Мар заговорил вкрадчиво, но холодок страха продрал Дамиана:

— А ты не думаешь, что они убивали их просто из мести, когда видели кого-то настолько свободного и понимали насколько несвободны сами? Мечтали быть такими, но не могли. А ещё потому, что хотели получить от них то, что те не хотели и не могли им дать! — и с презрением. — Я не понимаю, ты ненавидишь Нейру Ривз или любишь её?

Лавиль растерял свой запал и выглядел теперь просто жалко. Раскачивался в кресле, вцепившись руками в волосы и дрожал крупной дрожью:

— Не знаю… Но я ненавижу себя за то, что всё это есть во мне! И мысли о ней вытягивают эту грязь наружу!

Что ж, он и сам недалеко ушёл от Лавиля в своей безумной тяге к этой женщине. Тот только треплет языком. А сам он поступал гораздо хуже. Да и сейчас… Правда в том, что если бы северяне не смогли уйти за Перешеек вовремя, то Нейра Ривз была бы сейчас в его власти и, вероятнее всего, в его постели. Все его мечты и желания приручить её, добиться доверия, разбились бы о жесточайшую потребность быть с ней рядом. Вряд ли он остановился бы перед чем-нибудь, чтобы получить своё.

Он даже радовался, в глубине души, что Гарнар закрыт и до неё никак не добраться. Там она в безопасности, от него так точно. Больно сознавать, но он оказался похож на своего отца больше, чем мог бы предположить когда-нибудь. Поэтому не ему осуждать кого-то. Пора закончить этот вечер воспоминаний. Спать. Завтра новый день. Пусть полный опасностей и трудностей, но без этих разрушающих душу чувств и мыслей. Не печалься, Лавиль, ты не самое страшное чудовище в этой комнате! Мар улыбнулся другу и сказал примирительно:

— Если ты понимаешь всё это, значит, не безнадёжен, друг мой.

Встал, ободряюще похлопал его плечу и поволокся в свою башню. Там сидел и пялился в окно, пока рассвет не окрасил красные горы нежным румянцем.

— Было ли тебе больно оставить меня? Пусть не так как мне, но хоть чуть-чуть было? Было ли хоть что-то правдой? Сможешь ли ты простить меня?

Вопросы эти рефреном прокручивались в голове и не было на них ответа. Будет ли когда-нибудь этот ответ, или он обречён носить призрак в душе всю жизнь? И на это он был согласен. На всё согласен, только бы не отпустить и не забыть.

***

Они уезжали. Самир тайно пришёл проститься. Церемонно раскланялся со всеми, потом стоически выдержал объятия Лавиля и Алата. Встал перед Маром, поклонился:

— Да хранят тебя боги, друг мой! Надеюсь, ты уже не думаешь, что твой брат как-то накажет тебя по возвращении? — спросил неожиданно.

Дождался отрицательного движения головы посла и продолжил:

— Значит, ты выздоравливаешь. Пески забвения, такое, мне кажется, есть у вас выражение? — тонко улыбнулся. — Слава богам, что боль твоя утихает!

Обнял его сам и шепнул на ухо:

— Помни, что я друг тебе навсегда.

Мар задержал его, когда он отстранялся от него, и ответил, глядя ему в лицо. И так же тихо:

— И тебя пусть хранят боги, Сын пустыни! — глаза принца блеснули. — Для меня честь быть твоим другом.

— Нет! Об этом не может быть и речи! Ты знаешь, что я никогда не пойду на это. Зачем начинать опять? — рявкнул Мар на брата ничуть не сдерживаясь.

До этого момента встреча их проходила, если не душевно, то спокойно и конструктивно. Король не пытался играть в сердечность, лезть обниматься или демонстрировать радость от приезда брата.

Они спокойно поздоровались, словно виделись накануне. Мар отчитался о поездке и передал подписанные договоры. Они обсудили их, переговоры и царя Самира. Король даже похвалил брата за отлично проделанную работу:

— Впрочем, никогда не сомневался в тебе. Ты просто не умеешь делать что-то в пол силы. Надо же, выучить самирский! Да, это мяуканье способен понимать только тот, кто родился там!

И правда, самирский язык считался одним из самых сложных в изучении. Он был полон через чур мягких для языка западного человека звуков, которые перемежались с резкими, рычащими. К тому же, интонация имела очень большое значение: она одна могла менять смысл сказанного. Ужас!

Дипломатов для работы в Самире готовили чуть ли не с детства. Надеяться только на переводчиков было категорически нельзя. Они могли быть подкуплены. Одна-две искаженные фразы и, привет, война! К тому же изучить этикет самирского двора, сам стиль их мышления и ведения дел, тоже требовало титанического труда.

— Хотя, я слышал, что у тебя был помощник, который помогал тебе практиковаться в языке и разобраться в хитросплетениях интриг самирцев, — пропел король хитро блестя глазами.

Мар насторожился. Он не собирался рассказывать о Самире. Огласка могла погубить его. Да и судьбы дормерского шпиона он принцу не желал. Неужели кто-то из друзей писал о нём в своих отчётах?

— Не сдвигай грозно брови, брат мой, — насмешничал король, — никто из твоих приятелей ни слова не писал о нём. Но ты же не думаешь, что только они отправляли отчёты в Тайную Канцелярию? Твоим дружкам ещё придется ответить на вопрос о том, почему такие важные сведения не были ими отражены.

В голосе короля Мар услышал странные нотки. Ревность? Зависть? Ну, конечно! У самого Эльдара никогда не было и не могло быть друзей, только брат. Осознав это, он по-новому оценил его щедрость и не мог не поблагодарить:

— Спасибо тебе за них. Они действительно стали мне друзьями.

— Кто бы сомневался! — капризно изгибает губы король. — Такие же благородные дураки, как и ты! Вы не могли не сойтись! Но, стоит признать, что, наверное, только вы вместе и могли справиться с тем, чтобы уломать самирцев. Так что не волнуйся, дружкам твоим ничего не будет за сокрытие информации. Тем более, — король явственно заколебался, но потом закончил фразу, глядя брату в глаза, — этот принц для нас абсолютно бесполезен.

Он словно приглашал спросить почему, и Мар не мог не спросить:

— Почему?

Король спокойно смотрел на него, и только в глубине его глаз плескалось сочувствие:

— Не жилец. Нет никого, кого царь Самира ненавидел бы больше.

— Почему? — только и мог пока произнести Мар.

Эльдар как-то по птичьи наклонил голову и внимательно рассматривал брата:

— Не сказал, значит. И помощи не попросил. Не захотел втягивать. Говорю же, благородные дураки!

Хмыкнул. Натолкнулся на предостерегающий взгляд и объяснил, наконец:

— Царь любил только одну женщину в своей жизни — его мать. А он её убил.

Слово упало как камень в воду, вызвав в душе Мара целый шквал чувств:

— Почему?

— Хочешь знать эту печальную историю? Изволь. Царь встретил её случайно. Заблудился в пустыне, а она его спасла. К какому народу она принадлежала, никто не знает до сих пор. Он вернулся в Самир с ней. Она согласилась быть с ним, но только с условием, что гарем будет распущен. Царь был влюблен и согласился. Выдал замуж всех своих жён и наложниц. Она же приняла его детей, как своих. Родился Самир…

Эльдар встал, прошёлся по кабинету. Принёс вино, налил им с братом и продолжил глядя на просвет на то, как рубиновая жидкость плещется в его бокале:

— Понятно, что эта сказка не могла длиться долго. Царь выиграл войну у какого-то местного племенного царька. Тот в залог мира подарил ему свою дочь. Отказаться нельзя, как же, оскорбить и поставить мир под угрозу! Потом ещё и ещё. Он клялся, что не притронется к тем женщинам, но кто же устоит? Он изменил раз, потом второй. Вымаливал прощение, мучил себя и её. А потом, благодаря советникам, понял, что никуда она не денется. Брачные клятвы сильны. А быть мужчине под пятой женщины — недостойно. Он распоясался совсем. А она-таки обошла клятвы: убила себя не сама, а руками сына, который тогда только-только вышел из подросткового возраста.

Король замолчал, но это явно был не конец истории.

— Что было потом?

— Ты достаточно изучил царя Самира, брат мой. Он, конечно, не смог проглотить такого оскорбления. Ну, и горечь потери отравляла его. Он, по сути, так и не оправился от неё. Туда ему и дорога, больному ублюдку. Он не замял историю и хотел казнить сына, но разбирательство оправдало его: он действовал во исполнение клятвы, данной матери и по её просьбе.