А затем отстранился и молча подал мне руку, помогая подняться с капота.

Я неловко свела ноги, стыдясь задранной юбки, сползла вниз, пошатнулась, и Камень, все так же молча, придержал меня за талию.

Без прежнего напора, просто помогая устоять на ногах.

А затем, удостоверившись, что падать я не планирую, прошел к пассажирскому сиденью и открыл дверь, кивком приглашая меня занять свое место.

И, вот честно, даже мысли не возникло перечить!

Я была до такой степени оглушена произошедшим, что напрочь забыла о страшном начале нашего путешествия, о грубых словах Камня, о его непонятном поведении.

И, наверно, кто-то другой, какая-то более смелая девушка, после случившегося, просто послала бы так нагло пристававшего к ней придурка лесом, гордо развернулась и пошла бы прочь… тоже лесом, ха-ха, потому что вокруг, кроме лесополосы и дороги, ничего не было.

Но я не смелая.

И мысли сбежать прочь, в темноту и ужас осенней загородной ночи, у меня даже не возникло.

Потому прошла, села, пристегнулась.

Камень, молча ждавший все это время у раскрытой двери, захлопнул ее, быстро прошагал на свое место, завел машину и вырулил к городу.

И все это — не проронив ни единого слова.

Вот так мы и едем уже минут десять. В молчании и ступоре. Верней, я — в ступоре, а вот насчет Камня ничего сказать не могу.

Вокруг пейзаж с однотонного черного, с серыми вкраплениями деревьев, меняется на более интересный. По обочинам появляются фонари, а чуть дальше фары высвечивают однообразные ангары промзоны.

Чуть выдыхаю, стараясь делать это незаметно. В город едем. Счастье-то какое! Может, Камень меня просто на остановке где-то высадит, забудет о том, что изначально хотел сделать. Вопрос, кстати, что именно? Но задавать его я не собираюсь, не до такой степени сумасшедшая.

Пока что самая лучшая моя стратегия заключалась в молчании. Вот ее и будем придерживаться. Глядишь, живая до дома доеду. Чтоб я после этого хоть раз на какие-то студенческие движы согласилась! Да ни в жизнь!

— Адрес какой у тебя? — тишина нарушается внезапно, и я крупно вздрагиваю, словно пугливая лань от рыка хищника.

Смотрю на Камня, ловлю его внимательный взгляд на своих коленках… Ох, да лучше бы ты молчал! И глядел на дорогу!

— На остановке меня высади просто… — мямлю я, суетливо поправляя юбку.

Камень хмурится, снова стреляет жестким взглядом на мои ноги, цедит сквозь зубы:

— Адрес говори.

— Калмыцкая семь, — хриплю я торопливо прежде, чем успеваю подумать, что не надо бы ему мой адрес настоящий говорить.

Но уже поздно, Камень поворачивается к дороге, тяжесть его взгляда, физическая, мощная, пропадает… И я могу снова дышать.

Мы едем в сторону моего дома. Молча.

И нет, мне не приходит в голову поговорить о случившемся, что-то спросить у него, потребовать извинений за то, что чуть не взял силой прямо на капоте своей тачки.

Я мечтаю просто добраться домой. Живой и, желательно, девственницей.

А то ведь всякие варианты возможны!

Возле дома Камень притормаживает, но к подъезду не довозит, за что я ему дико благодарна. Не хватало только, чтоб родители меня спалили! Тогда точно замуж за парня из общины выдадут!

— Спасибо, до свиданья, — бормочу я и дергаю ручку, чтоб открыть дверь.

Но замок не срабатывает, и я замираю, словно испуганный сурикат, боясь повернуться к водителю и потребовать, чтоб открыл дверь и выпустил меня.

— Завтра с утра заеду за тобой, — падает мне на плечи завершение этого дикого вечера. Ой, какое тяжелое!

И, хоть желание тупо и трусливо кивнуть и побыстрее свалить отсюда практически непреодолимо, я не могу так поступить. Просто потому, что проблема от этого никуда не денется. Она завтра приедет. Сюда. За мной.

И, чтоб этого не произошло, надо сейчас все разрулить.

Медленно поворачиваюсь, смотрю в глаза Камню и четко говорю:

— Нет.

Он молчит пару секунд, каждую из которых можно ножом на куски разрезать, настолько они плотные, а затем отвечает, напряженно глядя мне в глаза:

— А чего так? Все по-другому будет. Понравится в этот раз.

— Я замуж выхожу.

Ну, а что? Ничего умнее не придумалось вот так, сходу.

Камень еще пару мгновений переваривает полученную информацию… А затем откидывается на сиденье и нажимает на кнопку.

Замки щелкают, и я вываливаюсь наружу, не веря своему счастью.

Бегу по двору в сторону подъезда, боясь оглянуться. Сердце заполошно бьется в груди, а спиной ощущается тяжеленный взгляд Камня…

Мама, хоть и прикрыла меня перед папой, за позднее возвращение мозги выносит полностью.

Потому что девушке неприлично ходить по темноте, что люди подумают, и вообще надо сидеть дома, и если кто-то увидит, что я по вечерам шляюсь, то скажут, что я — шлюха. А это кошмар — дочь-шлюха! И она в моем возрасте не о гульках думала, а о детях! А я — непонятно, в кого такая…

Она что-то еще злобно шепчет, дергая меня то за локоть, то за косу, то за плечи, но я отключаюсь примерно на “шлюхе” и просто равнодушно киваю, опустив взгляд, как и положено провинившейся дочери.

А сама в это время переживаю события вечера. И удивляюсь: каким образом их столько уместилось в всего каких-то полтора часа?

Надо же, а ощущение, словно целая вечность прошла!

Мама, наконец, удаляется, довольно чувствительно шлепнув меня по щеке перед этим, и я без сил падаю на кровать.

Потираю лицо в том месте, где она ударила меня, смотрю в потолок.

Ее шлепок не шокирует, телесные наказания в нашей семье — обыденность, и за свои восемнадцать я и на коленях в углу на горохе настоялась, и в комнате посидела без еды на целый день, и по заднице получала ремнем. Наверно, это как-то неправильно, и, узнай кто-то из одноклассников о том, что меня дома так наказывают, то позора было бы на всю школу. Но мне привычно и уже не особенно шокирующе.

Я трогаю щеку, затем пальцы перелетают на губы… И пугливо отстраняются.

Сегодня меня в первый раз поцеловали… Два раза. Два разных парня. Ох, черт… Мама права. Я — шлюха.

Правильная целомудренная девушка никогда бы не позволила себе того, что сегодня позволила я. Правильная целомудренная девушка боролась бы… Глаза бы выцарапала, например, или ударила коленом по жизненно важному органу. Но я — не боролась. И даже не испытала отвращения, наоборот… Воскрешаю в памяти ощущения от прикосновений губ двух парней… Таких разных и таких горячих. Как они трогали, как целовали, как нагло, не спрашивая разрешения, брали в плен своих рук. И все внутри замирает, сладко-сладко… Это ужас. Это просто кошмар.

Мне понравилось! Ох… Права мама. Я — шлюха. Мало она меня приложила по щеке, надо было еще и за косу оттаскать!

Осознание себя падшей женщиной — болезненное и страшное. Я не могу сдержаться и плачу, безумно горько и отчаянно, жалея себя, такую неправильную и пропащую!

Что мне делать теперь? Как быть? Может, и в самом деле, не надо мне в этот институт больше? Если такая натура блудливая? Мало ли, что еще случится? А если я и дальше не смогу устоять? А если они захотят чего-то еще… И я не смогу сопротивляться? А я ведь не смогу!

Я плачу, захлебываясь от слез, от жалости к себе, все громче и громче.

Скрипит дверь, мама садится на кровать, гладит меня по голове.

— Мама! Мамочка… — тянусь я к ее рукам, и мама обнимает меня, говорит плавно, напевно, успокаивая:

— Ну все, ну что ты… Не надо плакать… Все будет хорошо… Не нужен тебе этот институт, ну зачем? Придумала… Психолог, тоже мне… Только Создатель может знать, что у человека в голове, а уж никак не мы, грешники. А тебе надо побыстрее замуж. И деточек. Да… Двоих. Мне вот не дал Создатель, а тебя, может, благословит… А все эти метания, они от лукавого. Он испытывает тебя, моя девочка, он подлый… Надо спасаться. Завтра в молельный дом сходим, я поговорю с братом Игорем. Он спрашивал про тебя на днях… Говорил, что хочет посмотреть. Может, он тебя в жены хочет? Понравилась ты ему? Ох, это было бы хорошо…