— Взяли всё что хотели? — спросил маг, снимая защиту со своего дома, чтобы соседи нашли брошенную ими скотину.

— Вроде да, — откликнулись девочки.

— Тогда в путь, — проговорил Огайра и принялся заговаривать свой перстень.

Когда они оказались у стен башни, которую около века назад отстроил себе Грут, кей их уже ждал.

— Огайра, как я рад встрече! — поприветствовал его наставник.

— Вы знали о нашем приближении?! — восхищенно спросила Юна вместо приветствия.

— Конечно, бельчонок, я ведь великий и ужасный! Я обо всем знаю! — с театральным пафосом заявил кей, обнимая бросившуюся ему на шею девочку. — Здравствуй, Тара, хорошо выглядишь…

— Ой, брось, Вольгер, — оборвала его Тара. — Даже такой колдун как ты не может так безжалостно врать.

— Ладно, выглядишь скверно, как и любая постаревшая женщина, — безразлично признался Грут, чем оскорбил гостью ещё больше.

Огайра посмотрел на покрасневшую от злобы жену и закатил глаза. Тара не любила колдовство и всё, что было с ним связано, и если своей семье она могла простить этот «изъян», то постороннему для неё кею ну никак не желала, оттого всегда нарывалась на грубость.

— Юна, — подозвал маг дочь, — покажи маме сад с валамарскими розами, — попросил Огайра, желая спровадить своих девочек, чтобы поговорить с наставником.

— Хорошо, — кивнула дочь и увела мать во двор замка, где Вольгер разбил сад такой красоты, какого не было во всём Роглуаре.

— Я вынужден просить тебя об убежище, Вольгер, — проговорил Огайра, когда они остались одни. — К накопленным в юности промахам я прибавил ещё несколько ошибок и теперь обязан исправить их.

— Мне кажется, что ты, как и всегда, слишком строг к себе.

— Нет, — заверил наставника маг. — На этот раз всё настолько серьёзно, что я хотел бы заручиться твоей поддержкой?

— Конечно, мой мальчик, конечно, — сладкоголосо пропел вечно цветущий Грут и подозвал слуг. — Вещи моих друзей отнесите в комнаты и велите подать ужин. — Так о чем таком важном ты хотел поведать мне, друг? — обратился он к Огайре.

— Я был в Валамаре, и там мне открылось пророчество, касающееся младшего сына Деорака.

— Пойдём, прогуляемся в Хервулском лесу. Хоть я и кей, но даже у стен моего дома есть уши, — пошутил неизменно веселый Вольгер, глядя в окно на скачущую вокруг матери Юну.

Он начертал портал, и они вмиг оказались за двадцать верст от его башни.

— Значит, слухи не врут, и этот малый действительно что-то из себя представляет? — Грут устроился на поваленном дереве.

— Да, и боюсь совсем не то, о чем мы думали.

— А мы всерьёз думали о нём? — легкомысленно спросил Грут, нюхая розовый бутон, прихваченный из своего сада.

— Мы считали его младшим сыном Деорака, наследником империи, но, как оказалось, он вовсе не императорский отпрыск!

— А чей же?!

Огайра с облегчением выдохнул, как только свойственная его другу легкомысленная улыбочка покинула холёное лицо кея, и на нём отразилось искреннее недоумение. Маг хоть и чтил своего наставника, но полагал, что порой тот слишком беспечен.

Огайра рассказал ему о пророчестве всё что знал, не утаив имени предсказателя, чем поверг Вольгера в замешательство.

— Сичирр, Сичирр, — бубнил кей, пытаясь вспомнить этого малого, — нет, не встречал. Да и неважно это. Если ты уверен в его компетентности, значит, доверюсь и я. Но с чего вы взяли, что этот дар сулит всем беду?

— Сичирр сказал, что это ясно из пророчества. Агара, старшая годи их ордена говорит, будто оно как-то связано с предсказанием, напугавшим тридцать лет назад Ерику.

— И что, это предсказание так однозначно?

Огайра пожал плечами, потому как сам он пророчества не видел.

— Значит надо всё проверить. Не зная, чем именно братец наделит князя, нельзя с полной уверенностью утверждать, что это означает крах времён.

— Вольгер, ты всегда и во всём пытаешься углядеть доброе и светлое, но на этот раз речь идет о рождённом под кровавой звездой! Он же не человек — он чудовище!

— Демон ещё скажи, — усмехнулся Грут, снова нюхая розу.

— А как ещё можно назвать человека, захватившего в девятнадцать лет целый остров, вырезав всё мужское население?

— Хорошим воином, — предположил Грут. — И потом, ты ведь не станешь отрицать, что при его правлении Бычий остров неплохо поднялся. Всего за каких-то шесть лет там напрочь вымерло взяточничество, и каждый клочок земли зазолотился рожью. Этот остров кормит не только себя, но и пятую часть Дей-Айрака, так что князь не только воин хороший, но и правитель.

— Ага, запугал всех так, что там не то что взяточничество, что угодно искоренится.

— Ах ты мой черно-белый друг, — ласково проворковал Вольгер, — сколькому мне тебя ещё нужно научить…

Огайра провел в башне учителя несколько дней, обсуждая грядущую угрозу. Они с Грутом шерстили его библиотеку, в поисках подсказок и знамений, но не нашли ничего такого, что могло бы опровергнуть пророчество Сичирра, и маг всё-таки убедил наставника, что князь должен умереть.

— Если он действительно сын кого-то настолько могущественного, что пришлось скрывать его имя, то на нём может стоять защита от магического воздействия. К тому же, сама кровавая звезда охраняет его, особенно в те дни, когда она в родном чертоге. Ты понимаешь, что, попытавшись убить Таймара, можешь и сам вернуться к праотцам?

— Понимаю, но и выхода иного не вижу. Даже сейчас князь опасен, во что же он превратится, когда обретёт дар?!

Вольгер лишь покивал в знак согласия и, пожав тонкую руку своего худощавого друга, пообещал содействие.

Китэрию трясло от перекатывающихся в ней ощущений, никогда прежде она не испытывала такого стыда, ни одно живое существо доселе не проявляло по отношению к ней подобную жестокость. Заслужила ли она её или же попала под действие разрушительных потоков, что струились во всей атмосфере мрачной земли, как она про себя называла Роглуар?

Так или иначе, а случившегося не воротишь, она навсегда запомнит молчаливый укор князя, который проклинал её красоту, а ещё стыд за то, что эта красота возымела власть и над ним. Таймара буквально приковало к ней, он старался отвести взгляд, но его воля ослабла. А потом этэри уловила чувства, которые по её представлению, князю были не свойственны.

Она уже привыкла, что её похитителя в основном одолевает гнев, граничащий с яростью или настороженность, иногда переходящая в интерес. Ни доверия, ни радости, которые могли бы родить любовь, Таймар испытывать не мог, а вероятнее всего, просто запрещал себе как недостойные воина чувства. Но обводя затуманенным взглядом её нагое тело, он ощутил что-то вроде наслаждения, замешанного на боли и восхищении, а ещё жалость, жалость к собственности его солдата.

В случившемся не было вины этэри. Но он увидел её, как она есть, и теперь Китэрия на себе испытала то, что претерпевал Таймар, когда она читала его душу, как книгу.

«Оба мы видели друг друга неприкрытыми, и этого уже не исправишь, — думала лилулай. — Отныне я буду чувствовать себя уязвимой перед ним, и вряд ли смогу что-то поделать с этим».

Отчего её не беспокоило то, что весь этот кошмар видел Сиху, этэри понять не могла. Может оттого, что жрец старательно отводил глаза, дабы не оскорбить своим взглядом молодую девушку, а может оттого, что его мысли были до смешного невинны? Он видел в Китэрии лишь свет маны и поклонялся ему как небесному дару. Дикие же мужчины Роглуара, не находили в ней ничего святого. Её чарующая красота, которая в Валамаре считалась святыней, обернулась проклятьем, потому как у этих грубых, низменных существ она вызывала лишь похоть.

Конечно, Китэрия уже знала, что копна её чудесных волос и огромные, как персиковые косточки глаза вызывают у мужчин интерес. Но она ещё ни разу не была на Вихей-пеймула — ежемесячном ночном гулянии, на котором вошедшие в возраст этэри встречаются у больших костров, поют песни, танцуют, участвуют в состязаниях и выбирают себе пару. Более того, Ерика настолько оберегала её, что обряжала в самые просторнейшие платья, чтобы никто до поры не увидел её округлых бёдер, покатых плечей и невообразимо тонкой талии. Ат-этэри прятала свою протеже, как могла: не отправляла на работы в полях, куда рвались её сёстры, чтобы ещё до Вихей-пеймула познакомиться с братьями из синей пирамиды, пыталась ограждать от мужского общества в поездке по Муна-Нэмид и вообще, — берегла своё сокровище, как никого прежде.