Вернемся к событиям весны 1993 года. Итоги референдума стали оглушительным успехом Ельцина. Цифрами, конечно, пофехтовали, но все, кто был близок к полю брани, понимали политический смысл итогов:

● президент получил мандат на продолжение радикальных реформ и теперь станет ориентироваться на итоги референдума, а не на правовую паутину, которой его опутывали съезд и Верховный Совет;

● проект новой Конституции принят населением за основу, и с этого момента у президента появились мощнейшие основания не считать себя связанным прежней лоскутной Конституцией;

● съезд, наоборот, получил вотум недоверия: около двух третей проголосовавших высказались за досрочные выборы.

Теперь уже движению по схеме Учредительное собрание — Конституция — выборы ничто помешать не должно.

Опубликованный перед голосованием проект Конституции нужно было вводить в действие как можно быстрее. Но необходимо было провести его доработку с учетом мнений регионов, представителей крупных социальных групп.

29 апреля президент собрал в Кремле руководителей субъектов Федерации и предложил внести замечания и дополнения к проекту и доработать его за три недели. Что интереснее, он выступил с заявлением, от которого, уверен, у многих мурашки по спине побежали:

— Не секрет, что в аппарате исполнительной власти далеко не все работники рады поддержке, которую народ выразил на референдуме. У нас нет времени и сил вести какую-либо внутреннюю борьбу. Но и терпеть противодействие изнутри больше нельзя. Надо избавляться от тех, с кем нам не по пути. Нужна решительная кадровая политика, которая сейчас поручена Владимиру Шумейко.

По общему признанию, очевидными кандидатами в проскрипционные списки были Руцкой и Скоков[214].

Но и насчет Баранникова появились полунамеки, отмечавшие двусмысленность его формально нейтральной позиции. Его выступления в Верховном Совете оставили ощущение скользкости, что в условиях лобового столкновения выглядело почти дезертирством.

24 апреля приехал к Филатову. Разговор о вице-президенте Руцком. Начатый им в апреле антикоррупционный скандал с использованием фактов, значительная часть из которых была негодным процессуальным материалом тем не менее стал увесистой политической дубинкой в развернувшейся борьбе.

Из дневника:

24 апреля. Хотел отдохнуть — не вышло. В 10:40 у Филатова разговор о № 2. Знакомство с А. Ильюшенко, сменщиком Ю. Болдырева. Впечатление неплохое.

26 апреля. Поездка к Ильюшенко. Разговор на тему № 2 — продуктивно.

Нетрудно догадаться, что таинственным «№ 2» в дневнике обозначен вице-президент Руцкой. Начатый им в апреле антикоррупционный скандал не мог не вызвать обратной реакции. К его персоне, его окружению и отношениям было привлечено пристальное внимание. В таких случаях материалы, как правило, не заставляют себя долго ждать. Вот и на Руцкого «поплыло… компромат». К его анализу подключились новый начальник контрольного управления администрации президента Алексей Ильюшенко и я.

Началось все с подозрений в незаконном строительстве Руцким дачи, но этот наскок вице-президент легко парировал: ему, как ветерану афганской войны, право на земельный участок полагалось по закону.

Тогда всплыла история с «трастом Руцкого»: речь о скрытом владении Руцким либерийской фирмой «Trade Links Ltd» через трастовый договор с неким Бенджамином Керетом. Посмотрев предоставленные материалы, я высказал сомнения — не подделка ли это. Причем публично, в интервью журналисту Леониду Млечину: «В таких случаях всегда есть и правда, и ложь. Насколько я могу судить, трастовый договор — это была выдумка. Когда я увидел эту бумагу, я сразу выразил сомнение и сказал, что надо быть очень осторожным в ее использовании…»

История эта через два года закончилась ничем: «трастовый договор» признали фальшивкой.

А вот другое обвинение — серьезнее. Руцкой осенью 1991 года поддержал заявку фонда «Возрождение» на поставку в страну детского питания для отдаленных районов России на сумму 20 миллионов долларов. Деньги ушли на счет иностранной компании, контрагента фонда, но товар не поставили. Руцкой играл в фонде заметную роль, а его связь с такими проблемными предпринимателями, как Акоп Юзбашев и Борис Бирштейн была по тем временам недопустима. Уже 18 июня Юзбашева попытались арестовать на даче, но ему удалось скрыться, оставив сотрудникам ОМОН несколько загранпаспортов (в том числе дипломатических) и немалый оружейный арсенал.

Бирштейн, возглавлявший компанию «Сеабеко», попытался наладить через Баранникова контакт с Ельциным и чуть ли не стать посредником между Ельциным и его оппонентами. Их отношения были одной из причин скорой отставки Баранникова, а Бирштейну пришлось свернуть свою активность в России.

То, что глава кремлевской администрации Филатов подключил меня к этой теме в обход Баранникова, говорило о многом. Так что следующим разговором с Филатовым я уже был не сильно удивлен. Выслушал от него немало упреков. Все по делу. А потом он сказал: «Готовься к новому назначению. Будешь брать систему в руки». Что значит — готовься? Морально — так я с сентября 91-го к этому готов. А все остальное — только шум поднимать и под удар подставляться, тем более, что еще в феврале газета «День» вбросила слух, что Филатов пробивает замену Баранникова на Савостьянова.

Отставки и назначения — почти всегда интриги. Кто что сказал, кто что услышал и кто что и кому донес.

Еще один признак скорых перемен был классической «подставой». В начале мая по окончании совещания у министра Баранников неожиданно сказал:

— Мужики, еще один вопрос. Давайте приватизируем наши служебные дачи[215]. Пока мы там живем как временщики, они будут приходить в упадок, ветшать. А взяв их, мы будем за ними следить, заниматься, восстанавливать.

Участники совещания поддержали министра с восторгом. Когда радостные возгласы умолкли, высказался и я:

— Нет. Не мы их строили — не нам их забирать. Если есть такое желание, давайте я попрошу областные власти выделить нам земельный участок и будем потихоньку строиться.

Судя по взглядам коллег, было бы заведено ходить на оперативки с табельным оружием — быть мне дуршлагом. Баранников пошел на попятную. Вопрос, дескать, нужно дополнительно проработать. С тем и разошлись.

Через несколько дней — встреча Ельцина с руководством министерства безопасности. Доклады о делах текущих, разговор о важности стойкой работы коллектива в тяжелейших внешних обстоятельствах. После совещания Ельцин в сопровождении Коржакова и Барсукова прошел в кабинет министра. Сели за длинный стол — с одной стороны, в середине, Баранников, а от него по обе руки все заместители (я — крайний справа), с другой стороны — один Ельцин. У него за спиной на приставных стульях у стены — Коржаков и Барсуков.

Мы, конечно, готовились к ответственному разговору, постановке президентом важнейших задач, докладу о проблемах, результатах и предложениях. Визит президента страны в штаб-квартиру главной спецслужбы не рядовое событие и предполагает серьезный разговор.

Но… Набычившись и исподлобья прокатываясь по нам глазами, Ельцин сказал:

— Мне доложили, что вы приватизировали казенные дачи?!

Что там Гоголь, что там «Ревизор» — наша немая сцена была куда выразительнее. Головы коллег повернулись ко мне, и на этот раз в глазах: «Спаситель ты наш!»

Я засмеялся:

— Борис Николаевич, у вас неправильная информация. Докладываю: ни одна служебная дача в министерстве не приватизирована. Но, по вашему примеру, мы решили просить выделить нам земельный участок и будем там потихоньку строить свои собственные дачи[216].

Посверлил меня Ельцин взглядом и, повернувшись всем телом к двоим, сидящим за спиной, сказал: