— Мой господин в беде, на него напали! — лепетала она, повторяя эти слова снова и снова. — Напали! Ты должна помочь! Ты ведь жрица, я точно знаю… Ты должна помочь…

Китэрия отстранила тормошащую её служанку и села в постели.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она.

— Он ранен! Страшная, очень страшная рана! Он может умереть! Если он погибнет… — договорить она не смогла, несчастную душили слезы.

Китэрия наблюдала за убивающейся рабыней, пытаясь понять, как та могла так искренне любить своего мучителя.

Наконец Алия взяла себя в руки и снова затараторила:

—Ты ведь жрица, божий человек… ваша каста многое умеет…

— Я не жрица, — оборвала стенания служанки Китэрия.

— А кто?

— Я этэри.

— Разве это не одно и тоже?

— Там откуда я родом это не одно и тоже, — спокойно проговорила Китэрия

— И откуда же ты? — протянула Алия, отстраняясь от чужестранки.

— Из Валамара.

Служанка просияла и, кинувшись в ноги Критерии принялась целовать их.

— Так ты ангел! Ты прилетела к нам из верхнего круга! — ликовала она, — Я слышала, что вы можете исцелять одним касанием! Помоги же скорее моему господину, пока это ещё возможно!

— Нет, Алия, — сдавленно проговорила Китэрия, высвобождая свои ноги, — я не ангел, они живут выше. Я всего лишь этэри.

— Ну пусть не ангел, но ведь ты обладаешь тайными знаниями и можешь помочь Таймару.

Китэрия смотрела на распинающуюся пред ней рабыню, но в её взгляде не было участия. Алия поняла, что помощи от иноземки ей не добиться.

— Почему ты не хочешь ему помочь? — спрашивала она, надеясь разбудить в жрице жалость если не к князю, то хотя бы к себе самой. — Неужели он был жесток с тобой? Разве он обидел тебя хоть раз? Ты удостоилась такого обхождения, какого никто из нас не имел!

— Он ворвался в мой дом как грабитель, убил друзей и братьев. Он держит меня в плену, — проговорила Китэрия на удивление ровным голосом. — Ты действительно считаешь, что он не бы жесток?

Алия, мечтающая хоть раз увидеть безгрешных и добросердечных жителей верхних миров, о которых ей в детстве рассказывала бабка, стояла на коленях перед холодной красавицей, что называла себя этэри, и старалась не вцепиться ей в волосы. Её вера в спасителей, что однажды придут в Роглуар, дабы утвердить в нём равенство и братство, только что дала основательную трещину.

— Но ты ведь божий человек… — промямлила она, — ты должна помогать страждущим. Разве нет?

— Страждущим, да, — ответила ей пленница, — разрушителям и захватчикам — нет. Если ему суждено выжить, он выкарабкается. А коли Боги решили, что его путь окончен, так тому и быть. Я им перечить не стану.

В комнате повисла угнетающая тишина, Китэрия чувствовала растерянность Алии. Девушка ждала чего угодно от служительницы храма, но никак не отказа. Этэри понимала, что своим поступком она ослабляет веру этой в сущности доброй женщины, но и пообещать ей помощь она не могла, потому как излечить Таймара в этих угнетающих условиях у неё не было шансов. К тому же лилулай видела в нём угрозу для своего дома и страшилась, что однажды увиденный князем Валамар будет манить его, как самый желанный трофей.

Конечно, этэри не желала Таймару смерти и в глубине души боялась (как и тогда в повозке), что он отдаст концы, и к ней тут же явится её хозяин, перед которым тряслись даже немало повидавшие наложницы этого острова. И всё же Китэрия отказала, пытаясь быть мужественной, как её сестра по духу Нэвра.

Не добившись поддержки чужестранки, рабыня ушла к своему господину ни с чем.

Китэрия смотрела ей вслед и думала, что любовь, о которой шептались девочки в храме Пироп поистине странная штука. Сама этэри ни разу не испытывала трепета перед мужчиной, но её сестры прошедшие последнюю инициацию на празднике Вихей-пеймула, рассказывали после всякие небылицы, будоража воображение лилулай.

Тогда ей и в голову не приходило, что любовь к мужчине может быть сопряжена со столькими страданиями. Хотя кто знает, может, дело было в угнетающей обстановке Роглуара, ведь даже здешний воздух порабощал и мысли, и чувства, постоянно настраивая человека на страх и тоску. Видимо и любовь здесь не такая как в Валамаре; извращённая, вывернутая на изнанку, с горьковатым привкусом похожим на яд.

Вначале была агония. Все его внутренние демоны проснулись, получив доступ к незащищённым грёзам разума. Лихо и размашисто они топтали, давили и высмеивали все потаённые чувства князя. И пытка эта была невыносимой, потому что касалась тех скрытых тайн, которые Таймар прятал в подкладке собственного сознания даже от самого себя.

Алчные расхитители его душевного покоя выуживали постыдные страхи, как стервятники, потроша неуместные для воина воспоминания. Но, в конце концов, эти терзания кончилась и на смену им пришла пустота. Сорвавшиеся с цепи демоны, отступили, опустошив все укромные тайники его сердца. А может дело было вовсе не в том, что эти твари оказались расхитителями, может просто магический удар, нанесённый ему Огайрой, выедал разум и чувства, как прожорливая саранча?

Таймар слышал всё, что происходило в комнате, когда её заполнили суетливые рабыни и слуги. Эта возня накладывалась на видения, рождённые воспаленным мозгом, разрывая его голову на несколько частей. И всё же это мучение было сносным по сравнению со всепоглощающим ничто.

Когда дергаясь в неврастенических конвульсиях, его внутренние мучители стали удаляться, унося с собой болезненные видения, Таймар узрел, наконец, сверкающую холодным и равнодушным пламенем сеть, в которую угодили его ум и тело. Эта сеть заякорилась в сердце и, постепенно расползаясь, вытесняла всё чем он был. Она стирала его, словно неудачный набросок, стирала так же легко, как это делал маэстро в квартале художников. Впервые в жизни Таймар почувствовал себя никчёмным и беззащитным человеком. Ни князем, ни воином, а просто побежденным, который не мог ничего изменить и вынужден был наблюдать свой конец.

Если бы его ранили мечом, или же шальная пуля вонзилась в грудь, он знал бы что предпринять. Но с поражающей пустотой, с этой магической паутиной, в которую он угодил, нельзя было ничего поделать, лишь наблюдать, как меркнет твой разум, как она изничтожает тебя, вычеркивая из истории собственной жизни.

Так он лицезрел своё фиаско, не в силах смириться с беспомощностью, пока чудовищная боль, пронзившая вдруг грудь, не вернула его к реальности. Таймар был уверен, что сотни кинжалов разом вонзились в его плоть, а в довершении к этому сердце заменили куском обжигающего льда. Но когда он распахнул глаза, то понял, что не сотни кинжалов, а чья-то ладонь, касающаяся его обнаженной груди, доставляет все эти страдания.

Зарычав от нестерпимой пытки, он постарался убрать руку мучителя, но тело не послушалось его. Таймар не ощущал своих конечностей лишь обжигающий холод в груди, да тяжесть ладони, накрывающей то место, где полагалось быть сердцу.

А потом он услышал голос, словно бы тот звучал в его голове. И голос этот приказал князю спать. И князь уснул. Когда же он очнулся от тяжкого плена бредовых сновидений, пред ним стоял лекарь и с десяток верных ему слуг. Агония прошла, чувствительность вернулась, но холод в груди остался, и был он страшно пугающим. Таймар попытался встать, но лекарь предостерег его.

— Мой князь, вы ещё слабы, я рекомендовал бы вам покой…

— На том свете отдохну, — прорычал Таймар, отпихивая целителя.

Не без труда он сел в постели, но вот подняться так и не смог. Ноги не держали обессилевшего князя, они подкосились, и он стал падать, заваливаясь на бок. Алия, присутствовавшая в числе его рабынь, подскочила к своему господину и, протянув руки, смягчила падение.

Не привыкший, представать в образе поверженного, князь разогнал всех слуг. Только преданная Алия не устрашилась его воплей, женщина лишь опустила голову, продолжая поддерживать беспомощного князя. Когда все удалились, она помогла ему вернуться в постель. Но вместо благодарности встретила лишь холодный, осуждающий взгляд.