Важно было предельно открыто дорабатывать проект. Но не следовало доверить это отжившему свое съезду депутатов с советско-коммунистическим ДНК и курируемой Съездом Конституционной комиссии.

Однако руководство Верховного Совета и самые оголтелые краснокоричневые на улице торпедировали мирный процесс. Пришлось выяснять отношения в совсем ином стиле. Первый гром прогремел в конце января.

Конфликт центральных властей переполз в регионы, где руководители, играя на противоречиях в Москве, получали новые полномочия, щедро оставляя ответственность за центром. Формировались почти неподконтрольные центру уделы («Уральская республика», суверенный Татарстан, «красный пояс»[198] и др.). Губернаторы потребовали ввести мораторий на выборы и на референдум: они опасались, что к выборам федеральных властей приурочат и региональные выборы. На фоне трудностей, рожденных реформами, выходить на голосование им было совсем не с руки. Мы поднапряглись и за два дня губернаторский «мятеж» смягчили до уровня осторожных оговорок.

Одновременно, осознав, что победит президентский вариант Конституции, Хасбулатов резко изменил позицию по отношению к референдуму. Атаку он начал, как уже случалось, на встрече с иностранцами. На этот раз не повезло даме — министру иностранных дел Канады Барбаре Макдугал, которой он пожаловался 4 февраля, что парламент был вынужден (!) согласиться с проведением референдума и что поэтому вся ответственность за негативные последствия лежит на президенте.

Для начала он предложил вынести на референдум вопрос о досрочных выборах президента и народных депутатов… весной 1994 года. Это была попытка похерить достигнутый компромисс и еще на год продлить мучения двух мышек (президента и правительства) в лапах претендующей на всевластие и, одновременно, безответственность кошки (председателя Верховного Совета).

Из дневника:

16 февраля. Б. Н. убыл на дачу на 12 дней.

18 февраля. Вечером выступал Ельцин о референдуме, Конституционном соглашении и Учредительном собрании — жестко.

20 февраля. Хасбулатов в Новосибирске потребовал подчинить МБ и МВД на местах Советам, изгнать представителей президента.

Выступая в Новосибирске на собрании руководителей представительных органов власти, Хасбулатов безоговорочно отверг идеи референдума, Учредительного собрания, ограничения полномочий съезда, о которых договорились во время VII Съезда. И поддержал идею внеочередного съезда, причем, уже не таясь, поставил вопрос о необходимости сократить полномочия президента, что не оставляло сомнений в возможной будущей повестке. Были помянуты и «некоторые политиканы союзного, республиканского и провинциального масштаба».

Все это вызывало ощущение жульничества. Хасбулатов (а 2 марта — и гарант декабрьского соглашения Зорькин) поставил крест на референдуме и, таким образом, вышел из декабрьского соглашения, под которое Ельцин уже убрал несколько своих твердых сторонников, включая Гайдара. Так себя и на катране не ведут, разве что в фильме «Маверик»[199].

Выступления Хасбулатова оставили ощущение, что этот неглупый человек переступил порог, за которым теряется чувство опасности и возникает иллюзия, что все дозволено. Но и понять его было можно: покладистость Ельцина продолжала удивлять.

Давно замечено, что в густой наэлектризованной толпе безумие распространяется исключительно быстро. 23 февраля, годовщина придуманных побед и оттого — День Советской Армии и Военно-морского флота стал днем буйства леворадикалов. К тому времени митинговую инициативу прочно захватили наши оппоненты, выводившие на протестные акции разношерстную публику от хорошо в советском понимании одетых (пальто с каракулевыми воротниками и пресловутые пыжиковые шапки) мужчин до истерически агрессивных женщин. Запомнился марш по Тверской женщин, надевших на головы кастрюли и четыре часа (!) колотивших по ним ложками до полного одурения. Лидеры — Анпилов, Бабурин, Терехов и Макашов — день ото дня становились все озлобленнее. В их высказываниях нет-нет да и проскальзывали фразы о перевороте, свержении, жидомасонах — подстрекательство уже не к гражданскому неповиновению, а к насилию.

В начале февраля Лужков осуществил наш прошлогодний план и огородил середину Манежной площади для будущей реконструкции. Заявители, однако (кроме клонов «Трудовая Россия» и «Трудовая Москва» были еще «Фронт национального спасения» и «Союз офицеров» — первый случай почти полного сосредоточения протестного ресурса), настояли на своем праве идти 23-го в центр.

Всё прошло бы гладко, если бы не взыграло ретивое у Аркадия Мурашева. Он был снят с должности начальника московской милиции прямо ко Дню милиции в прошлом ноябре (еще раньше оставил пост начальника Управления МБ по Санкт-Петербургу Сергей Степашин, и из комиссаров-демократов в силовых структурах я остался один). И вот теперь решил поэкспериментировать — посетить враждебное, прямо скажем, мероприятие.

— Аркадий, зачем?!!

— А почему я не имею права придти на любую демонстрацию. Они же к нам приходили, и никто их не трогал.

Скорее всего, Аркадия, оставшегося в глубине души ученым из Института высоких температур АН СССР, интересовал ответ на вопрос: «А что если?», имевший в данном случае отнюдь не эпистемологическое содержание. Tu l’as voulu, Georges Dandin![200] Несколько тумаков и пинков выпало на долю отважного искателя научной истины. Оная была нагляднейшим образом установлена.

В эти же дни состоялось еще одно действие, способствовавшее усилению коллективного психоза: три сотни военных, собравшись украдкой, объявили себя «Всеармейским собранием» и учинили «офицерский суд» над Министром обороны Павлом Грачевым. Павел Сергеевич, понятное дело, разъярился, и гоняли «призрачный полк» по разным московским закоулкам так, что в зале сотрудников спецслужб, МВД и Минюста оказалось едва ли не больше, чем самих энтузиастов.

Эти события наделали много быстро затухающего шума и служили звуковым фоном для первых залпов артподготовки наступления Верховного Совета во главе с Хасбулатовым на Президента.

Прошедшая в конце февраля — начале марта сессия Верховного Совета назначила на 10 марта внеочередной съезд, но предсказуемо и демонстративно проигнорировала позицию Ельцина: провести съезд за один день, только чтобы утвердить вопросы референдума.

Из дневника:

3 марта. Напряженность растет в связи с очередным внеочередным Съездом. Хас. на нем будет иметь > 65 % и получит, что хочет[201].

Накануне сессии на встрече с участниками коалиции «Демократического выбора» Ельцин бросил несколько многозначительных фраз: «Я этой Конституции не присягал[202]… Может наступить то самое страшное, чего нам допустить никак нельзя… Есть и последний вариант, о котором я ничего не хочу говорить… Я человек храбрый».

Похоже, Ельцин вернулся. Перед нами снова был грозный боец, танк, способный пробивать бреши в построениях любой армии.

Из страданий на декабрьском VII Съезде президент сделал выводы и приступил к укреплению рядов своих сторонников. Первым расстался с должностью руководитель кремлевской администрации Юрий Петров, уральский земляк Ельцина. Президент имел все основания быть недовольным подготовкой к прошедшему съезду. Но для Петрова расставание с государевой службой вышло не скорбным. Ельцин лихим жестом одарил друга вернаго тоннами (!) золота и серебра, платины и палладия, самоцветами в тысячу карат, немереными гектарами земли — таковы были активы, переданные государством в Государственную инвестиционную корпорацию, созданную под Петрова[203]. Когда я об этом узнал, не мог поверить, стыдно было смотреть сотрудникам в глаза: мы чиновников преследовали за десятки тысяч долларов, а тут счет шел больше, чем на миллиард.