Деорак понимающе посмотрел на сына, всегда поражавшего его способностью грамотно расставлять приоритеты. Конечно, он сознавал, что Таймар в отчаянии от того, что убил не просто выдающегося капитана, с которым одержал с десяток побед, но и верного друга, а всё из-за девки. Но выходило, что его мальчик был прав в своём решении, потому что интересы империи выше личных привязанностей. Оставалось только понять, как быть с кодексом, ведь Таймар действительно нарушил его?

— Проблемы были без него, мой мальчик, — ответил он. — Солдаты люди простые, все они сражаются либо из страха пойти против системы, либо ради денег. Но на что они тратят всё заработанное? На баб и выпивку, — сам себе ответил Деорак. — Учредив кодекс, я сократил их статью расходов, к тому же предотвратил лишнее кровопролитие. Ты не представляешь, что раньше творилось в казармах, если среди пленных оказывались действительно красивые женщины! Когда я со своей первой армией захватил Райман, такое началось, — император прикрыл глаза и покачал головой. — Мои лучшие воины перегрызлись, споря, кто первым оприходует красоток! В итоге всех симпатичных матрон отымела солдатня, потому что высшие чины были на это уже не способны. В первый же день я потерял двух сотников, пятерых гвардейцев и с дюжину простых солдат, а все из-за этих разборок, — размашисто жестикулируя, вещал Деорак. — Так-то, мой мальчик. Кодекс — это дисциплина. И тебе придется объяснить солдатам, почему ты казнил Харуха как собаку, в тот момент, когда он отстаивал своё право на добычу.

— Объяснять тут нечего, — отрезал князь. — Этэри — не женщина, а значит, кодекс на неё не распространяется.

— Ловко, — похвалил сына Деорак, искренне надеясь, что ему удасться протолкнуть эту мысль в ряды недовольных, ведь во времена, когда тебе угрожает внешний враг, нельзя допускать разлада в собственной армии. Всем известно, что сплочённые народы не победить, чего не скажешь о разобщённых.

Деорак внимательно посмотрел на посеревшее лицо Таймара, на впалые глаза всё ещё пугающие лихорадочным огнём, готовым вспыхнуть в любой момент. Император любил своего сына безмерно, как снаряд любит катапульту, которая способна даровать ей возможность разить врагов. Таймар был для стареющего императора тараном, что сносит препятствия, мешающие его мечте сбыться.

Понимал ли князь, что отец видит в нём лишь оружие? Скорее всего, нет, как не осознавал этого и сам Деорак. Но разве могло в императорских семьях быть как-то иначе? Сыны и дочери — это всегда средства для манипуляций в монарших кланах. И чем решительнее правитель, тем изощрённее он подходит к выбору роли для своих чад.

Роль Таймара была очевидной, вот только весть о том, что он стал уязвим, совсем не порадовала императора. В отличие от самого князя он не сомневался в предположениях Шемы насчёт магического щита, потому что и сам подумывал об этом, дивясь сверхъестественной везучести и живучести князя. Но если маг, освободившийся от кровной клятвы, пошёл в открытое наступление, лишив Таймара дарованного ему преимущества, значит, он не может посылать его на ответственные задания, пока не решит вопрос с его бронёй. А как решить этот вопрос, когда единственный кто мог помочь, вдруг стал врагом, Деорак не знал, как не знал он и причину, по которой Огайра пошёл на столь радикальный шаг.

«Как бы сейчас пригодилась помощь Вольгера Грута», — думал император, вспоминая старинного знакомого, исчезнувшего из его жизни сразу после рождения Таймара.

События, произошедшие за последние дни, не позволяли отсиживаться в стенах Вайрука, но по иронии судьбы двигатель имперской военной машины пребывал не в лучшем состоянии, и Деораку ничего не оставалось, как просто оставить сына в покое, дав ему возможность прийти в себя, а своим верным шептунам и прочим знахарям отыскать способ, позволяющий восстановить прежнюю неуязвимость Таймара.

Уже пятый день Китэрия жила в замке Дей, заточенная в княжеской башне, умело замаскированной под обычное жилище. Но несмотря на то, что решётки на узких окнах Алия старательно завешивала гардинами, а дверь с дюжиной затворов прятала за ширму, этэри так ни разу и не забылась, каждую минуту помня о том, что она пленница и чья-то собственность.

Как разумное существо может стать чьей-либо собственностью, девушка так и не поняла, хотя и пыталась вникнуть в это извращённое представление о власти. Помогало ей в этом частое присутствие Алии, жившей с ней в одних комнатах (спасибо, что хоть в раздельных). Женщина не умела сдерживать своих переживаний, и горестные чувства владели ею безраздельно, безусловно нанося непоправимый вред. Но прочих эмоций служанка почти не знала, а если и ведала когда-то, то все они были так или иначе связаны с Таймаром. А поскольку сейчас она лишилась радостей любви, что он когда-то дарил, то увядала так же быстро, как срезанный цветок.

Китэрия же, вынужденная наблюдать её угасание, страдала от невероятной тоски. Она постоянно тяготилась разлитыми в пространстве их жилища чувствами зависти, вожделения, страха, безысходности, злобы, а порой и ненависти. Но помимо всего этого было в Але, как и в других людях, встреченных ею на Бычьем острове, и ещё кое-что, а именно некое рабское клеймо. Все, с кем этэри, так или иначе, пришлось повидаться в Роглуаре, несли на себе эту метку. У кого-то она была еле видна, некоторые маскировали её под высокомерием или же мнимым могуществом, но у прочих, коих было немало, она алела словно яркая вывеска, так и говоря — плени моего обладателя, ибо он раб по своим убеждениям.

Китэрия терялась, не зная, как ей относиться к холопству, которое являлось здесь нормой. И в то же время она вынуждена была признать, что и сама являлась теперь не чем иным, как собственностью капитана, который рано или поздно явится, чтобы получить своё.

Для себя лилулай решила, что этого никогда не случится. По крайней мере, дух её в этом учувствовать не будет. А тело, что тело — это лишь инструмент, через который она истинная взаимодействует с этим грубым материальным миром, оно не вечно и ей об этом известно уже давно. За такими вот мыслями её и застал Таймар, который наведывался за всё это время лишь единожды и совсем не походил на себя прежнего.

Князь вошёл в её келью, как и в прошлый раз — не стучась. Без лишних слов сел рядом, нетерпеливым жестом выпроводил Алию и уставился на свою пленницу столь измождённым взглядом, что она уж было подумала, будто хозяин башни при смерти.

Поначалу ничего особенного не происходило, но спустя несколько ударов сердца с Китэрией случилось то, что она испытала в их последнюю встречу. Ей вдруг стало казаться, будто перед нею сидит не молодой воин Роглуара, а кто-то совсем иной. Девушку вдруг затрясло, да так словно через неё прошла молния. Она испытывала невероятное напряжение, в глазах начинало темнеть, а Таймар просто сидел и смотрел на неё немигающим тусклым взглядом. А потом, вдруг неожиданно встал и пошёл к выходу, но у самого порога развернулся, чтобы сказать:

— Твой прежний господин мертв, теперь я твой безраздельный хозяин.

Когда за закрытой дверью лязгнул последний замок, смысл его слов окончательно дошёл до Китэрии, и она впала в ступор. Ей бы порадоваться избавлению от посягательств на неё зверя в человеческом обличии, который звался тут капитаном, но мысль, о том, что теперь её хозяином стал самый опасный человек этого круга, просто раздавила этэри. Лилулай упала на пол и зарыдала, не в силах больше выносить давления сжимающихся тисков обстоятельств.

Она плакала несколько часов к ряду, пока не вернулась Алия. У её служанки глаза тоже были на мокром месте и этэри отчего-то подумала, что Таймар вновь причинил ей боль, как это уже бывало.

— Кто обидел тебя, Алия? — участливо спросила она служанку.

— Судьба, — коротко бросила та и ушла в свою каморку.

Оставшись одна, Китэрия попыталась возродить в памяти жуткое лицо князя, его мёртвый потусторонний взгляд, неестественно потемневшие глаза, которые в первую встречу показались ей необыкновенными, потому что были ярче малахита. Прежде его взгляд мог быть острым, жалящим, унижающим, распинающим и даже ласкающим, но никак не потусторонним. Когда этэри задыхалась от накатывающих энергетических потоков, идущих от Таймара, ей чудилось, что за помутневшим фасадом его когда-то удивительных глаз, скрывается некий наблюдатель.