На втором этаже находилась собственность клана Фуяо. Тут были и священные писания, скопированные Янь Чжэнмином, и руководства по технике владения деревянным мечом, некогда пересмотренные самим Чэн Цянем, а также различные записи, которые они привезли с собой, когда покинули гору. Эти книги прошли через множество невзгод. И хотя на обложке каждой из них были начертаны заклинания, защищавшие их от влажности и вредителей, на страницах все равно можно было увидеть печальные следы времени.

Чэн Цянь с тоской провел пальцами по книжным корешкам. Он никогда так не скучал по горе Фуяо, как в этот момент. Помимо замка «человека», от дома их отделяло великое множество неизвестных опасностей и тайных заговоров вокруг печати истребителей демонов.

На корешке хроники острова Лазурного дракона был нарисован отличительный знак, поэтому Чэн Цяню не составило труда отыскать ее в книжном хаосе. За все эти годы клан Фуяо не принял ни одного нового ученика. Их было слишком мало, и все священные писания, все записи, что хранились в библиотеке, были попросту разбросаны по полкам. Если не было нужды что-то в них найти, к ним никто не прикасался. Когда Чэн Цянь взял в руки хронику, и несколько других книг попадали вниз, поднимая облако пыли.

Цокнув языком, Чэн Цянь наклонился, чтобы вернуть их на место и обнаружил, что теперь в библиотеке появилось целых два экземпляра Священных писаний «О ясности и тишине».

Кто-то сделал лишнюю копию?

Чэн Цянь аккуратно поднял книги и стряхнул с них пыль. Один из экземпляров был написан тонким изящным почерком. Вероятно, это была работа Ли Юня. Записи в другой копии были донельзя небрежными, с грубыми палочкообразными штрихами, как у маленького ребенка. Этот экземпляр определенно принадлежал кисти его старшего брата, когда тот был еще подростком.

В детстве Чэн Цянь столько раз переписывал за Янь Чжэнмина писания, что научился безупречно имитировать его почерк. Вот почему он с первого взгляда понял, чья это работа.

Немного расстроившись, Чэн Цянь открыл книгу и с удивлением обнаружил, что под обложкой «Священных писаний» была еще одна обложка. На ней был изображен человек, окруженный сказочными цветами. Человек держал в руке нефритовую флейту и кокетливо улыбался читателю. Рядом с рисунком виднелась маленькая надпись: «Музыка ветра»³.

³ Название с подвохом. 风流谱 (fēngliú pǔ) завуалированно действительно можно перевести как «Музыка ветра», но истинное название буквально «сборник разврата», а одно из значений 风流 (fēngliú) — продажная любовь. Кроме того 风流薮泽 ист. Прерия разврата (район публичных домов столицы династии Тан, куда приходили кутить студенты после сдачи экзаменов).

Чэн Цянь ошеломленно замер.

Нет… Это что, шутка?!

После минутного замешательства юноша словно одержимый принялся листать книгу. Содержание фальшивого Священного писания «О ясности и тишине» оказалось донельзя разнообразным. Стихи и проза сопровождались иллюстрациями. Книга рассказывала историю любви, произошедшую в борделе мира смертных. Красавец ученый и одна из куртизанок были так сильно одурманены чувствами, что дали друг другу обещание, но, в конце концов, сорокопуты и ласточки, как всегда, разлетелись в разные стороны⁴. Рассказ перемежался песнями, как нежными, так и довольно грубыми, а искусное повествование фонтанировало эмоциями.

⁴ 劳燕分飞 (láoyànfēnfēi) — сорокопуты и ласточки разлетелись в разные стороны; обр. разлучиться, разлука; расстаться, разойтись, развестись (обычно о супругах).

Но поистине невероятными были сами иллюстрации. В них не было никакой сдержанности. Они не только в красках показывали действия главных героев, но и изображали всевозможные интимные подробности. Можно сказать, что они являлись великолепными проводниками в «погоне за удовольствиями».

На них нельзя было смотреть спокойно.

Пролистав несколько страниц, Чэн Цянь заметил, что ни один из рисунков не повторился. Кроме того, в книге было перечислено великое множество необычных техник. По сравнению с тем, что здесь было изображено, темные заклинатели из Чжаояна казались просто кучкой дикой деревенщины!

Чэн Цянь не осмелился слишком внимательно разглядывать эти иллюстрации.

Когда он уже собрался было закрыть книгу, юноша вспомнил, что его старший брат замаскировал обложку под писания «О ясности и тишине».

Лицо юноши приобрело странное выражение.

Прежде, чем он осознал свои чувства, за его спиной послышались быстрые шаги. Янь Чжэнмин поднялся по библиотечной лестнице и спросил:

— Что ты тут нашел?

Чэн Цянь пораженно замер на месте. У юноши задрожали руки. Фальшивое писание «О ясности и тишине» выскользнуло из его пальцев и упало на землю, открывшись ровно на одном из весенних пейзажей⁵.

⁵ 春光 (chūnguāng) — весенний пейзаж (в переносном значении эротическая сцена).

Янь Чжэнмин замолчал.

Это было как гром среди ясного неба. В тот момент Чэн Цяню показалось, что ни одно Небесное Бедствие не сможет с этим сравниться.

Заметив замешательство Янь Чжэнмина, Чэн Цянь решил воспользоваться выпавшим ему шансом. Сделав вид, что ничего не произошло, юноша придал своему лицу самое, что ни на есть, спокойное выражение и шагнул вперед, чтобы поднять сомнительную книгу. Однако ее тут же выхватили у него из рук.

У главы клана Янь было множество серьезных дел. Он давно забыл все свои дурные подростковые привычки. Но стоило ему только увидеть эту книгу, и он даже не подумал о том, что его собственная совесть может оказаться нечиста. Он тут же разозлиться. Юноша пришел в такую ярость, словно кто-то оставил черные следы на снежном поле.

Он шлепнул Чэн Цяня по руке и сердито сказал:

— Что это за ересь? Ты ведь пришел сюда, чтобы найти хронику острова Лазурного дракона? Почему у тебя в руках это?

У Чэн Цяня не было другого выбора, кроме как робко объяснить:

— Она упала с полки...

Держа в руках книгу, Янь Чжэнмин почувствовал, что картинки в ней были слишком уж вызывающими.

— Ты читал ее? — зло спросил он.

Чэн Цянь промолчал.

Дыхание Янь Чжэнмина участилось. Его гнев разгорелся еще сильнее.

— Я думал, от тебя будет меньше хлопот, чем от тех двоих. А теперь посмотри на себя! Зачем ты вообще такое читаешь? Ты уже забыл о своей внутренней травме? Почему бы тебе не сосредоточиться на сохранении душевного равновесия и на лечении, вместо того, чтобы рассматривать всякую чепуху?

Чем больше он говорил, тем больше злился. Юноша ударил Чэн Цяня книгой в грудь с такой силой, что та едва не порвалась.

— Бесстыдник!

Чэн Цянь не возражал. Он и сам не знал, что сказать.

— Если бы я знал, что за ублюдок притащил это в нашу библиотеку, я бы… — горячо произнес Янь Чжэнмин.

— Старший брат, похоже, это был ты... — наконец, прошептал Чэн Цянь.

— Что?...

Чэн Цянь деликатно перевернул книгу, которую Янь Чжэнмин едва не порвал, и указал на фальшивое название писаний «О ясности и тишине».

Янь Чжэнмин посмотрел на знакомые слова и ошеломленно замер.

— Все в порядке, старший брат. Я знаю, что в те времена ты не был таким благоразумным, — «понимающе» сказал Чэн Цянь.

Прежде, чем юноша успел договорить, Янь Чжэнмин и сам понял, что был неправ. В детстве именно он тайно прятал такие вещи в Священных писаниях. И кто после этого был самым беспутным сыном клана Фуяо?

Конечно же, лицо Янь Чжэнмина тут же позеленело, а уши покраснели. Он забрал у Чэн Цяня книжку с картинками, молча развернулся и зашагал прочь.

Вдруг, что-то шевельнулось в сердце Чэн Цяня. Он оперся на перила. В слабом свете защитных заклинаний черты его обычно равнодушного лица казались гораздо мягче.

— Старший брат, — окликнул он Янь Чжэнмина и смело спросил, — Чжуан Наньси рассказал мне, что ему нравилась одна бродячая заклинательница. До такой степени нравилась, что его чувства к ней не изменились бы, даже стань она обычной смертной. Когда мы были юными, ты читал эти... м-м-м, старые истории. Был ли в твоей жизни такой человек, о котором ты мог бы сказать: «Он мне нравится», даже несмотря на короткую жизнь смертного?