Тяжелая жизнь привела Глушину к чуриковцам. Ее муж, неохотно рассказывала она, страдает запоем, напивается иной раз до белой горячки, уж не впервой ему попадать к «Николаю Чудотворцу»[2]. «Братья» сочувствуют Глушиной, научили ее верить, терпеливо ждать дня, когда муж перестанет пить водку.

Поначалу у Вари разговор с Глушиной о сыне никак не получался. Вариной собеседницей оказалась женщина, потерявшая волю, чуриковцы внушили ей: что свыше двух классов — то грамота господская.

— Хватит Степке голову всякими науками забивать. Доучится на улице…

Варя пыталась вразумить ее:

— Мальчик способный, прилежный. Поймите, образованному легче жить.

Лицо Глушиной потемнело, глаза посуровели. Укачивая девочку, она сказала с горечью:

— По-вашему, я Степке не мать, а мачеха? Лучший кусок отдаю ребятам. Который год без мужика маюсь. Получку получаю — кресты заместо фамилии ставлю, а вот троих тяну. Своему раз в неделю собираю передачу. Непутевый, да жалко. В году по десять месяцев у «чудотворца» вылеживает.

Варе не раз приходилось слышать: «Мой ребенок, хочу учу, хочу нет». В первые месяцы своего учительства она только плакала, затем поняла, что надо драться за детей, не отдавать их из школы. Скандалы больше не пугали ее.

— Новое по арифметике проходим, деление многозначных чисел до миллиона.

— Научился Степка до ста и хватит, не мильены ему считать.

— Плохую участь сыну выбираете, — таким же спокойным, но требовательным голосом продолжала Варя.

— Выбирай не выбирай, учись не учись, а пойдет в мальчики на завод или к кустарю, все равно одни и те же подзатыльники и колотушки.

— На завод-то его не возьмут, мал, избалуется на дворе, пусть лучше учится, вам ведь это ничего не стоит. Задачник, тетради, доска с грифелем попечительские. Вот ваш «братец» — лавочник с Корпусной улицы, за чьим огородом вы ухаживаете, своим сыновьям дорожку мостит. К третьему взял студента репетитором.

— Каждому шестку свое место, — с покорностью возразила Глушина. — Не в чиновниках Степке служить. На железопрокатном малограмотных-то охотнее принимают, — меньше смутьянят. А еще скажу, напрасно жалились мастеру. Что я худого сделала? «Братцам» помогла, разве это грех? Они мне душу спасли. А то, что в церковь не хожу, — так вон наша богомолка Федоровна не пропустит ни одну заутреню у Спаса Колтовского, а к своей Соньке барина пускает. Набожная, а на какие деньги живет…

— Кто это?

— Да тут у нас одна в доме.

— Родную дочь? — Голос у Вари сорвался. — Хороша мать! Что за негодяй к ним ходит?

— К чему вам-то встревать в чужое дело? Поднимете шум. Барина поминай как звали. Федоровне он сказывался; ой, трудно его величают — не то Ардалион, не то Арсен. Отчество помню: Полинарьевич. Комедь!

Боль звучала в голосе Глушиной. Малозначительным показалось Варе дело, которое привело ее в этот мрачный подвал. Степа в школу вернется. За мальчика она постоит, а вот найдет ли дорогу в жизни незнакомая ей девушка, может быть, еще девочка?

— Я бы с ним поговорила. — Варя собрала пальцы в кулак. Он был до смешного мал, она поняла это и сразу разжала руку.

— Не встревайте, вместо добра зло принесете. Федоровне сраму не обобраться. Да леший с ней, паскудой, — рассердилась Глушина. — Соньку жаль, личиком вышла себе на беду. У богатых в кошельке суд и пристав. Вот вы пожалуетесь от чистого сердца, а на кого? На воздух. Федоровну потащат в участок, а Софьюшку сгоните на панель. По врачам ее затаскают. Барин подыщет свеженькую. Для девки лучше один любовник, чем ходить по рукам.

Варя ушла от Глушиной расстроенная, хотя и верила, что в конце концов ей удастся убедить упрямую мать. Когда это случится: через день, неделю, месяц? Сколько мальчик пропустит уроков? Придется, пожалуй, через Терешу знакомить Степу с пройденным в школе.

На другой день, выйдя погулять, Варя снова очутилась на Ямбургской. Степа обрадовался приходу учительницы. Машка забавлялась самодельной погремушкой, не мешала заниматься. Глушины — мать и бабка — пропадали на огороде чуриковской общины. «Братцы» торопили «сестриц» с копкой картофеля. Долго ли испортиться погоде…

В четверг после урока Степа выскочил проводить Варю. На улице было по-осеннему мозгло, шел дождь.

Степа шмыгнул в подвал, чтобы вынести материн зонтик. Варя осталась ждать под навесом крыльца.

Было еще не поздно, а Ямбургская улица уже по-ночному обезлюдела. Вдруг из-за угла резко вывернул гнедой рысак, высекая копытами искры. Рысак лихо остановился у подъезда, где ожидала Варя.

— Ровно в девять, — раздался повелительный голос из коляски.

— Рази нам впервой? — залебезил извозчик. — Как наказали, так в аккурат и прибудем.

Приехавший молодцевато соскочил с коляски. Низко надвинутая фетровая шляпа и поднятый воротник пальто скрывали большую часть лица. Он бочком проскочил в подъезд мимо Вари, она даже не успела его разглядеть, но готова была дать клятву, что где-то слышала этот голос. «Арсен Полинарьевич?» Ну конечно, он; кто другой подкатит на рысаке к дому бедноты! Но Арсена не было среди Вариных знакомых. А если Глушина права и у барина чужое имя? «Кто же это?» — думалось Варе. Мелькнула смутная догадка: Бронислав Сергеевич? Теренин? Пустое, он такой семьянин…

Варя не заметила Степу, который стоял возле нее под раскрытым зонтом. «Нет, это не Теренин», — убеждала она себя, с острой жалостью думая об Агнессе. Степа, отдавая ей зонтик, сказал:

— В пятый, к Соньке ездит. — Он зашептал таинственно: — А я знаю, где он живет. Слышал, как велел раз кучеру: «На Моховую!» Шибко был пьяный и песни пел: «Фигура здесь, фигура там». Чудак.

Наблюдательность Степы, к огорчению Вари, укрепила ее подозрения. Не могло быть случайным такое совпадение: голос Теренина. А теперь адрес: Моховая.

Встреча на Ямбургской могла принести Варе лишь тревогу и неприятности. Зачем терзать свою совесть? Какое ей дело до любовной интрижки отца ее ученика? Варя твердо решила молчать. Но если Бронислав Сергеевич узнал ее и только сделал вид, что не заметил? Прогонит с места или, наоборот, побоится?

Подошло пятнадцатое число. «Гонорар» всегда платил сам Теренин. Деньги Варе были очень нужны, но она решила переждать до следующего занятия. Варя уже надевала шляпу, когда ее окликнули:

— Что с вами? Почему такая немилость? — Бронислав Сергеевич стоял в дверях своего ярко освещенного кабинета. — Агнесса жалуется: «Ужинать не затащить».

Варя принудила себя улыбнуться. Бронислав Сергеевич пригласил ее в кабинет, вынул из бюро деньги и продолжал:

— Учтите, без вас сегодня не садимся ужинать.

«Не узнал», — успокоилась, наконец, Варя.

К этому времени у нее установились добрые отношения с Глушиной. Хотя мать и заставляла Степу нянчить сестренку, но не мешала учительнице заниматься с ним дома. Если ребенок не капризничал, то и Степина мать подсаживалась к столу. Хоть и хмурится, а по глазам видно — самой интересно. Недавно Варя узнала от Тереши, что Чуриков прикупил земли.

— Придется вам уйти с фабрики, — сказала она однажды после занятий, когда Глушина усадила ее пить чай. — У Чурикова прибавилось хозяйства. Успевайте, «сестрицы», поворачиваться.

Глушина смолчала. Ей и так было тошно. Вторую неделю ее мать не выходит из прачечной братчиков. И за все старания одна плата: спасибо. И самой Глушиной не уплатили ни гроша. А она себя не жалела, чуть ли не двести мешков картошки накопала. Из-за братчиков сдуру сорвала мальчишку из школы. Не ей ли учительница говорила, что к новым ремеслам малограмотный лучше не подступайся. Вот уже в аэропланные мастерские без пяти классов и не думай наниматься.

Варя догадывалась о думах Степиной матери, но, подавляя жалость к ней, не скупилась на упреки:

— Степа силен в арифметике. Другая мать радовалась бы.

Усталое лицо Глушиной осветилось улыбкой…

Степа снова начал ходить в школу, а Варю по-прежнему тянуло на Ямбургскую улицу. Глушина, наконец, уступила ее просьбам и пригласила дочку Федоровны. Ростом Соня была чуть пониже Вари, стройная, лицо белое, круглое, глаза большие, удивительно синие. У Вари косы хороши, а Сониной косой залюбуешься: русые волосы доходили чуть не до полу. Соня смущенно рассказала, что пришла наниматься курьером в меняльную контору Толстопятова. По каким-то своим делам там находился и Арсен Полинарьевич. Он разговорился с Соней. Обещал ей место с хорошей оплатой, не поскупился на задаток, она поверила, а вскоре попала к нему в содержанки.