Не могу встать, не могу открыть глаза, тело словно гуттаперчевое, непослушное, неподъемное.

— Ну а как я ее удержу? — виновато отвечает мама.

— Как, как? — отец, потеряв терпение, рывком подтягивает меня с пола, чуть ли не выворачивая руку из сустава! Больно! Я хочу закричать, но не могу, только мычу что-то невнятно. — Доигралась со своим отродьем, доминдальничала! Бесовская тварь!

Мама молчит, только поддерживает меня с другой стороны, чтоб не заваливалась на бок. Эта поддержка не ощущается теплой и родной. Словно… Словно куль с песком тащат. Неаккуратно, с досадой, что такая неудобная, тяжелая.

— Ничего… — хрипит отец, — брат Игорь тебя укротит… Ишь, стерва, вымахала, гладкая…

Упоминание ненавистного имени заставляет встрепенуться.

Я дергаюсь и неожиданно толкаю отца от себя. Правда, на большее сил не хватает, потому и сама не могу устоять, заваливаюсь на бок и падаю на удачно попавшийся на пути диван.

С такой силой валюсь на него, что дыхание со свистом из груди вылетает. И больно по всему телу! Судорога проходит, меня бьет, корежит всю, дышать не получается, и я раздираю себе ногтями горло, в попытках найти хоть чуть-чуть воздуха.

— Ой… Переборщила, наверно! Скорую надо! — кричит мама надо мной.

— Куда понеслась, дура? — рявкает отец, затем склоняется ко мне, смотрит в лицо. Я с трудом разлепляю глаза, вижу на месте его лица что-то черное, страшное, кричу… Не кричу, хриплю, больно раня себе горло острыми осколками звуков.

Отец смотрит, затем говорит с удовлетворением:

— Это бесы в тебе. Так и знал. Не надо было брюхатую брать. Меня бес попутал тоже, вот и страдаю всю жизнь, маюсь. Ну ничего, сейчас брата Игоря приведу, он тебя освободит…

Он тоже пропадает, и я погружаюсь в невероятно страшное ощущение полного ужаса, перемешанного с бессилием.

Дышать чуть-чуть получается, но горло болит. И по телу волнами бегут судороги. А в голове — жуть черная!

Брат Игорь… Они меня… Ему? Ему?

Не-е-ет!

Я хриплю это бессмылсенное “не-е-ет”, и это отнимает последние силы.

Падаю в черную воронку страха, пожалуй, с облегчением, желая остаться в ней навсегда. И глаза не раскрывать.

Ощущаю, что надо мной кто-то стоит, смотрит, дышит…

Потом меня поднимают и несут.

И мне все равно уже, кто и куда меня несет.

Мне с моим страхом уютно.

Он, по крайней мере, честный.

Не обманывает.

____________________________

Мне казалось, я тебя люблю. Как-то это все же называлось? И в душе так нежно зарождалось? То, с чего отдачи не ловлю.

Мне казалось, я тобой дышу. И одно дыхание, как прочность, звезд неколебимая неточность, море, что я слышу наяву.

Мне казалось, ты со мной всегда. Пусть мы растворяемся в пространстве, пусть давно раскрыты постоянства. Ты — мне крепость, колыбель, душа.

Мне казалось, я могу прийти. И упасть в тебя, собрать все силы.

Оказалось, ты — моя могила.

Мамочка, прости меня. Прости.

13.11.24. М. Зайцева

Открываю глаза и какое-то время тупо пялюсь в низкий потолок. Светлый. Мягкий. Что это? Гудит чуть-чуть… Машина. Я в машине.

Перед глазами тут же проносятся события, предшествующие моему провалу в темноту: ловушка, отравление, мама и папа, пугающий диалог. Провал.

Становится настолько страшно, что сердце заходится!

Рывком сажусь, тут же голова взрывается резкой болью, валюсь обратно на сиденье машины.

Где я?

Куда везут?

Прижимаю ладони к вискам, пытаясь побороть острые спазмы. Руки свободны. Уже хорошо…

— Вась!

Машина резко виляет, так, что меня чуть ли не сносит с сиденья, и тормозит.

Щурюсь на водителя, узнавая его. Тошка!

Боже мой, Тошка!

— Вась, ты как?

Он вылетает из-за руля, открывает дверь с моей стороны, садится, тянет меня на себя, обнимает порывисто.

— Блин, Вась, напугала!

— Тоша… — голос меня плохо слушается, хрипит. Машинально хватаюсь за его плечи, смотрю в глаза, — Тош, это ты? Реально ты? Как ты меня нашел?

— Как-как… — чуть закатывает он глаза, — не уезжал никуда потому что. Сидел, ждал. Думал, встретить после того, как от матери пойдешь, подвезти… А там движ начался непонятный какой-то… Мать из дома смылась. Ты не выходишь. Я звонить. Не берешь. И не выходишь! Я напрягся, решил сходить, а тут мать твоя обратно, с отцом вместе. Потом выбегает сначала она, потом отец… Ну, я и рванул. Дверь открыта, забежал, а ты там… Я чего-то перепугался, подхватил тебя на руки и в машину. Только-только загрузил, смотрю, папаша твой чешет с этим придурком вашим, святошей. Ну, я по газам…

Я слушаю этот сбивчивый рассказ, и волосы становятся дыбом от осознания, чего я избежала, какой участи.

И сейчас вообще нет мыслей, что Тошка переборщил, и что я неправильно поняла маму и папу… Не переборщил.

И я правильно поняла.

Все очень даже правильно.

К сожалению.

Моя мама просто опоила меня чем-то, чтоб отдать брату Игорю. А мой папа… Судя по всему, он совсем не мой папа…

Весь мой мир, и без того не особо цельный, сейчас со звоном опадает вниз, как разбитое зеркало.

— Блин, Вась… — бормочет Тошка, обнимая меня и баюкая, словно маленькую, — ну ты чего? Тормози, хватит уже… Тебе давай воды? А? Я так понял, тебя чем-то напоили.

Он дает мне попить.

Потом меня тошнит, долго и мучительно, прямо в придорожную пыль.

Сил, чтоб разговаривать и вообще что-то уточнять, уже нет, и я снова проваливаюсь в забытье, но теперь уже блаженное. Потому что парадоксально чувствую себя в безопасности.

Тошка снова куда-то едет, и меня убаюкивает это мерное движение и шум двигателя.

Прихожу в себя в следующий раз уже от чужих голосов над головой.

— Ну, ничего страшного не вижу… — женщина. Спокойная, доброжелательная. Теплые руки. — Просто нервное истощение, переутомление. Интоксикации нет.

— А если опять тошнить будет? — взволнованно спрашивает Тошка.

— Не должно… — задумчиво отвечает женщина, — если рвота была однократно, и сейчас нет признаков отравления… Я бы ее, конечно, понаблюдала в стационаре.

— Ага, я отвезу потом, — говорит Тошка, — спасибо вам.

Слышатся шаги, шорох, он что-то еще приглушенно спрашивает у женщины, затем хлопает дверь.

Я слышу, как Тошка идет ко мне, и открываю глаза.

— Вась! — он опускается передо мной на колени, внимательно смотрит в глаза, — ты как? Напугала меня.

— Норм… — хриплю я, моргаю, не узнавая обстановку, в которой оказалась, — мы где?

— В отеле, — отвечает Тошка.

— В отеле?

— Ну да… — он садится рядом на кровать, взволнованно проводит ладонью по волосам, ероша их, — я тебя не повез к себе. И в общагу не повез. И в полицию.

— В полицию?

— Ну да… — он смотрит на меня и затем неожиданно ласково проводит пальцами по лицу, — типа, похищение же…

Я, несмотря на случившееся, вообще не могу себе представить, что прихожу в полицию и заявляю на своих родителей.

А ведь… Ведь реально то, что они сделали… И то, что, скорее всего, собирался со мной сделать брат Игорь…

Крепко зажмуриваюсь, отворачиваясь.

— Сколько времени сейчас?

— Двенадцать ночи. Я платного доктора вызвал… Напугался.

Двенадцать ночи?

Боже!

Камень с Лисом, наверно, весь город уже перевернули!

Меня прошибает холодным потом, стоит лишь представить, что именно они сейчас думают, как сильно переживают!

Я же без телефона, и куда отправилась, они не знают!

Ох…

— Тоша! Тош, мне телефон нужен, — поворачиваюсь я к нему резко, — позвонить… Лешке… Или Игнату. Они же, наверняка…

Тошка смотрит на меня, и на мгновение в его взгляде что-то такое жесткое отсвечивает. Как блик фар у машины, несущейся на тебя. По встречке.

Но в следующее мгновение все меняется, он прикрывает веки, тянет мне телефон.

— Держи. Камня нет у меня телефона. А Лиса — есть.

Набираю Лиса, готовясь объяснять, где я и что тут делаю.