Что хуже девушка не знала, потому что кея она никогда не видела, лишь слышала разного рода байки, не догадываясь, впрочем, сколько в них правды. Но одно она помнила — Вольгера боялась даже Ерика. Ат-этэри говорила, что он самый загадочный и непостижимый персонаж на олимпе значимых фигур, которые жонглируют целыми кругами, так же легко как жизнями существ населяющих их.

О Груте говорили разное — противоречивое, пугающее, загадочное, и всё же его имя не так часто соприкасалась с болью, страхом и кровью, как имя князя. Китэрия закрыла глаза, чтобы принц Дей-Айрака, верящий в силу высших существ, не видел её слёз отчаяния. Глупо конечно, потому что он всё равно их заметил.

— Прошу вас, моя дорогая Китэрия, не плачьте, — умолял он, осторожно целуя её дрожащие пальцы. — Что… что мне сделать, чтобы вы успокоились?

— Ничего… ничего, — всхлипывая, отвечала девушка, — просто посидите рядом, как будто всё хорошо, как будто я не в заточении, как будто у меня есть друг.

— Но я и так ваш друг, поверьте!

— Хорошо, — проговорила Китэрия и её губы тронула лёгкая вымученная улыбка, разворошившая и без того чуткое сердце Истана.

Принц порывисто встал и, подхватив её на руки, принялся баюкать как дитя, напевая колыбельную. Песню Истан пел на лающем роглуарском наречии, но голос принца был таким мягким и обволакивающим, что девушка немного успокоилась.

Принц баюкал и баюкал хрупкую, ранимую и совсем не подготовленную к таким перипетиям Китэрию пока не выбился из сил. Он был высок, на две головы выше неё, но не обладал силой своего наречённого брата. Он не был пешкой в игре Высших, он был простым человеком, мягким, застенчивым, трогательным и очень-очень нужным сейчас Китэрии.

— Спасибо, — прошептала она, когда он уложил её на кровать и накрыл шкурами. — Спасибо, что вы — это вы.

Принц улыбнулся. Он остался с нею до самого вечера, он не расспрашивал её ни о чём, боясь нового приступа паники, он дождался, когда она заснёт и только потом ушел, оставив в углу свёрток, что принёс, но так и не успел вручить.

Огайра открыл глаза и тут же поморщился от яркого света. Через большие окна жертвенного зала пробивалось полуденное солнце, исчертив помещение полосами, в которых клубились пылинки. Стены золотились от жизнерадостных лучей, а из сада доносилось сладкозвучное птичье многоголосье. Прощальный поцелуй ушедшего лета, последний солнечный день в этом году, аккордная песня птиц перед тем как здесь всё заснёт на долгие месяцы, сулящие лишь холод и серую однообразность.

Прежде Огайра радовался этим прощальным отголоскам лета, но сегодня ему было не до лирических переживаний, его терзали ажитации иного рода. Поиски звезды, а затем князя иссушили и без того слабого мага. С трудом накопленная мана иссякла, и обморочное состояние, в котором Огайра провалялся несколько часов в ритуальном зале, было ещё малой платой за это, в сущности, бессмысленное геройство.

Огайра ползал по холодному каменному полу, старясь разжечь еле тлеющие угли, он хотел согреться и собраться с мыслями. Необходимо было как можно скорее придумать выход из этой патовой и совершенно абсурдной ситуации. Но как бы ни терзал несчастный маг свою уставшую голову, а путные мысли в неё не приходили. Виною тому было тотальное бессилие и в первую очередь перед собственными демонами, внушающими ему всепоглощающее чувство вины.

Все эти часы Огайра провалялся в бреду, воображая какие зверства творил Таймар на его родине. Маг представлял, скольких он убил и что порушил, прежде чем завладеть виманой, которую Огайра видел в серебряной воде. Поначалу-то маг, конечно, пытался убедить себя в том, что ему показалось и это был какой-то другой корабль. Но потом он вынужден был признать, что всё увиденное им жесточайшая правда, потому как ни один корабль в человеческих кругах нельзя спутать с виманой, даже будучи безобразно пьяным.

Огайра изнывал от чувства вины и лютой ярости. Ему казалось, что сердце его прокручивается через мясорубку ненависти к Таймару Маелраху, придавившему мага своей тяжеловесной беспринципностью. Еще недавно Огайра готов был расплатиться жизнью за свои ошибки, а теперь понимал, что и десяти его воплощений не хватит, чтобы исправить злодеяния роглуарца, которого он самолично привел в Валамар.

Огайра стыдился за собственную ненависть и злость, как правило, не позволяя себе таких низменных чувств, но сегодня ярость была ему на руку. Оставшись без маны и будучи уязвимым как никогда, маг напитывал себя злостью, не осознавая даже, что облачается в неё как в доспех. Именно ярость и нежелание мириться с действительностью и подняли измотанного мага на ноги, а потом понесли туда где он мог заручиться поддержкой.

— Юна, девочка моя, ты где, Юна? — звал Огайра свою дочь, блуждая по гостевому дому, где их разместил кей. — Юна, отзовись…

— Она в парке, — раздался за спиной, бредущего в полумраке коридоров мага, голос.

Огайра развернулся и чуть было не порезался о колючий и острый как шип взгляд Тары.

— Где ты был всю ночь? — в негодовании бросила она. — Ты что пьян?!

— Нет, я…

Говорить у Огайры сил не было, он облокотился о стену и, опустив голову, тяжело задышал.

— Опять влип в очередную неприятность! — раздражённо констатировала Тара и, не дождавшись ответа, принялась корить мужа. — Ты когда-нибудь доведёшь себя до предела, Огайра! Неужели ты не можешь жить как нормальный человек?

— Нет.

— Но почему, почему, демоны тебя возьми?!

— Наверно, потому, что я не человек, — тихо проговорил Огайра, подняв на жену измученный взгляд.

— Ну конечно! Конечно! Он у нас, видите ли, маг! — не на шутку разошлась Тара. — Только ты не забывай, что и дочь твоя маг, а я вот человек и не знаю, как с ней быть, если тебя вдруг не станет. Я человек, Огайра, че-ло-век! Хотя об этом моём недостатке ты вряд ли забываешь, моё увядшее тело тебе постоянно это напоминает. Конечно, я уже не та красотка, что была прежде, я почти старуха, в то время как ты всё ещё хорош собой. Даже проседь на висках и морщинки у глаз тебя ничуть не портят. Ты не стар несмотря на годы, а я… — Тара, всхлипнула. — Я знаю, что ты тяготишься мной и давно бы ушёл не будь у нас Юны…

— Прекрати! — оборвал стенания жены Огайра. — Прекрати делать из меня монстра, и без тебя делателей хватает. Я с тобой, я никуда не ушёл и не уйду. Когда я брал тебя, я знал, что ты не всегда будешь огненно-рыжей девчонкой с точёной фигурой, но я надеялся, что ты останешься такой же смешливой и любящей как тогда, когда мы повстречались! Жаль, что я ошибся…

Огайра отвернулся и побрел в сад, не обращая внимания на упрёки жены, летящие ему в спину ножами.

— Юна, девочка, — звал он, шаркая ногами по гравию, — Юна, — кричал Огайра, пока дочь не откликнулась и не пришла на его зов.

— Пап, ты вернулся, как здорово, а то я уже начала волноваться. Где ты был, выслеживал злодеев? Был на секретном задании, которое тебе поручил Вольгер? — щебетала Юна, всегда горой стоящая за отца.

— Да, бельчонок, — проговорил он, склоняясь и целуя дочь в темечко. — Я был на задании и потратил всю ману…

— Но, па-а-а-а-а… — сокрушённо протянула Юна. — Ты с таким трудом её накопил…

— Это было необходимо, моё золото, необходимо. То, что я узнал вчера настолько важно, что ты и представить не можешь, но…

— Что, но? — взволновалась Юна, видя, что отец ни на шутку расстроен.

— Но я ничего не могу сделать, потому что у меня нет маны. Случилось кое-что страшное, и оно требует моего вмешательства, а я высушен до капли, даже с Вольгером связаться не могу.

— А тебе надо с ним связаться?

— Да, бельчонок, очень надо, потому что он должен узнать то, что узнал я, и вмешаться пока не поздно.

— Во что вмешаться?

Огайра вздохнул. Меньше всего он хотел бы впутывать в эту игру свою дочь. Но если он не воспользуется сейчас её помощью, Тара может остаться одна, и тогда уже он будет проклят ею до конца всех своих будущих воплощений, а сама Юна не раскроет свой потенциал.