Обо мне ходили разные слухи, вплоть до того, что я то ли брошен в тюремную камеру, то ли нахожусь под домашним арестом. Конечно, журналисты действовали из лучших побуждений, стремясь не дать спрятать от общества скандал, а мне безвестно сгинуть. Но все-таки требовалось внести ясность. Написал пресс-релиз, в котором объяснил, что же произошло:

«В последние дни в средствах массовой информации появилось немало версий, предположений и домыслов в связи с указом президента России об освобождении меня от должности заместителя директора ФСК — начальника управления ФСК по Москве и Московской области.

Так, 3 декабря по каналам ИТАР-ТАСС и РИА со ссылкой на анонимный, но достоверный источник было сообщено, что некой неназванной спецслужбой предприняты действия по проверке коррумпированных связей группы «МОСТ». При этом была упомянута моя фамилия в оскорбительном для меня контексте.

В тот же день газета «Московский комсомолец» обнаружила во мне главного инициатора введения войск в Чечню (я, оказывается, убеждал руководство страны в том, что подобный шаг будет приветствоваться населением Чечни).

В декабре компания дезинформации вышла на новый уровень: появились сообщения о том, что я арестован и нахожусь под следствием. Причем эта глупость продолжала передаваться и после того, как последовало опровержение Центра общественных связей ФСК.

В этой связи считаю нужным сделать следующее разъяснение.

(описание фабулы, изложенной выше)

Через несколько часов вслед за этим последовал указ президента об освобождении меня от должности. И больше ничего — ни коррупции, ни Чечни, ни ареста. Только плохое взаимодействие спецслужб, что и отмечено в заявлении пресс-секретаря президента.

Генерал-майор Е. В. Савостьянов».

После этого шум в СМИ поутих. Но предстояла правовая оценка события. Главная военная прокуратура начала дознание. До его завершения мое будущее было «покрыто мраком неизвестности». Вынужден был пассивно ждать, куда вывезет российское «слово и дело» и грустно наблюдать, как начинается впопыхах назначенная Первая чеченская кампания. Понимал, что в конце концов Россия скатилась к худшему из возможных вариантов. Оставалось только отслеживать по карте движение российских войск.

При том, что я уже в отставке и в опале, а мои гонители — в должностях и в расцвете влияния, сотрудник ГВП Александр Савенков беспристрастно разобрался в случившемся и заключение заместителя Главного военного прокурора Владимир Смирнова было однозначным: действия сотрудников Московского управления и, в частности, мои — оправданы. В действиях Коржакова содержатся признаки преступления по статье «Превышение служебных полномочий», но в связи с отсутствием пострадавших уголовное дело не возбуждать.

Однако на решение о моей отставке это никак не повлияло. Так закончился переходный период в жизни Московского управления, продлившийся для меня 3 года и 3 месяца без 3 дней.

Вскоре после отставки позвонил Лужков и предложил перейти на работу в мэрию. Он, оказывается, согласовал с Ельциным мой переход на должность первого вице-мэра, но тогда я об это не знал и сразу отказался. Во-первых, понимал, что Ельцину мой переход назад в мэрию преподнесут как подтверждение интриг и заговоров Лужкова и доказательство нашей связи и уместности и своевременности моей отставки. А то, что Ельцин при тогдашнем своем состоянии и в это вранье поверит, сомнений не вызывало. Во-вторых, чего уж греха таить, не нравился мне дух возвеличивания «вождя», быстро установившийся среди работавших на Тверской, 13. При том, что достижения мэра как руководителя московской власти были несомненны и на фоне общего положения дел в стране вызывали уважение, был в придворных московских нравах изрядный пересол. А это не по мне.

То, что для большинства являлось главным содержанием 1994 года, для меня было фоном, на котором проходила работа. Это, конечно, профессиональное искажение сознания.

Моя отставка в определенной степени стала одним из событий в борьбе за власть в ельцинском окружении.

В январе 1994 года сформировался «второй кабинет» Виктора Черномырдина. Сам премьер, занявший в трудные дни предыдущего года непреклонную позицию, значительно укрепил свое положение и стал безусловным № 2 в стране. То, что из правительства выпали такие знаковые фигуры, как Гайдар и Шумейко, лишь подчеркнуло его новый, более высокий статус.

Но общее положение ничуть не упростилось.

Амнистия ГКЧП и участников путча сентября-октября 1993 года стала лишь первой пробой сил новой Думы. Оппозиция начала исподволь наращивать давление, чтобы ослабить президента, дискредитировать реформы, а заодно и демократов. Наконец, и в чисто утилитарных целях. Например, если верить «Новой газете», материальное благосостояние лидера ЛДПР Жириновского приросло в последующие четыре года более чем 100 автомобилями и 122 квартирами, приобретенными за наличные при задекларированных доходах, покрывавших менее 1 % стоимости этих покупок.

Реформы снова оказались заложниками их принципиальных врагов.

Но правительство Черномырдина продолжило строительство инфраструктуры капитализма: более вразумительных, прозрачных и эффективных налоговой и таможенной систем, начало борьбу с криминальными внешнеторговыми квотами и льготами, продолжило развивать рынок ценных бумаг. Приняли первую часть Гражданского Кодекса, которая определила основные элементы нового гражданского законодательства.

Однако с экономикой — увы… Опубликованный в феврале 1995 года отчет Госкомстата показал сокращение промышленного производства за 1993 год примерно на 17 %. В 1994-м — еще в полтора раза с соответствующим сокращением фактической занятости и зарплат. Полная неконкурентоспособность советской промышленности отчетливо проявлялась по мере открытия рынка. Все покупали иностранные компьютеры, машины и станки. Директора заводов возмущались, что никто не покупает станки, машины и компьютеры российского производства. И требовали вливаний денег из государственного бюджета, дефицит которого составил 10,7 % ВВП — наихудший показатель в истории России. Отсутствие собственного востребованного товарного производства и громадный бюджетный дефицит поддерживали высокую инфляцию, своеобразный «налог на бедных и на инвесторов» — 214 % за год. Это, конечно, не 840 % в 93-м и тем более не 2600 % в 92-м. Но всё равно, для инвестиций — цифры запретительные, а для потребителя — изматывающие.

Не лучше была ситуация в науке, образовании, медицине. Стремительно деградировал потенциальный средний класс, в частности, те, что были самыми активными сторонниками реформ.

Ваучерная приватизация оказалась эффективнейшим механизмом разгосударствления в смысле изъятия собственности у государства, но пшиком и обманом с точки зрения построения «народного капитализма» и очень неоднозначной попыткой повышения эффективности народного хозяйства. Резко сократились бессмысленные капиталовложения и субсидии, сроки ввода рентабельных объектов. Стали привлекаться и осваиваться передовые зарубежные технологии. Произошла переориентация производств на рыночный спрос.

Но девальвация рыночной цены ваучеров привела к немыслимому: стоимость активов, полученных населением, на бумаге не дотягивала до полутора миллиардов долларов! Народной приватизации не получилось. Проще было откупиться от народа: раздать каждому по десять бутылок водки — и дело с концом. А те, кто стали миноритарными «народными капиталистами», остались без дивидендов, без возможностей контроля и влияния на политику предприятий.

При этом к лучшему изменилась ситуация в сфере торговли, бытовых услуг. Быстро, хотя и противоречиво, развивался финансовый сектор. Но доступность их была сильно ограничена падением доходов населения из-за вывода значительной части прибыли предприятий за рубеж, а также падения экспортных доходов и государственных. Сокращение платежеспособного спроса сделало весьма проблематичным развитие за счет внутреннего рынка.