— Надеюсь, папа, мы не беднее Осиповых, а они платят репетитору двадцать пять рублей. Как ты выражаешься — «гонорар»…

Хотя такой молоденькой учительнице за глаза хватило бы пятнадцати, Бронислав Сергеевич вынужден был согласиться. Не дай бог, чтоб Ловягин, который в выжидательной позе стоял в дверях, посчитал будущего тестя скрягой.

Так благодаря счастливому случаю Варя получила урок в богатой семье. Скоро она убедилась, что и на розах есть шипы. Сын Теренина был избалованный мальчик. Он часто притворялся больным, ловко лгал, зная, что его мать, Елена Степановна, все покроет — и лень его и ложь. Варя дорожила местом, однако на втором же занятии она поставила Бориса в угол.

Елена Степановна соглашалась с Агнессой, что новая учительница французский язык знает лучше прежнего репетитора, понятно объясняет и арифметику. Но девица не по летам строга, сует нос не в свое дело. Проверила у мальчика тетради по русскому языку, нашла ошибки и устроила диктант. «У Бориски от напряжения испарина выступила, — жаловалась Елена Степановна дочери. — Так можно ребенка довести до неврастении». Агнесса не разделяла страхов матери: «Великолепно, наконец-то Борька попал в верные руки».

К понедельнику Боря опять не приготовил уроков, жалуясь на головную боль. У Вари в сумке нашелся пирамидон. Когда она налила воды, мальчик грубо оттолкнул чашку, а таблетку швырнул на пол.

— Я сказал: болит голова. Ступайте домой. Вы не теряете ни гроша, вам платят помесячно, — сказал он и завалился на диван с ногами.

— Встаньте, — потребовала Варя, — сейчас же встаньте!

Боря хмыкнул в подушку.

Бронислава Сергеевича и Агнессы не было дома. Варя пожаловалась Елене Степановне.

— Молодая вы и такая, Варвара Емельяновна, бессердечная, — защищала Елена Степановна сына. — Боренька не притворяется, головная боль — от бабушки, наследственная. У нас не будет к вам претензий, если вы пораньше сегодня освободитесь.

— Я привыкла деньги получать за труд. Борис — лентяй, — настаивала Варя.

У Елены Степановны глаза наполнились слезами:

— Прошу помнить, что я мать.

— Потакать лентяю я не стану.

— В таком случае…

Варя вернулась домой с горькой думой: откажут от места, опять ей придется читать газеты, выискивать объявления. Она ругала себя за строптивость. Мирволят Борису — пусть, самим же хуже. Она-то, Варя, и в самом деле не останется внакладе. Вздор! Не с Елены Степановны спросят, если Борис провалится на экзаменах.

К утру Варя примирилась с потерей места. Елене Степановне нужен репетитор с гуттаперчевым характером. Трудно ли выгнать учительницу, если на ее место можно найти сотню и платить вдвое дешевле!

Незадолго до большой перемены Варю вызвали с урока. В учительской ее ждали Агнесса и Бронислав Сергеевич. Он сразу же подошел к ней:

— Ага рассказала мне про грубость сына. Жаль, что вы поспешили уйти. — Бронислав Сергеевич сделал жест, будто замахивается ремнем. — Я бы образумил лентяя.

Хотя Бронислав Сергеевич улыбался, часто мигающие глаза выдавали раздражение. За последний год по настоянию жены он сменил двух старых преподавателей гимназии. Слепым надо быть, чтобы не понять: дальнейшее потакание окончательно испортит сына. Вырастет Митрофанушка, мот.

— Ремень — плохой воспитатель, — возразила Варя. — Боря — способный мальчик. Елена же Степановна раба своей любви к сыну. А я не имею права уступать материнской слабости. Не подхожу — откажите…

— Начали за здравие, — вмешалась Агнесса, обнимая Варю, — а кончили за упокой. Папа полностью на вашей стороне, Варенька. Нет, что у нас творилось! Я поколотила Бориску. Мама в истерику, а папа… О, папа был великолепен: «За строгость прибавлю Варваре Емельяновне золотой».

…Варя много слышала о Бук-Затонском, женихе Агнессы «номер два». И, еще не видя его, прониклась к нему неприязнью.

Бук-Затонский был лет на пять старше Ловягина, высокий, по-юношески худощавый, с подбородком, выбритым до блеска; на тыквообразной голове его топорщился ежик темных волос. Он надеялся, что Теренин отдаст ему предпочтение. Хотя Ловягин происходил из старинного дворянского рода, но медленно продвигался по служебной лестнице. Агнесса рассказывала Варе, будто он резко высказался против бестолковой муштры.

Однажды после уроков, едва Варя собралась домой, как в прихожую выскочила Агнесса:

— Оставайтесь пить чай.

— Время позднее, а мне ведь на Петроградскую, — отказалась Варя.

— Пустяки. Бук-Затонский ваш попутчик.

— Ради бога, лучше без попутчика.

— Хорошо, я сама вас провожу. Валентин Алексеевич, надеюсь, не откажется составить нам компанию.

В гостиной сидели только Ловягин и Бук-Затонский. Бронислав Сергеевич еще не вернулся из клуба. Даша принесла чай, сдобные крендели, а перед Бук-Затонским поставила чашку турецкого кофе и серебряный ковш с водой. Бук-Затонский не бывал в Турции, что, однако, не мешало ему считать себя знатоком обычаев этой страны. Он не то чтобы пил кофе, а совершал какой-то языческий обряд: глоток кофе — глоток воды, причем сладостно закрывал глаза.

— Не смейтесь, — тоном проповедника говорил Бук-Затонский: — если не выпить воды, то следующий глоток кофе потеряет всю свою прелесть.

О турецком кофе, как об очередном скандале в Государственной думе, он мог говорить часами, нисколько не смущаясь, если слушатели откровенно зевали.

Так и в этот вечер. Ловягин, увидев на лицах девушек скуку, встал, шумно отодвинул стул и подсел к роялю:

— Отгадайте, чья песенка?

Он слегка коснулся клавиш, прося внимания, затем ударил по ним и вполголоса запел:

— Чего, девоньки, голову ломаете, — проворчал Бук-Затонский, — кабацкая песенка. — Он любил юродствовать: то вдруг подделываться под простонародную речь, то цедить слова на английский манер.

Ловягин только искоса взглянул на него и продолжал напевать вполголоса.

— Мятлев, — ответила Варя, — а музыка чья, не помню.

Агнесса выбрала из вазы большой апельсин и протянула Варе, а Бук-Затонский только пожал плечами. Он скоро ушел в этот вечер, а Ловягин все сидел за роялем, наигрывая старинные романсы и песни.

Дружба и заступничество Агнессы ограждали Варю от явных и тайных нападок хозяйки дома. К тому же труд ее был не напрасен. Весной Боря успешно сдал экзамены. Больше Елена Степановна не вспоминала свою ссору с Варей и перед началом вакаций даже подарила ей креп на платье.

Теренины уехали в Келломяки на свою дачу. Варя осталась в городе, — еще не угасла горечь от прошлогодней встречи с отцом. С утра она уезжала на Крестовский остров, купалась, каталась на лодке или бродила с книгой по парку. В первый день августа, вернувшись домой, она нашла на столе телеграмму:

Квартира Терениных казалась покинутой — мебель в чехлах, шторы подняты лишь в гостиной, в остальных комнатах полумрак. В гостях у Агнессы был Ловягин. Он говорил мало и часто невпопад. Когда Варя сыграла несколько пьес Чайковского, он оживился, тоже подсел к роялю и, аккомпанируя себе, спел романс «Очи черные». На сцене Ловягин имел бы успех. Варя так ему и сказала. Он кивнул.

— Когда все полетит вверх тормашками, — серьезно сказал Ловягин, — я так и поступлю, Варенька. Пойду в певцы. А пока нельзя.

Варя смотрела на него с удивлением:

— Я не понимаю…

— Насчет «тормашек»? Я тоже не совсем представляю себе, как это может случиться. Ну, не буду, не буду, — сказал он, видя, что Агнесса хмурит брови. — Кстати, Ага, знаете, за что еще я вас люблю? Сами того не подозревая, вы тоже не прочь бы посмотреть, как все это произойдет. Легкомыслие, свойственное вашей натуре, может оказаться спасительным. Вы, может быть, и легко переживете, если… — Он вдруг замолчал, глядя в окно, потом тихо добавил: — А может быть, и ничего не будет? — И опять обернулся к Варе: — Вы Блока любите, Варенька?