К концу мая предвыборная ситуация стала вполне понятной. Сомнений в победе Ельцина и Попова практически не осталось. Это сказалось на работе IV Съезда России. Противники Ельцина начали «переодеваться в прыжке», противодействие ему резко ослабло, что позволило принять важные для будущего решения.
В то время стало уже рутиной внесение в Конституцию РСФСР очередных изменений едва ли не каждым Съездом народных депутатов. Я шутил, что пора издавать еженедельник «Конституционные новости». IV съезд внес в Конституцию главы и статьи о Президенте и Вице-президенте РСФСР, о Совете Министров РСФСР, о Конституционном Суде и Верховном Арбитражном Суде. Из названий республик в составе РСФСР исключили понятие «автономная» — в связи с попытками Горбачёва использовать автономии для подрыва позиций Ельцина. Взамен они стали «республиками в составе РСФСР».
Для московских властей принципиально важными стали три решения:
● перевод Москвы в юрисдикцию РСФСР;
● Конституция теперь предусматривала специальный закон, определяющий статус столицы РСФСР, структуру и компетенцию органов власти и управления г. Москвы;
● в Конституции закреплялся статус местных исполнительных органов власти не как исполнительных комитетов местных Советов, а как администраций, этим Советам подотчетных, но не подчиняющихся. Это большая победа на пути к «десоветизации» России, о необходимости которой давно говорил и которой так упорно добивался Попов. Соответственно, легко представить гнев противостоящих ему депутатов Моссовета.
В эти же дни я начал готовить первый набросок новой структуры управления Москвой. Основная идея заключалась в том, чтобы выделить две параллельные команды:
а) ответственную за текущее хозяйственное управление городом — правительство Москвы;
б) ответственную за разработку стратегии городских реформ и контроль их осуществления — департамент мэра.
Модель соответствовала логике переходного периода: правительство будет тяготеть к неторопливому уточнению существующих практик, но не к коренной ломке жизни города, которая неизбежна в свете предстоящих в России изменений. Правда, суть их была по-прежнему не очевидна. В ответ на утвержденную III Съездом РСФСР радикальную экономическую программу в духе известных «500 дней» союзный премьер Павлов выступил со своей, более консервативной программой.
Попов, в принципе, с такой структурой согласился, внес свои замечания и передал в Мосгорисполком на доработку.
Тут началось наше с Лужковым перетягивание каната. Опытный Лужков настаивал на том, что правительство — орган коллегиальный и на него возлагается коллективная ответственность за принимаемые решения. Я, в свою очередь, добивался включения положения о персональной ответственности членов правительства.
После того как бумаги раза три полетали между вторым и пятым этажами — моим и лужковским кабинетами, — Попов устроил нам «очную ставку». Теоретически ему ближе мой подход, тем более, что он сам в предыдущие годы много говорил о недостаточной ответственности аппарата, развращающей чиновников. Но он также отдавал отчет, что в условиях острейшего противоборства в стране, да еще при таком агрессивном депутатском корпусе, велик риск, что министров правительства затаскают по прокуратуре и судам.
И Попов поддержал Лужкова — принцип коллегиальной ответственности восторжествовал.
Затем мэр сформулировал еще одну задачу. Начал с рассказа о реальных причинах внедрения Хрущевым в 1957 году совнархозов (советов народного хозяйства) — территориальных органов управления в противовес отраслевым министерствам. По его словам, кроме явной причины создания совнархозов — желания приблизить стратегическое управление к объектам управления (предприятиям), была и скрытая причина — изменить баланс сил в ЦК КПСС, введя в ЦК новых людей по линии совнархозовской номенклатуры. Поскольку события последнего года показали, что из 33 районных советов большинство по-прежнему контролируется компартией и служит инструментом в противоборстве с нами, надо изменить состав московской управленческой номенклатуры — обеспечить подчинение нижестоящих исполнительных органов (райисполкомов) правительству Москвы и мэру. Для этого он предложил изменить административно-территориальное деление Москвы, перейти от двухзвенного (город-районы) к трехзвенному (город-округа-муниципальные округа/районы). Попутно это могло трудоустроить часть самых дееспособных депутатов с прицелом на будущее. И, конечно, важным результатом такой реформы стало бы повышение качества управления. Во-первых, на вышестоящие управленческие звенья теперь будет замыкаться не 33, а 10–12 нижестоящих структур. Во-вторых, руководители округов, назначаемые мэром, не будут склонны к фронде и оппозиции.
Этой работой он поручил руководить мне с условием, что до завершения выборов она будет вестись без огласки.
Победа. Развязка № 1. Первая информация о заговоре
Ночью 12 июня, уже через час-полтора после закрытия избирательных участков в Москве, мы открывали бутылки шампанского и водки. Победа была абсолютная. В первом же туре Ельцин получил 57,3 % голосов, Попов — 65,3 %.
Бакатин, которого поддерживал Горбачёв, провалился: он уступил не только Рыжкову, но и Жириновскому с Тулеевым. В сущности, это был общероссийский вотум недоверия Горбачёву[102].
Сайкин, основной соперник Попова, набрал лишь 16,3 %.
Ночью с Лужковым и Шахновским поехали на дачу к Попову. Просидели до утра. Настроение у всех чрезвычайно, до озноба, взволнованное: мы были уже в другой стране. Теперь начавшийся два с половиной года назад бег революции стал неостановим. Говорили о большой политике, о задачах реформирования городского управления, об объединении с Московской областью (москвичи проголосовали и за это[103]).
Поражение Бакатина (а фактически — Горбачёва) обострило ситуацию. От президента СССР отшатнулись и правые консерваторы, позиции которых при нем лишь слабели, и левые демократы, усилившиеся настолько, что теперь он им стал не нужен. Горбачёв остался один — на вершине горы. И столкнуть его, занять его место хотели и слева, и справа. Наши противники ощущали, что время работает против них, и решили действовать немедленно…
К полудню 17 июня мой кабинет был битком набит взволнованно курившими (тогда это не только не пресекалось, но даже считалось стильным) друзьями-демократами. Только что премьер Павлов в Верховном Совете потребовал чрезвычайных полномочий: право законодательной инициативы через голову Горбачёва, централизацию (с изъятием у России и других республик) налоговой и финансовой/банковской систем. Он уже ставил этот вопрос, когда его финансовая реформа с треском провалилась[104]. Но важен контекст…
Он несколько раз отмежевался от Горбачёва, а Лукьянов пропустил эти выпады и вел все к тому, что решение будет быстренько принято. А уж депутаты, особенно члены реакционной группы «Союз», вообще разбушевались, требуя Горбачёва к ответу. Важно и то, что на сессии ВС СССР выступили министр обороны СССР Язов и председатель КГБ СССР Крючков, и это при обсуждении вопросов сугубо хозяйственных! Злобная и агрессивная риторика правых депутатов не оставляла сомнений — это организованная борьба за захват власти силами, желающими повернуть время вспять. А Ельцин находился в США[105] и вмешаться не мог.
Собравшиеся у меня в кабинете были встревожены и разозлены: Павлов с Лукьяновым готовятся вводить чрезвычайное положение, а не чрезвычайные полномочия. Я же, наоборот, говорил: сейчас Горбачёв им наваляет. Понятно же, что при такой смычке правительства и Верховного Совета президент станет фактически фигурой церемониальной. Всё это его игры, чтобы надавить на республиканских лидеров и подтолкнуть их к подписанию Союзного договора (финальное редактирование его текста в тот же день проходило в Ново-Огарево).
