На конференции на нас обрушился сокрушающий поток информации. Доклады разработчиков, создателей и пользователей, красочные буклеты, поездки по организациям, на практике внедряющим новые технологии — от округа Напа до местного отделения ФБР. И всюду мы видели эти самые цифровые технологии в действии — от планирования территорий и налогового учета до поиска преступников и организации дорожного движения. Впечатление, что мы — троглодиты на приеме в Академии наук.

Главным было очень болезненное понимание, что нужно срочно развивать, внедрять и догонять. Что будь у нас в Москве подобные системы, гораздо проще было бы осуществлять приватизацию жилья по справедливому принципу, с учетом реальной стоимости жилья во владении граждан, а не по принципу «чем владеешь, то и получаешь». Что под эгидой департамента мэра эту работу нужно поставить на одно из первых мест. И не жалеть на это денег, сколь бы скуден московский бюджет в то время ни был.

В разговорах между собой мы, однако, делились и сомнениями: можно быстро подтянуться в части программирования, постановки задач, внедрения. Но вот по «железу», по технологическому обеспечению такого рывка нам своими силами не одолеть.

Во время поездки произошел еще один поучительный эпизод. Мэр одного из городов пригласил меня на ужин. Небольшой итальянский ресторан «на горах» с прекрасным видом на море. Кроме нас с мэром еще то ли свадьба, то ли помолвка, несколько пар, но, понятное дело, хозяин ресторанчика — маленький, полный, усатый итальянец — от нас не отходит, восторженно сияя весь вечер. Сам наливает вино, сам объясняет, что за блюда подают. Даже сам играет на гитаре и поет милые итальянские песенки. Даже неудобно.

Мы говорили в основном о делах в СССР, куда все может пойти. Обсуждали возможный приезд мэра в Москву. Ну и обычная застольная беседа.

Ужин окончился, хозяин проводил нас до мэрского лимузина, и мы тронулись в обратный путь. Мэр спросил, как мне понравился хозяин ресторана. Совершенно искренне ответил, что очень понравился, что его радушие и любезность — выше всяких похвал.

В машине наступила натянутая тишина. Мэр молчал, словно я брякнул какую-то бестактность. А я сидел и пытался отгадать, какие дефекты моего английского вызвали эту внезапную отчужденность. Машина ныряет вниз, взлетает вверх и снова валится вниз (таковы особенности рельефа тихоокеанского побережья в тех местах). А мэр молчит.

И, наконец, выдавливает то, что — заметно — давно носил внутри и не мог ни с кем разделить: «Вот этот человек и решает, кто будет следующим мэром города».

По окончании конференции, 17 августа, мы полетели в Вашингтон, для встречи с известным политологом Германом Пирчнером (Herman Pirchner), президентом American Foreign Policy Council, партнером Свирского и его коллег из AFPC по развитию ряда проектов в сфере политического анализа и консультирования.

Меня напрямую спросили, возможен ли в Москве переворот. В Вашингтоне был вечер 17-го, в Москве начиналось 18-е, воскресенье. Отсутствие драматических новостей в соответствии с моим предположением перед вылетом могло означать лишь одно. Я уверенно ответил: «В ближайшее время — нет». Теперь-то мы все знаем, что в эти часы началась практическая реализация путча. Прав, ох как прав был «папаша Мюллер» из популярнейшего в те годы телесериала «Семнадцать мгновений весны»: трудно иметь дело с непрофессионалами. Добавлю только, что с глупыми профессионалами дело иметь еще труднее.

Ночевал дома у Пирчнера, в паре километров от Лэнгли — штаб-квартиры ЦРУ. Не покидало ощущение нереальности происходящего: куда меня занесло?!

На следующий день Пирчнер повез нас в Нью-Йорк. Я предвкушал знакомство с Восточным побережьем США, но не сложилось: автострада, по которой мы ехали, проложена так, что ничего вокруг не видно. Где-то вдали слева увидели Нью-Йорк, Герман тыкал пальцем в дымку и говорил, что там — статуя Свободы. Оставалось верить на слово.

Тепло распрощались с Пирчнером и вылетели в Москву, где в это время был час ночи 19 августа 1991 года. По пути нам предстояла еще посадка для дозаправки в аэропорту «Шеннон» в Ирландии.

В «Шеннон» самолет прилетел около 6 утра по московскому времени 19 августа. Пошел в аэропорт с вялой надеждой купить утюг. Да еще позвонить в Москву.

Я забрался в телефонную будку — названивать в Москву, чтобы проверить, будет ли меня встречать машина. В это время Музыкантский и Трубе пошли осматривать аэровокзал с его телеэкранами. Дозвониться не удавалось, что меня ничуть не обеспокоило и не насторожило: качество советской телефонии было таким, что я всегда твердил: «Следующую войну мы проиграем из-за связи» (что, кстати, подтвердилось позднее, во время Первой чеченской войны).

Подошли Музыкантский и Трубе:

— Ну что, летим или остаемся?

— Остаемся. Вот сейчас все бросим и останемся, — сострил я, ничего не подозревая.

— Ты что, не знаешь? В Москве — переворот!

— Да все уже давно перевернули, — продолжал я острить.

— Да мы серьезно, идем к телевизору!

До меня, как до верблюда, стало потихоньку доходить, что ребята вовсе не шутят. Подошли к телеэкрану и… танки, БТРы, грузовики с солдатами — все в реальном времени, в реальной Москве. Картина — нереальная.

Что делать? А в зале звучало все настойчивей и потому особенно неприятно: «Пассажиры Музыкантский, Савостьянов, Трубе, срочно пройдите на посадку». Это «на посадку» звучало особенно зловеще и казалось прямым намеком на незавидное будущее.

Наконец, решаем: отсиживаться в кустах — последнее дело, наше место — в Москве, рядом с товарищами. В самолете, по договоренности с экипажем, поочередно запираемся в туалете и сжигаем записные книжки (начитались про шпионов, понимаешь). В глазах окружающих — сочувствие.

А потом вдруг приходит понимание: если путч (ярлык придумал я) всерьез, то граница закрыта, в Союз нас не пустят, и будет еще время, чтобы принять осмысленное решение. А если в Союз нас пустят, то путч — опереточный, дольше нескольких дней канитель не протянется, и чего тогда особенно бояться.

В Союз влетели, к Шереметьево-2 подлетели, всматриваемся изо всех глаз и… ничего необычного не видим. Ни машин, ни танков — ничего настораживающего.

Погранконтроль проходим обычным порядком (если честно — не совсем обычным: шли-то через VIP-зал. А как же, новая номенклатура демократической закваски).

Первые, кого мы видим на родной земле, — наши жены, Юля Савостьянова и Мила Музыкантская. Как предполагает обстановка — вполне зареванные. Тут же — мой друг, а теперь полноправный гражданин США Герман Рылов, наши водители, в том числе — мой, Виктор Пряхин (я ведь уже сказал — новая номенклатура).

Первый вопрос: работает ли телефон в машине? Все телефоны работают, никто никому не мешает. Это успокаивает — путч и в самом деле опереточный. Дети с моими родителями едут с дачи домой. Это тоже успокаивает — можно все взвалить на умного и надежного Германа.

Садимся в машины и едем в Москву. Уже около 11 утра, движение оживленное. Но тут следует сделать оговорку. Машин тогда в Москве было раз в 6–7 меньше, чем сейчас. Поэтому хотя военная техника и создает определенные проблемы, пробок не видно. По дороге узнаем новости. Мэра Москвы Попова в Москве нет — отдыхает в Киргизии. На хозяйстве в Москве — Лужков. У Белого Дома на Краснопресненской набережной (резиденции Президента РСФСР и Верховного Совета РСФСР) собираются десятки тысяч москвичей для защиты своей власти. Факт изоляции заговорщиками законного президента СССР Михаила Горбачёва подтверждается, что еще больше ухудшает их (путчистов) положение.

Позвонил Александру Николаевичу Яковлеву. Оказывается, они сидят с Шеварднадзе в гостинице «Минск» (странно: у Яковлева есть кабинет на Тверской) и обсуждают сложившуюся ситуацию. А мы как раз проезжали мимо. Оставив Музыкантского в машине, заскочил к ним. Узнал, хотя и с определенными оговорками, главное: Горбачёв в этой затее не участвует, может быть, даже осуждает ее. Это определяет правовую сторону дела: действия ГКЧП абсолютно незаконны, это уголовные преступники, узурпаторы, банда заговорщиков.