?
Боже-е-е… Не-е-е-т…
Темная, душная, не позволяющая думать и принимать решения паника накрывает с головой.
Я бессильно смотрю, как Камень, вообще не обращая внимания на то, что делает с моими ногами Лис, мягко продвигается губами все выше и выше по рукам: от запястий, к внутренней стороне предплечий, к сгибу локтевому. И это так чувствительно… Я никогда, никогда не думала, что у меня вот тут, именно тут, настолько остро, настолько волнующе все ощущается. И сладко мне от этих прикосновений, жадных и одновременно просительных. И больно, потому что каждый поцелуй — в сердце отзывается, током крови несется в голову, выключая там последние резервы, отвечающие за осознанность…
Обезумевшая, я не понимаю, как и в какой момент с меня слетают джинсы, и только вздрагиваю всем телом, когда к обнаженной коже бедер прикасаются опытные, такие неожиданно властные руки.
Растерянно перевожу взгляд с темноволосой макушки на светловолосую…
И крепко зажмуриваюсь, трусливо отказываясь верить в происходящее, когда Лис, сведя с ума внезапно темным, пристреливающим взглядом, наклоняется и целует… колени!
Что-то бормочет при этом, сбивчивое, непонятное, жаркое…
Их слишком много, этих прикосновений, этих поцелуев, опытных ладоней на мне, жарких губ, безумного умоляющего шепота, и все более требовательных ласк…
И это надо остановить, пока не поздно… Хотя, поздно же… Поздно… Но как они могут… Так?
И я?
Как я могу?
— Маленькая… — Камень, ревниво кольнув взглядом в сторону Лиса и оскалившись, но почему-то не остановив его, жарко и нежно гладящего мне уже не колени, а бедра, все выше и выше, тянет к себе за талию, проводит ладонями по рубашке, и пуговицы расстреливаются от этого легкого касания, словно пули, вхолостую летящие в разные стороны. — Можно? Можно?
Что можно? Что?
Я задыхаюсь, хочу запахнуться, но не успеваю, потому что в этот момент Лис добирается до верха бедер, проводит пальцами прямо по трусикам, и мне стыдно и сладко!
Вспоминается, как он уже делал так! И что я при этом чувствовала! И как смотрел на меня в этот момент Камень, какой жесткий, жестокий даже, обволакивающе-острый был у него взгляд тогда…
Воспоминание это накладывается на происходящее, и меня трясет еще больше, а голос пропадает.
Лешка, так и не дождавшись от меня разрешения на что-то, и, видно, решивший, что, раз отказа нет, значит, я согласна, жадно прижимается губами к ложбинке между грудей, и я растерянно цепляюсь за его плечи, смотрю на его макушку, а Лис ловит мой взгляд, усмехается, порочно невероятно, проводит пальцами опять по белью, а затем подносит пальцы к носу, и зрачки его расширяются, как от кайфа…
— Мокрая, малыш… — хрипит он, и Лешка, услышав это, вздрагивает, вскидывает на меня взгляд, неверяще смотрит в мое лицо.
И мне снова стыдно!
Потому что в лице моем, наверно, что-то странное они читают, что-то развратное, то, что контролировать не получается никак.
Я стыдливо пытаюсь отвернуться, но Лешка властно придерживает меня за подбородок, шепчет возбужденно:
— Хочешь, маленькая? Хочешь? Меня?
Я не могу ничего ответить, мне стыдно, стыдно, стыдно!
И щеки горят так, что сейчас, кажется, подожгут все вокруг, и сердце стучит, а в горле — ком!
— Или меня, малыш? — вступает в разговор Лис, все так же, словно бы рассеянно, но очень-очень нежно и как-то невероятно правильно поглаживающий меня между ног. От каждого его прикосновения что-то внутри сокращается в сладкой судороге.
Камень, услышав вопрос своего противника, рычит сдавленно, но почему-то ничего не делает, не пытается его вышвырнуть, оторвать от меня.
Странная неправильная правильность происходящего зашкаливает, а у меня нет ответа на их вопросы…
И потому я молчу, судорожно переводя взгляд с одного на второго, пугаясь еще больше, кусаю губы, тяжело пытаюсь сглотнуть застрявший проклятый комок в горле…
А парни, заторможенными горячими глазами отследив движение моего горла, коротко переглядываются, и Камень снова спрашивает:
— Нас? Нас хочешь, маленькая?
Меня прошибает потом и сладким ужасом от безумного смысла этого вопроса. Настолько, что лишь выдыхаю судорожно, сжимаю пальцы на каменных предплечьях Лешки.
Хочется сбежать отсюда, моргнуть и пропасть, улететь в какую-нибудь кротовью нору, только чтоб не сгорать заживо от плавящих кровь огненных взглядов, от запредельного безумия ситуации, от себя, не умеющей правильно сказать ничего… Или не знающей, что говорить, потому что… Потому что последний вопрос… На него нет ответа. Или есть? Просто я боюсь его даже в голове формировать, не то, чтоб обдумывать и тем более отвечать?
