Он был готов умереть и даже развоплотиться, лишь бы помешать пророчеству исполниться. Но Огайра слишком сильно любил единственную дочь, оставленную им во враждебном Роглуаре. Страх за неё сковывал мага, не позволяя решиться на отчаянные действия. Да и о каких действиях могла идти речь, если из-за проклятой метки он теперь не может быть мечом правосудия, не может покарать Таймара за беспорядки, которые тот наверняка учинил в его хоть и бывшем, но доме. Всё, что мог падший валамарец — это сидеть в самой высокой лунной пещере и ждать, когда судьба сама расквитается с нарушителем гармонии и порядка. Впрочем, по его мнению, в этом и заключалась идея Высших, связавших его с воинственным роглуарцем.

За два дня, что Огайра провёл дома, его клеймо полыхало множество раз. Это свидетельствовало лишь об одном — Таймар не послушался его наставления, и первая угроза жизни его ничему не научила, он опять влез в скверную историю, а может и не в одну.

Маг корил себя и бичевал за то, что дал обещание Деораку, совершив предательский поступок, а теперь повторил его вновь, исполнив эту клятву. Но также он понимал, что именно благодаря этому безумному стечению обстоятельств у него есть крохотный, но всё же шанс уничтожить князя и отвести пророчество. Ведь Таймар убежден, что он придёт к нему на помощь, а значит сделает неосторожность, осечку, самонадеянный поступок, который повлечёт за собой расплату. Огайра надеялся, что всё будет именно так. Он просто сидел, просто ждал, когда этот самый фатальный миг настанет, но Таймар выпутывался из самых каверзных ситуаций, оставаясь в живых, и Огайра начал сомневаться в правильном толковании божьей воли.

Методы князя магу были знакомы, и он не находил себе места, рисуя в голове страшные картины насилия с участием роглуарцев. Каждый раз он порывался сделать прокол в пространстве и за доли секунды преодолеть разделяющее их с князем расстояние, но мать и Изуми не пускали его. Они боялись, что Огайра не сможет просто наблюдать, метка заставит его исполнить клятву. Так маг стал заложником в собственном доме, не имея возможности высунуться и на час. Он изнемогал от пыток, что причиняло горящее клеймо, но ещё больше терзался чувством вины.

Сестра и мать суетились подле него, стараясь облегчить его страдания, но ни примочки, ни заговоры не работали. Огайра знал, что если не выполнит обещание, то метка спалит его дотла. Маг не страшился развоплощения, он переживал лишь за одинокую и беспомощную дочь. И хоть прорицатель и обещал ему, что постарается отыскать человека, способного спуститься в нижний круг и спрятать от Деорака его кровиночку, Огайра уже начал осознавать, что вынужден будет принести в жертву и собственное дитя, чтобы исправить ошибки молодости. И эта боль была в разы сильнее ожогов, она буквально выедала его изнутри. Маг терял силы и самообладание.

Таймара кружило, как в зерномолке, в легкие попала соленая вода, но шум волн вдалеке намекал на то, что он спасен.

Князь осторожно открыл глаза, осмотрев каменистый берег и беспорядочно валяющиеся на нем тела пассажиров, пострадавших во время крушения корабля. Самой виманы поблизости не было, видимо, она ушла под воду. Но как тогда он, его команда и их пленники оказались здесь, ведь Таймар отчетливо помнил, что им так и не удалось открыть крышку виманы, которая стремительно уносила их на самое дно моря?

Князь повернул голову к скалам, опоясывающим бухту, и заметил удаляющуюся фигуру в ореоле жёлтого света.

— Огайра, — позвал он хриплым голосом. — Огайра, сукин ты сын, не бросай нас!

Но маг и не думал отзываться на его призыв, он выполнил свою часть сделки — доставил князя в Роглуар живым и в относительном здравии. Таймар понял, что больше он его не увидит, а это означало, что выбираться из бухт Кохары придется самим и лучше сделать это до темноты, пока не вышли на охоту дикие кошки, способные порвать человека когтистыми лапами в считанные минуты.

Превозмогая боль во всем теле, князь поднялся на ноги и прошёлся вдоль спасенных магом людей. Все они были живы, но без сознания, лишь раненая этэри силилась поднять голову. Таймар видел её страдания и, казалось, даже ощущал их. Муки пленницы в разы превосходили его собственные, когда он попал в чужой круг. Девушка потеряла много крови, а теперь её одолевали видения и угнетающая атмосфера Роглуара. Её голова металась из стороны в сторону, а руки пытались отогнать призраков, захвативших разум. Он не знал, каких демонов рисует сейчас её воображение, но понимал, что Харух, который предъявит на неё права, превзойдет их всех.

Князь склонился над этэри и попытался унять её агонию. Ему вдруг стало жаль это великолепное создание, угодившее в чуждый мир грязи, похоти и лжи. Таймар знал, знал наверняка, что Роглуар покажется этому ангелу во плоти истинной преисподней. Сам князь любил свой дикий и суровый дом. Он много где бывал, видел, что и в Роглуаре есть своя прелесть, не такая красочная и ванильная как в Валамаре, но всё же завораживающая, порой даже шокирующая невероятными красками, запахами и звуками. Но заметит ли всё это пойманная этэри, Таймар не знал. Не был он уверен, что стихийный мир для сильных и выносливых людей придется этому нежному цветку по душе. Но она была трофеем, а трофеи не выбирают где жить.

Князь протянул руку к разметавшимся прядям удивительных волос. Такого оттенка Таймар прежде никогда не встречал, он напоминал пустоши близ Бычьего острова, усеянные неприхотливым и ароматным вереском. Молодой мужчина осторожно коснулся влажных прядей рукой, поражаясь их мягкости, затем он тронул белую кожу её лица, которую словно клюквенным соком сбрызнули. В его мире у некоторых девушек тоже были подобные крапинки, их называли поцелуями солнца. Китэрию же целовали все три светила Валамара и, судя по тому, что весь её тонкий, чуть вздёрнутый носик был усеян этими брызгами, делали они это часто.

Гладя светящуюся как жемчуг кожу со следами солнечной любви, Таймар замирал, наслаждаясь её глянцевой красотой. Он разглядывал мельчайшие, еле уловимые переливы, стараясь не смотреть в глаза девушки, но всё же не удержался и глянул. В эту же минуту мечущийся взгляд Китэрии остановился в немом ужасе, и князь испугался того, что этэри сейчас придет в себя, застав его за любованием её красотой.

Чужеземка действительно потрясала его своим умопомрачительным, неземным обликом, но Таймар был воином и хоть относился к женщинам благосклонно, никогда не ставил их выше военных побед. Этэри являлась ценной добычей и как бы прекрасна она не была, глупо расценивать её как простую наложницу, годную лишь для утех. Конечно, рано или поздно Харух заявит на неё свои права, непременно заявит, ведь от князя не утаились ревностные взгляды, которые он бросал на них во время допроса. Его командир ещё никогда не рисковал собственной жизнью, пытаясь захватить пленного, и Таймар с прискорбием понял, что белолицая красавица с тёмными глазами пробила брешь и в железном сердце капитана.

Отогнав слишком мелкие для командующего дейайракской армией думы, князь встал и принялся расталкивать своих людей.

— Поднимайтесь, аспиды, — приказывал он, пихая Харуха и Маруху носком сапога. — Поднимайтесь и займитесь пленными.

— Что, где я? — простонал пришедший в себя вор.

— Дома, — порадовал его князь. — Приведи в чувства Харуха.

Маруха поднялся на четвереньки и подполз к капитану, а князь побрел к берегу, чтобы осмотреться.

Ураган, которым встретил их родной дом, давно стих, прибрежные валуны ласкали спокойные воды дремлющего до поры моря. Таймар присел на один из камней и посмотрел вдаль. Он вспомнил о рассказах отца, о притчах, что читала на ночь Шема и о том, как они с братом обучались высшему слогу.

Понимал ли Деорак, что описать волшебней верхний мир нет никакой возможности? Ни один роглуарец и представить себе не сможет всех его красот, потому что просто-напросто не в силах вообразить свет трёх солнц, усеянные невиданными цветами поля, вольных прекрасных коней и сверкающие самоцветами и серебром города, где люди ходят в ночи по улицам, не страшась быть зарезанными? Невозможно объяснить, чем пахнет виноград и каков на вкус сидр из желтых груш. Нельзя разъяснить музыку сфер, если доселе ты слышал лишь военный барабан и визжание волыны. И красоту женщин вообразить сложно, когда она затмевает Солнце твоих небес.