Прочитав записку, Варя взглянула на будильник. Одиннадцать, через час ей надо быть на Арсенальной набережной. Она быстро собралась и на улицу.
Тимофей Карпович ждал Варю на берегу. С ним был еще какой-то рабочий в синей блузе и брезентовых брюках. Варе он показался старым, но, подойдя ближе, она увидела, что ему нет и двадцати лет. Он плохо отмыл лоснившуюся копоть, на лице остались старившие его грязные борозды.
— Нам до воскресенья не выбраться в город, спать приказано в мастерской. Нужна твоя помощь. Прочитай, все узнаешь. — Тимофей Карпович протянул Варе газету.
Первое, что ей бросилось в глаза, была заметка, обведенная чернилами:
Нашим друзьям!
Мы обратились к вам за поддержкой и просили вас собрать 75 тысяч рублей на покупку партийной типографии. За несколько дней вы собрали 75 334 р. 45 коп.
Предполагалось приобрести типографию за 150 000 рублей, но она не могла быть куплена, так как в последний момент нам ее отказались продать. Другой типографии «по деньгам» не находилось. Нашлась типография, за которую просили дороже.
Остаться без типографии в настоящее время немыслимо. У нас должна быть необходимая техника для издания нашей литературы, и мы решились.
Вчера типография куплена. Она стоит 235 тысяч рублей, а вместе с ротационной машиной, приобретенной в Гельсингфорсе у товарищей финнов, — около 250 000. Вместе с собранными нами мы смогли мобилизовать только 180 000 рублей. Ко дню уплаты не хватит 70 000 рублей. Необходимо достать их. Иначе мы должны будем заплатить неустойки большую сумму денег и останемся без типографии.
Но мы твердо уверены, что этого не будет.
Мы решились купить типографию, общими усилиями мы соберем и остальную необходимую сумму. Купить дешевле оказалось невозможным.
Срок уплаты денег за типографию — 15 мая. Времени остается около 3 недель. За это время необходимо во что бы то ни стало собрать указанную сумму.
Так вот зачем Тимофею понадобилась сумка для провизии! Сбор! У Вари оказалось при себе немного денег, и она опустила в сумку и свой вклад — ленточку неразрезанных керенок.
В эти дни «Правда» была единственной в столице газетой, выступавшей против войны. Остальные еще настойчивее призывали «добить германца».
Позавчера, когда Варя уходила от Терениных, с ней вышла и Даша. На улице она взяла Варю под руку и торопливо заговорила:
— Никогда не случалось, а тут зашел в кухню. Нужда у него по вас. «Варвару Емельяновну мне бы повидать», — так и сказал, жалостливо-жалостливо.
— Кому я понадобилась? — удивилась Варя. — Случайно не Бук ли Затонскому?
Даша сердито мотнула головой:
— Валентину Алексеевичу.
— Ловягин в Петрограде?
— За солдатами приехал.
Эта новость ошеломила Варю. Агнесса, обычно поверявшая ей свои маленькие тайны, умолчала о приезде Ловягина. Странно. Даша будто догадалась, о чем задумалась Варя. Заговорщицки оглянувшись, зашептала:
— Нехорошо встретились, поругались. И не Бук сердешный тут виноват. Агнесса вышла в форме. Валентин Алексеевич какую-то дерзость ей сказал. Не пойму, чего ее тянет в этот бабий батальон. А хозяину в коридоре он такое выпалил, что у меня ум за разум. — Даша сжала Варин локоть. — Прямо страхи.
— Раз замахнулись, говорите, я не сахарная.
— Срамотно, Валентин Алексеевич назвал батальон не ударным и не смерти, а сборищем шлюх.
— Бронислав Сергеевич возразил?
— Хозяин отмолчался.
Варя и сама не понимала, откуда у Агнессы появился интерес к «батальону смерти». Наверно, мать толкнула ее на этот необдуманный шаг. Подруга Елены Степановны вошла в штаб формирования женских батальонов в России, их разговоры о спасении родины подействовали на Агнессу.
Поначалу Варя подумала, что Агнесса чудит от скуки, но однажды застала в гостях у Терениных прыщеватого прапорщика, а когда в портновской Преображенского полка Агнессе сшили военную форму из тонкого сукна, юбку и гимнастерку, то поверила в серьезность ее намерения.
Теренины по-разному встретили решение Агнессы поступить в ударный батальон. Глаза Елены Степановны туманились счастливой слезой, она умиленно улыбалась, глядя, как дочь лихо щелкала каблуками и становилась «во фронт». Борису по душе пришлось новое увлечение сестры. Бронислав Сергеевич обычно потрафлял дочери, но новая затея ему не нравилась. Он все время был хмур, раздражен.
Даша проводила Варю до Фонтанки. Пора было ей возвращаться домой, а она все шла и шла.
— Смотри, Дашенька, долго ли до греха, спохватятся…
— Сейчас, вот только отдам записку Валентина Алексеевича.
— Чего ж ты ее столько времени таишь?
— Она спрятана в чулке. — Даша виновато потянула Варю в парадную.
Ловягин писал, что пробудет в Петрограде до пятницы и просил зайти в запасной батальон. Записка не была похожа на ловягинскую, деловая, без шуток, а конец даже грустный:
«…Мне не вырваться из казармы. Солдатам надоела бессмысленная война. Не только полк, но и взвод не сформируешь из добровольцев. Зайдите, нужно поговорить. Агнесса совершает непростительную глупость…»
Запасной батальон стоял в старинных казармах. Приземистые здания-близнецы окружили плац.
Дежурный, опасаясь, что Варя долго проблуждает, дал ей связного. Однажды на каком-то полковом празднике Ловягин провел Агнессу и Варю в казармы. Варе тогда показалось, что она находится в большой девичьей спальне. Сейчас же связной вел ее по какой-то ночлежке. По обе стороны прохода тянулись трехъярусные нары, застеленные трухлявой соломой.
Варе было не по себе под любопытными взглядами солдат.
— Скоро ли седьмая рота? — раздраженно спросила она.
— Здесь, — связной кивнул на нары и пояснил: — Кроме основной, восемь седьмых литерных, столько же первых, вторых…
Помолчав, связной продолжал:
— Понимать надо: запасной батальон военного времени — чуть ли не дивизия!
Когда Варя вошла в комнату Ловягина, он негромко отчитывал фельдфебеля. Ловягин еще не оправился от ранения. На спинке стула висели сабля и трость из можжевельника. В первую минуту Варя растерялась, не зная, что лучше — уйти или дать как-нибудь знать о себе. Но Ловягин увидел ее отражение в окне и прогнал фельдфебеля.
— Простите, Варенька. Из-за таких вот болванов полетим вверх тормашками, упадем и костей не соберем. — Ловягин кивнул на дверь, за которой скрылся фельдфебель. — Едва спас от самосуда.
— В казарме самосуд? — удивилась Варя. — Это ведь преступление.
— Я не стал бы судить солдат. И после революции это люди без права. В седьмой роте «Д» русские, поляки, эстонцы, латыши, татары, евреи, карелы, а фельдфебель построил их и повел в православную церковь. Солдаты возмутились, а он на них ястребом: «Я вам покажу, как морду воротить от русского бога. Под винтовку на два часа».
— И наказал?
— Трое отстояли, а четвертого замучил. Солдат чуть руку опустит, а фельдфебель уже тут, снова время засекает. Не выдержал человек, отправили в лазарет. — Ловягин взглянул на часы и потянулся к сабле:
— Обождите, Варенька, высокое начальство к нам жалует.
На улице духовой оркестр заиграл «Камаринскую». Варя подошла к окну. Огромный плац был заполнен солдатами, равнение сохранялось в первых рядах, а дальше толпа.
Неожиданно веселая танцевальная музыка оборвалась и над плацем понеслись торжественные звуки военного марша. От ворот к штабу на тихом ходу шли четыре открытые машины. В первой сидел генерал. Смуглый, с раскосыми глазами, отвислыми усами и худосочной бородкой, он был похож на калмыка-кочевника, надевшего чужой мундир. Во второй — старуха в клетчатом жакете и в соломенной шляпе с веткой сирени. Она сидела между двумя молоденькими сестрами милосердия. В третьей — Керенский, а последнюю занимали адъютанты.
Варе у окна было хорошо видно. Как только автомобили въехали с мостовой на плац, из-за оркестра выскочил на белом коне грузный полковник. Скомандовав «смирно», он поскакал к машинам и отдал рапорт, из которого Варя поняла, что, кроме Керенского, в запасной батальон приехали главнокомандующий Корнилов и Брешко-Брешковская — бабушка русской революции.
