Мы не захотели строить движение под лидеров, а они не захотели участвовать в работе Учредительного съезда движения. Такая получилась «гармония».

Съехавшиеся со всей России делегаты интересовались первым делом: «Где Ельцин?» и не скрывали разочарования, узнав, что Ельцина не будет. Что не будет Собчака, Попова.

Положение выглядело и вправду двусмысленным. При всем уважении к выступавшим (Мурашев, Боксер, Травкин, Бочаров, Пономарев, Филатов, Астафьев, Якунин), не на них слетались люди издалека. Возможно, если бы этот съезд проходил в январе, при формировании кандидатского блока, и завершился бы подписанием неких личных обязательств кандидатов перед движением, инициатива оказалась бы более успешной в смысле формирования единой организации с ясной политической программой и тактикой действий. Но в январе это было чревато спорами и раздорами и могло принести больше вреда, чем пользы.

Появление в первой половине 1990 года сразу десятка новых партий обескровило «Демократическую Россию». Не участвуя непосредственно в выборах, не выдвигая своих кандидатов и не влияя на своих депутатов, «Демократическая Россия» сохраняла в своем инструментарии в основном демонстрации, все больше становясь «массовкой на подхвате».

Ветераны движения во главе со Львом Пономаревым и Глебом Якуниным попытались исправить положение, создав впоследствии партию «Демократическая Россия». Но было поздно: на авансцене возникли уже другие герои, вынесенные на поверхность с участием движения, но чуждые ему внутренне — либеральные бюрократы, как Егор Гайдар и его команда.

Развод основной демократической массы, стоявшей «за рынок, но по справедливости», и лидеров реформ, ориентированных на ускоренную концентрацию капитала в пределах узкого круга, предопределил хроническую болезнь реформ — игнорирование интересов тех, кто их поддерживал, в пользу тех, кто ими воспользовался. В свою очередь, эти бенефициары, понимая взрывоопасность такого распределения и опасаясь возможного «раскулачивания», отъема неправедно полученных активов, старались значительную, если не большую часть доходов не реинвестировать, а выводить за рубеж.

Съезд закончился принятием декларации общепрогрессистского содержания. Но был и один принципиально новый и важный тезис. Съезд высказался за то, чтобы в случае, если действия союзного руководства будут тормозить реформы, Россия вышла из состава СССР.

Это был ультиматум Горбачёву: либо — вперед, либо — прощай.

Через несколько дней после окончания съезда, когда были оформлены протоколы, явочные листы и т. п., решили это дело отметить. Собрались в ресторане Центрального Дома литераторов. Когда расходились, на площади Восстания[69] увидели колонну танков, идущих по Садовому кольцу — техника возвращалась после репетиции военного парада в честь годовщины большевистского переворота 7 ноября. Поскольку одной из главных застольных тем в ресторане был переход борьбы с коммунистами и Горбачёвым в решающую фазу, и возможность прямого силового столкновения обсуждалась как один из наиболее вероятных вариантов, вид бронемашин вызвал у нас бурную реакцию. Как всегда, яростней и последовательней остальных повел себя Лев Шемаев, бросившийся на проезжую часть и упавший на асфальт прямо перед одним из танков. Как потом шутили, невысокий Лев перекрыл одну полосу, его борода — еще две. Пока поднимали Льва, орали друг на друга с военными и милиционерами, вокруг, несмотря на поздний час[70], собралась толпа, и образовался нечаянный митинг, мы требовали запретить ввод войск в Москву под любым предлогом и уж тем более не придавать военным парадом статус главного государственного праздника годовщине захвата власти большевиками.

Так началась короткая, яркая и бескорыстная жизнь движения «Демократическая Россия», которому предстояло в течение ближайших трех лет быть основной силой в боях с коммунизмом, за реформы сначала в советской России, а потом уже — в России постсоветской.

Первая громкая акция движения случилась через две недели.

С места на место, из офиса в офис, потом — домой за мной кочует фотография неизвестного автора[71]: 7 ноября 1990 года. 73-я годовщина того, что коммунисты, начиная с конца 20-х годов, называли «Великая Октябрьская социалистическая революция» — главный, иконный праздник компартии. По Историческому проезду[72] на Красную площадь входит колонна демонстрантов «Демократической России». В первом ряду — известный в те годы экономист Татьяна Корягина, Борис Ельцин, Гавриил Попов. За ними, дружно вскинув руки, я и Александр Коржаков, чуть сзади — Владимир Боксер.

Надписи на плакатах:

УПРАЗДНЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА СССР;

7 НОЯБРЯ — ТРАУР РОССИИ;

КПСС — ЧУМА ХХ ВЕКА. РКП ХУЖЕ ЧУМЫ;

ПРЕКРАТИТЬ ЭКСПЕРИМЕНТЫ КГБ НА ЛЮДЯХ.

Предыстория фотографии такова. Традиционно в тот день проходил военный парад, а за ним — «демонстрация трудящихся» под лозунгами — «призывами ЦК КПСС». После уже описанного нарушения установившегося порядка во время первомайской демонстрации, страсти в связи с ноябрьским мероприятием накалились не на шутку.

Попов и Собчак, председатели Моссовета и Ленсовета, парламентов двух столиц, 8 сентября провели пресс-конференцию, на которой призвали к отказу от любых массовых мероприятий 7 ноября — кроме военного парада. И взамен заняться в эти дни общественно-полезными делами — «посвятить 7 ноября подготовке наших городов к зиме» и «если погода позволит — произвести массовые осенние посадки кустарников». Как объяснял Попов, неизбежное жесткое противостояние участников двух демонстраций — КПСС и «Демократической России» — может сильно навредить и неустойчивому альянсу демократов с Горбачёвым, и решению повседневных хозяйственных проблем города. Поэтому — черт с ними — нужно дать коммунистам провести традиционную ходку без помех.

После ожесточенных дискуссий МОИ и оргкомитет «Демократической России» решили, что откажутся от проведения ноябрьской демонстрации, если коммунисты откажутся от своей. Аналогичную позицию заняли наши ленинградские коллеги.

Как и следовало ожидать, коммунисты от компромисса отказались. Соответственно, и «Демократическая Россия» заявила о намерении провести 7 ноября свою манифестацию на Красной площади. Власть в Москве в наших руках, настроение депутатов Моссовета от «Демократической России» столь единодушно, что нечего и думать о том, чтобы пойти на односторонние уступки. К тому же и положение в стране в корне изменилось. Ситуационный союз Ельцина и Горбачёва развалился, скреплявшую его программу «500 дней» похоронили, надежды на реформирование союзного центра исчезли. Теперь речь шла о необходимости нанести необратимое поражение руководству СССР, доказавшему свою неистребимо-коммунистическую сущность.

Горбачёв, потеряв надежду на союз с Ельциным и демократами, явно стал смещаться в сторону консерваторов. Для него год сложился исключительно неудачно: Ельцин и демократы отняли власть в России, в столицах, в доброй половине союзных республик возникли сепаратистские настроения, появилась неподконтрольная Российская компартия, экономика продолжала крутое пике[73]. В этих условиях отдать безропотно еще и главный символ, и праздник партии, которую он по-прежнему возглавлял, было бы публичным унижением. Горбачёв пошел на столкновение.

В бой вступила тяжелая артиллерия. Вышло Постановление Президиума Верховного Совета СССР:

1. Признать нецелесообразным проведение 7 ноября 1990 года в городе Москве параллельных либо альтернативных демонстраций и митингов.

2. Рекомендовать общественным объединениям, выступившим с инициативой проведения параллельных или альтернативных демонстраций и митингов, перенести указанные мероприятия на любое иное время, не связанное с празднованием 7 и 8 ноября 1990 года годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.