Говорят, при прощании в Президиуме АН СССР на вопрос Горбачёва: «Что я могу для вас сделать?» Елена Георгиевна ответила: «Освободите всех политических заключенных».

В суете и хлопотах день пролетел незаметно.

На следующий день в МДМ тек людской поток. Сменялись почетные караулы, приезжали делегации, журналисты, работало телевидение.

На второй день неплохая с утра погода к началу траурного шествия испортилась совершенно. При нулевой температуре пошел мокрый снег с дождем. Нести гроб на руках, как планировалось, не получилось: дорога покрыта льдом, мог случиться конфуз. Так что шли за катафалком. Долгий путь, траурный митинг. Десятки тысяч людей шли — в полной тишине, под дождем и мокрым снегом. Еще больше приехал в Лужники. Понимали: кончается эпоха, и эта смерть драматически повлияет на будущее страны.

Уход Андрея Дмитриевича из жизни и по своей остроте, и по отдаленным последствиям стал пусть и не катастрофой, но большим несчастьем для тех, кто его окружал, да и для всего народа (пусть очень многие этого не понимали тогда и не понимают сейчас). Смерть Сахарова означала радикальное изменение баланса двух политических направлений революции — либерального и бюрократического (его сторонники еще любят называть себя «государственниками») — в пользу последних. В по-настоящему прогрессивном, либеральном антибюрократическом направлении революции лидеры остались (Афанасьев, Попов, Собчак) — иконы не стало. Потеря Сахарова, как вскоре выяснилось, означала и потерю возможности самоорганизации этих сил.

Нетрудно было догадаться, что Ельцин в силу своего общественно-политического генезиса станет все больше опираться на поддержку госаппарата в центре и на местах, игнорируя тех, кто помог ему прийти к власти. Что выстраивание вертикали власти закрепится еще одной особенностью нашей политической жизни — строительством автократии.

Так и случилось: не прошло и десяти лет, как верх взяла адаптированная к новым условиям бюрократия, нацеленная на подчинение общества государству. Более того, появились существенные признаки превращения автократии в тоталитаризм: цензура, нарастающая регламентация всего и вся: «Что не разрешено — то не позволено».

Вспоминал немногочисленные беседы с Андреем Дмитриевичем. Последняя — месяц назад, когда я помогал организовать его встречу с участниками Всесоюзного студенческого форума (его проводили в МГУ по инициативе Григория Казанкова) и сам в ней участвовал. А. Д. только что подготовил свой вариант новой Конституции СССР (как «мягкой» федерации), рассказывал об этом проекте, о работе МДГ, съезда, сути текущего политического момента — быть или не быть власти компартии. Об условной поддержке Горбачёва, о надвигающейся экономической катастрофе, о необходимости срочного внедрения рыночных отношений в экономике. Ну и традиционно — о пути в науке, о Бомбе (в меру дозволенного).

Помню восторг студентов от общения с настоящим гением и свое ощущение, что, пожалуй, и его взгляды начинают отставать от бурно развивающихся процессов. Впрочем, может быть, он просто не считал своевременным говорить о необходимости полного демонтажа социализма и о неизбежности распада СССР, который тогда уже просматривался все яснее. Поговорить об этом после встречи не успели. И вообще — не успели.

В те дни не обошлось и без фарса. В Дом ученых к нам пожаловали два нежданных гостя, хорошо известных в московских политических кругах и имевших у нас твердую репутацию провокаторов: Владимир Жириновский и Владимир Воронин. Неприятная обязанность общаться с ними досталась мне.

Жириновский выпалил: «Мы предлагаем создать Союз Демократических Сил имени Сахарова». Опешив от такой наглости (с призывом создать такой союз на траурном митинге выступил Афанасьев. Ясно, что ни того, ни другого в качестве учредителей он не имел в виду), я сказал, что для использования имени Андрея Дмитриевича нужно для начала хотя бы получить согласие Елены Георгиевны Боннэр, чего уж точно не будет. А создавать какие угодно союзы они могут, но только без нас. С тем оба и удалились. Воронин все-таки создал летом такую карликовую партию, сразу утонувшую в дележе наличных денег. А Жириновский приватизировал наше «либерально-демократическое» название и создал национал-империалистическую партию ЛДПСС (Либерально-демократическая партия Советского Союза).

Тогда, на рубеже 89 и 90 годов, во всем мире происходили события, которые и сейчас, много лет спустя, поражают размахом. Зримым символом этих процессов стало разрушение Берлинской стены, которой Восточную Германию пытались закрыть от свободного мира. К чертовой матери полетели мрачные коммунистические диктатуры Гусака в Чехословакии и Кадара в Венгрии, Хонеккера в ГДР и Живкова в Болгарии. В Румынии Чаушеску, лютовавшего больше других и незадолго до того залившего кровью шахтерский городок Тимишоару, расстреляли вместе с женой Еленой.

Несмотря на масштаб, те события — все-таки производное от того, что происходило в нашей стране. Во многих случаях нечаянным инициатором этих переворотов был Горбачёв, ясно обозначивший свою (в первую очередь — свою личную!) позицию: СССР больше не будет силой навязывать социализм никому.

Мы в то время организовывали многочисленные митинги и демонстрации, постоянно подталкивая Горбачёва в сторону реформ, оказывая «давление улицы» на весьма консервативные Съезд народных депутатов СССР и Верховный Совет. Там ведь тон задавала и подстрекала «агрессивно-послушное большинство» реакционная компартийная верхушка во главе с секретарем ЦК Егором Лигачевым и председателем Верховного Совета Анатолием Лукьяновым.

А параллельно — занимались своими избирательными кампаниями. Учтите, что организационная деятельность, наши собрания-обсуждения проходили вечерами и ночами, в выходные дни, так как у всех была еще и основная работа. И потому наши дети неделями нас не видели.

Конечно, страдала от этого и моя семья. Мало того, что сыновья с отцом практически не общались (Кириллу было 9 лет, Алексею — 5), что Юле приходилось разрываться между работой (по моему настоянию она закончила бухгалтерские курсы и сменила эстетское времяпрепровождение в Московском городском Доме учителя на работу рядовым бухгалтером), так еще моя мохнатая лапа периодически забиралась в скромный семейный бюджет, выгребая оттуда деньги для выборной компании и авральных поездок. К счастью, и мои, и Юлины родители никогда не отказывали в просьбах побыть с внуками. Честно говоря, и старшее, и младшее поколения от этого были только счастливы, особенно моя мама, во внуках буквально растворявшаяся. Как потом стала растворяться во внуках Юля.

Грандиозный успех первого митинга в Лужниках показал, какую важную роль могут сыграть массовые уличные акции и как могут выйти в политические лидеры их организаторы. Поэтому на первых порах инициаторами протестных акций хотели стать Московский народный фронт, МОИ, «Щит»[51], КИАН, «Московская трибуна» и много кто еще.

После нескольких месяцев «борьбы за первородство» почти все согласились с центральной ролью Московского объединения избирателей. Эта структура возникла летом 1989 года, впитав оставшиеся без дела группы поддержки кандидатов в депутаты. В МОИ вошли представители многих организаций, для которых общими были антикоммунизм и в основном демократическая ориентация. Правда, цели и методы нашей борьбы каждый понимал по-своему, что не раз подводило наши споры к грани рукоприкладства.

Я был делегирован КИАНом в Координационный совет МОИ. Постепенно выработалась технология подготовки и проведения митингов и демонстраций. Запрос мог поступить от депутатов сформировавшейся к тому времени МДГ, мог быть чьей-то удачной инициативой или следствием громких событий. Первым делом — что включить в повестку. Тут зачастую начинались споры, а то и свары. Ор стоял невообразимый. Оппоненты обвиняли друг друга в провокациях и работе под диктовку КГБ[52]. Ведущим едва удавалось поддерживать хоть какое-то подобие порядка. Табачный дым висел густым облаком. Градус повышался при обсуждении маршрута и тем более списков выступающих, текста резолюции митинга. Идеи, аргументы, эмоции…