До января 1995 года министерство юстиции возглавлял Юрий Калмыков. Крупный авторитет в вопросах гражданского права, один из видных авторов российской Конституции, он был личностью неоднозначной. В нем чувство горской идентичности (по национальности он адыг) порой брало верх над соображениями государственной службы. В 1992-м Калмыков активно участвовал в формировании отрядов Конфедерации горских народов — незаконных вооруженных формирований, принявших участие в войне Грузии с Абхазией на стороне Абхазии. Причем еще одной знаковой фигурой этих формирований был знаменитый террорист Басаев. В 94-м Калмыков, единственный из членов Совета безопасности России, выступил против ввода войск в Чечню, а после принятия решения подал в отставку, вышел из Совбеза и вылетел в Грозный, где передал Дудаеву информацию о планах федеральных сил.

В январе 95-го министром назначили Валентина Ковалева. Вскоре среди его советников на общественных началах появился некто Аркадий Ангелевич, 35-летний владелец и руководитель «Монтажспецбанка». Против него возбудили уголовное дело по нескольким статьям УК. А при обыске в доме обнаружили видеозапись групповых сексуальных игр с участием министра Ковалева. Сделана она была в бане, подопечной… знаменитой в то время «солнцевской» организованной преступной группе (ОПГ).

В ответ на давление, на попытку замять дело следователи «слили» информацию в прессу. Публичный скандал… Понятно, Ковалева с позором уволили — в июле 97-го года. Требовалось срочно подыскать кандидатуру на замещение. Я, имея в виду Николая Федорова[309], больше из вежливости спросил Татьяну Дьяченко (раньше она в нашу работу не вмешивалась), кого назначить, но она вдруг уверенно, как о чем-то кем-то решенном, сказала: «Конечно, Степашина».

Степашин, отстраненный от руководства ФСБ после рейда Басаева на Буденновск в июне 1995 года, в то время работал начальником административного департамента правительственного аппарата. Я планировал позднее продвинуть его на должность министра внутренних дел вместо Куликова. Но… тут-то словами Дьяченко впервые и обозначился новый, «семейный» центр принятия решений.

Спустя годы Степашин рассказывал мне:

«Позвонил Путин, мы с ним были знакомы еще по Ленинграду, когда работали с Анатолием Александровичем Собчаком покойным, встречались много раз в Москве. Спросил:

— Сергей, можно заехать к тебе в Белый дом?

— Давай, приезжай.

Приехал, предлагает:

— Пойдем, погуляем.

Мы пошли гулять вокруг Белого дома. И он говорит:

— Сергей, хватит тебе просиживать в департаменте. Давай в Минюст.

— Вопрос с кем-то согласован?

— Ну, мы там в Кремле проговорили.

Я не стал уточнять, с кем. Спросил:

— А как Виктор Степанович? (Черномырдин, премьер-министр.)

— Виктор Степанович — сегодня скажешь, завтра он тебя пригласит.

На следующий день меня пригласил Виктор Степанович. Я сделал вид, что ничего не знаю. Он тоже сделал вид, что я этого не знаю. Ему, видимо, сказали, что был предварительный разговор. Потом меня пригласил Ельцин. Сказал, что назначает меня на минюст, поблагодарил за работу. Вот и все».

Вскоре после назначения Степашин попросил меня помочь в передаче Федеральной службы исполнения наказаний, ФСИН (тогда она называлась Главное управление исполнения наказаний, ГУИН), из МВД в Минюст. Тяжелейшим было положение заключенных переполненных колоний, тюрем, следственных изоляторов и спецучреждений: не хватало продуктов, топлива и уж совсем пыточным было состояние «тюремной медицины». На разгул венерических заболеваний, СПИДа, туберкулеза, на частые случаи применения насилия в отношении «спецконтингента» внимание российских властей обращали правительственные и правозащитные организации из-за рубежа.

Следовало учитывать и наличие международно признанного формата существования уголовно-исполнительной системы — она в большинстве стран отделена от полицейских ведомств и, как правило, контролируется именно министерствами юстиции соответствующих государств.

Аналогичные обязательства взяла на себя и Россия, вступая в такие общеевропейские организации как Совет Европы.

Но проект передачи ГУИН в Минюст вызвал ожесточенное сопротивление МВД, министра Куликова.

Степашин рассказывал:

«Мне позвонил Куликов: “Ты что делаешь? Ты что творишь? Ты всё развалишь, зеки разбегутся. Ты сам преступник”. Я говорю: “Толь, ну что ты шумишь? Как решит Борис Николаевич, так и будет”. Потом мне позвонил Ельцин: “Приезжайте”. Я приехал. Он говорит: “У меня был Куликов, он против…”. Я спокойно объяснил, для чего это делается. На Ельцина, как ни странно, большее впечатление произвели не международные наши обязательства, а то, что в тюрьмах и следственных изоляторах люди живут в скотских условиях. Как-то его эта тема, видимо, затронула. Не знаю почему…»

Противодействие Куликова привело к тому, что политическое решение о передаче ФСИН никак не удавалось формализовать в президентский указ. И Степашин обратился ко мне. Я созвал совещание для окончательного решения вопроса. Выслушав все «за» и «против», просто предложил обоим министрам и всем причастным завизировать тут же за столом заранее подготовленный проект указа — и «процесс пошел». А там и Куликова сняли, и все завершилось летом следующего года.

Одним словом, ГУИН передали в гражданское ведомство.

Вот только конечный результат оказался совсем не тем, какого мы ждали. В 2004 году уже новый президент, Владимир Путин, в рамках реформы госуправления преобразовал ГУИН в Федеральную службу исполнения наказаний — ФСИН. Формально она осталась в подчинении министерства юстиции. А по сути — стала жестокой системой произвола. О пытках в колониях и тюрьмах знают все — и из прессы, и из видеороликов (!) в интернете. Не означают ли многочисленные нынешние жалобы, что, если не по форме, то по существу Куликов был прав?

То же самое — с судебной системой. В то время «организационное руководство судами» было возложено на министерство юстиции. А это противоречило принципу разделения полномочий и ответственности судебной, законодательной и исполнительной властей — важнейшему принципу прогрессивного демократического государства. Независимость суда — гарантия прав и свобод, равенства перед законом, защита от государственного и негосударственного произвола. Председатель Верховного Суда Вячеслав Лебедев попросил подключиться к решению этого вопроса.

Общими усилиями провели через Госдуму и 8 января 1998 года приняли федеральный закон «О Судебном департаменте при Верховном Суде Российской Федерации». На Департамент и были возложены организационно-хозяйственные проблемы судов. Так российский суд стал независимым от исполнительной власти. Полная независимость как гарантия честных, справедливых решений, равенства всех перед законом?

Увы… До сих пор не уверен, что мы поступили правильно, согласившись предоставить судейскому корпусу такие привилегии и полномочия, право «самоочищаться и самосовершенствоваться». Это не раз было предметом наших бесед с председателями Верховного суда Вячеславом Лебедевым и Высшего арбитражного суда Вениамином Яковлевым. Они отстаивали целесообразность такого подхода и говорили, что пройдет немного времени — и гордые судьи привыкнут отвергать попытки административного вмешательства, станут дорожить своим высоким статусом так, что будут неуязвимы к попыткам давления и подкупа. Читатель может сам оценить, насколько сбылись эти надежды сейчас, спустя двадцать пять с лишним лет.

На фотографии сидим рядком да смеемся ладком с Чубайсом, Немцовым, Путиным и Кохом. Смеемся, потому что контраст формально-бюрократической важности и практической бессмысленности мероприятия — учредительного съезда Союза прогрессивных сил, склепанного под Черномырдина, — уж слишком очевиден[310].