Ну чуть-чуть ведь не угадал: летом 1999 года председатель правительства России Степашин уже носил малую корону наследного принца до 9 августа, до отставки.

2 августа 1999 года, когда в Доме кино на Васильевской улице отмечали 10-летие Межрегиональной депутатской группы, Мурашев ходил по фойе и громко объявлял: «А знаете, что Савостьянов еще в 1992 году предсказывал, что Степашин станет следующим президентом России?»

Что ж, не угадал с конкретным человеком, зато типажно — «в яблочко». Просто не знал, что другой «новый питерский бюрократ из силовиков (КГБ) 1952 года рождения» окажется в Москве, внушит окружению Ельцина больше доверия и станет наследником.

Через неделю после Мурашева ко мне заехал Сергей Филатов — с тем же вопросом. В этот раз долго думать не пришлось, и я повторил фамилию и аргументацию. Филатов прекрасно знал Степашина, и, хотя сильно удивился, отреагировал гораздо спокойнее. После короткой дискуссии покачал головой и с заметным сомнением сказал: «Ну, не знаю, не знаю» (читай: ерунду вы, батенька, говорите). До сих пор всем, кто критикует Ельцина и его советников за выбор преемника, отвечаю этим рассказом о предопределенности необъяснимого, на первый взгляд, жребия.

РЭволюция — осуществление революционных преобразований эволюционными методами — закономерно привела нас к гражданской войне.

К концу 1992 года обстановка стала стремительно меняться.

«Шоковая терапия»[196] и распад СССР разрушили привычный мир. Десятки миллионов обнищали или вообще оказались в роли «неграждан». Не этого люди ждали от нас.

Противники Ельцина, противники реформ — решили: «Сейчас или никогда». Или удастся, используя недовольство граждан, опрокинуть «проклятый ельцинский режим» — или преобразование общественного уклада и государственного строя пустит слишком глубокие корни, чтобы его потом можно было выкорчевать. В стремлении свергнуть законно избранного президента России объединились:

● его оппоненты в депутатском корпусе (здесь много было связано с личными амбициями некоторых лидеров Верховного Совета);

● националисты всех мастей, сторонники возрождения империи, в принципе отрицавшие демократию, улучшение отношений с Западом, стремившиеся сыграть на преобладании нерусских предпринимателей среди новых супербогачей;

● коммунисты — большей частью от идеологической и организационной номенклатуры, — жаждавшие реванша.

К их разочарованию, россияне, особенно в столицах и крупных городах, трезво оценили как издержки начавшихся реформ, так и очевидность приобретений — исчезновение очередей, растущую насыщенность рынков продовольствием и промтоварами, возможность получать земельные участки, ездить за рубеж, исчезновение страха всеобщего уничтожения, присущего последним годам «холодной войны».

Как и в последней трети XIX века, возникла ситуация, когда активное протестное меньшинство не находило поддержку большинства и все больше ожесточалось, допускало переход от мирного уличного протеста к насильственным действиям. Нападки депутатов съезда и Верховного Совета России становились все более хамскими, риторика оппозиции — все более агрессивной.

Самые оголтелые из наших оппонентов (Руцкой, Макашов) обещали повесить на кремлевских елях своих оппонентов, публиковали проскрипционные списки (РНЕ) и т. п. И все-таки это были настроения наиболее истеричных и безответственных людей, не имевшие сколько-нибудь существенного распространения.

А с нашей стороны ничего подобного не было, и формулу Екатерины Великой «победителей не судят»[197] демократы, поменяли на «победители не судят», доведя ее почти до абсолюта.

Большевики уже в первые часы своей революции доказали, что их программа — война на уничтожение целых классов и социальных групп — является руководством к действию.

Наш разгон коммунистической партии не был связан с насилием, а сформированные прежней властью правящие органы съезд, Верховный Суд и даже КГБ спокойно существовали, не подвергаясь массовым репрессиям.

Свою роль сыграла и историческая память о страданиях, связанных с революцией и ее прямыми последствиями, а также с трагедией 1941–1945 годов. Все мы с детства привыкли к суждению: «Лишь бы не было войны».

Но главное, думаю, в другом: ставки были не так велики. Ключевой задачей большевиков было отнять и уничтожить тех, у кого отняли.

В нашем случае отнимать было у людей нечего.

У заводов не было хозяев, которые могли бы потерять заводы.

У земли не было землевладельцев, которые могли бы расстаться с землей.

Жилье у всех было примерно одинаковое, и никто ни квартиры, ни дачи, ни приусадебные участки отбирать не собирался. Наоборот, с самого начала было сказано, что всё это перейдет в собственность владельцам, и к 1993 году оформление прав собственности охватило уже десятки миллионов семей.

Если говорить о денежных накоплениях, то здесь угроза инфляционной экспроприации была для отдельных социальных групп существенной. Но, во-первых, к экспроприациям народ коммунистами был приучен (последней была «павловская реформа» вкупе со списанием пенсионных накоплений). Во-вторых, инфляционная экспроприация касалась всех. Но именно она все-таки вызывала наибольшее недовольство и протесты.

Наконец, даже в оппозиции значительно преобладали те, кто не ставил задачу вернуться в строительство развитого социализма вкупе с коммунизмом — наелись этих бредней досыта. И даже к демократическим свободам относились большей частью лояльно, ведь оценить право говорить и писать свободно, право, подаренное стране Горбачёвым и оберегаемое Ельциным, за прошедшие годы успели оценить. Из-за этого даже многие попутчики Хасбулатова с неодобрением относились к его постоянным угрозам и попыткам приструнить «четвертую власть».

Большим влиянием в оппозиции пользовались носители идеи объединения вестернизованной экономики с сильным государственным регулированием, авторитарной государственностью, имперской внешней политикой и националистическим протекционизмом. Они не отрицали полезности хотя бы декоративных демократических институтов и независимого суда, частной собственности, активных связей с зарубежьем.

Еще одной особенностью было то, что водораздел проходил не между партиями, не между властью и оппозицией. Он проходил внутри власти, и обе стороны противостояния пытались перетянуть на свою сторону силовые структуры государства.

Это могло пагубно повлиять на состояние вооруженных коллективов, но гражданская зрелость их руководителей удержала страну от полноценной гражданской войны на территории, нафаршированной оружием массового поражения и смертельно опасными производствами.

Логика противостояния 1993 года была замысловатой.

Поначалу Ельцин отступал и шел на компромиссы, словно бы не видел иллюзорность влияния своих оппонентов, возглавляемых Хасбулатовым.

Потом пошел на резкое, но неподготовленное обострение, анонсировав в апреле указ «Об особом порядке управления страной».

Потом отступил, но на референдуме его поддержал народ. Созвал Конституционное совещание. Укрепил ряды сторонников отставкой Баранникова, Дунаева, Скокова.

Потом наступила «война компроматов», когда вместо борьбы с коррупцией коррупция стала инструментом борьбы.

И только потом Вторая гражданская война перешла на три дня в горячую форму.

После декабрьского (1992 г.) VII Съезда сохранялась надежда на мирный исход. Демократы были уверены, что назначенный съездом референдум 11 апреля поддержит именно президентский проект Конституции, над которым работала творческая группа, руководимая Сергеем Алексеевым и Сергеем Шахраем. Что после этого уйдет в историю съезд, пройдут новые выборы, сформируются новые органы власти.