Как я и предупреждал, жесткие запретительные меры позволили сделать из дураков — героев.

По итогам предложил Лужкову огородить Манежную площадь «для реконструкции». Трудностей для нас поубавилось, но успокоения это не принесло.

Летом оппозиция начала бессрочный митинг у телецентра «Останкино». Разбив табор (лето было жаркое, Москву затянуло дымом горящих лесов и торфяников), они то блокировали главный корпус, с попытками в этот корпус прорваться, то организовывали «коридор позора» для сотрудников телецентра и его гостей. Депутаты, которые в целом симпатизировали антиправительственным настроениям протестующих, в случае с «Останкино» потребовали навести порядок: им мешали выступать на телевидении, без чего жизнь их заметно тускнела. И пресса с ТВ, до того сладострастно изобличавшие «злоупотребления исполнительной власти», как-то вдруг прозрели, поняли, откуда ждать беды, и заметно к нам смягчились.

Уличная протестная активность подпитывала парламентский радикализм. Эта гремучая смесь впервые рванула на VI съезде депутатов России в апреле 1992 года. Две недели депутаты травили правительство, соревновались в выдвижении безответственных и откровенно глупых инициатив. Правительство осуждали, но отказывались утвердить его отставку. 11 апреля съезд принял решение признать работу правительства неудовлетворительной. Внятной и жесткой реакции Ельцина не последовало. Разозлившись на бездействие президента, написал ему прошение об отставке, но решил отправить через день. Однако 13 апреля подставление щек под оплеухи закончилось. После очередного глумливо-хамского выпада Хасбулатова: «Друзья из правительства растерялись… Ребята растерялись», Бурбулис встал и увлек за собой членов кабинета министров. Смотрел я и злился… на Ельцина и на всех нас. Нужно было распускать съезд в августе-сентябре прошлого года и избирать его заново.

«Демарш Бурбулиса» заставил Ельцина, съезд и правительство провести переговоры, завершившиеся вынужденным замирением.

Главные его итоги: курс на реформы подтвержден, правительство устояло, Ельцин согласился назначать премьера с согласия съезда, частная собственность на землю не введена, ссылки на Советский Союз остались в тексте Конституции[184]. Был сформирован блок парламентской оппозиции реформам Ельцина — Гайдара — «Российское единство». Он стал влиятельной политической силой.

Ельцин заявил, что от съезда нужно избавляться и что лучшим способом сделать это будет принятие на референдуме новой Конституции, в которой съезд уже упоминаться не будет. Но осталось некоторое послевкусие от нерешительности Ельцина, его готовности отступать под давлением, «сдавать» своих сторонников.

«Демократическая Россия» немедленно стала готовиться к организации и проведению референдума.

По свежим впечатлениям написал статью «Эхо съезда — продолжение следует? Демократические принципы или демократическая процедура?». Договорился с главным редактором «Московской правды» Шодом Муладжановым, что напечатаем ее под полупрозрачным псевдонимом «Е. Вадимов». В статье вновь обратил внимание на необходимость решительных действий, революции, перехода к декретному праву, формирования Учредительного собрания для принятия новой Конституции, проведения приватизации в интересах «миллионов собственников». И, наконец, как о главной проблеме и трудности реформ, писал о том, как сменить внутреннюю установку граждан России. Когда эффективной в их глазах будет не та власть, «которая накормит, напоит, дом построит, избавит человека от забот и ответственности», а та власть, «которая не мешает работать и зарабатывать, не обставляет человека частоколом бюрократических ограничений, а, заботясь о слабых, говорит остальным: «Вы самостоятельные, ответственные люди. Ваша судьба — в ваших руках».

Почему-то статья пролежала в редакции больше месяца и свет увидела только в июне. В те дни, когда ушел в отставку Попов. Мэром Москвы стал Юрий Лужков. А потом началась…

Если сравнить ход революционных процессов после ноября 1917 года и после августа 1991-го, то в глаза бросается удивительная разница темпов.

Большевики аннулировали существовавшую властную систему («Декрет о власти») и частную собственность на землю («Декрет о земле») на следующий день после переворота.

Мы же всё тянули с решением вопроса о власти, оставаясь в плену рЭволюции, а за фундаментальные изменения отношений собственности — передачу государственного имущества в частные руки — взялись лишь через полгода. При этом ожесточенно спорили о способах приватизации, о том, что нужно думать не только о справедливости, но и о дальнейшей эффективности, а эти критерии совместить очень непросто.

Но пока одни говорили и обсуждали, аппаратно-бюрократический «Васька» слушал и уже ел. После принятия в 1990 году союзных законов «О собственности в СССР» и «О предприятиях в СССР» наиболее ушлые руководители поспешили присвоить руководимые ими предприятия или их финансы. Захват происходил по нескольким типовым схемам. Руководитель создавал кооператив или акционерное общество и внаглую вносил имущество предприятия в совместное предприятие с собственным кооперативом. Свою и ближайшего окружения «интеллектуальную собственность», то есть знания, опыт, ноу-хау, он оценивал намного дороже, чем производственные фонды, вносимые со стороны предприятия. Иногда производственное оборудование передавалось кооперативу в аренду с правом выкупа по остаточной стоимости, что на самом деле тот же грабеж, тем более что у руководства всегда есть возможность перенаправить финансовые потоки предприятия таким образом, чтобы львиная доля прибыли оседала в их фирмах.

Это безобразие нужно было прекращать и вводить приватизацию в упорядоченное русло.

Раздача государственного имущества прошла три основных этапа:

● «малая приватизация», охватившая в основном предприятия сферы торговли, питания и бытовых услуг. Сюда же можно отнести приватизацию жилья и садово-дачных участков;

● «ваучерная приватизация», связанная с передачей примерно более половины капитала приватизируемых предприятий народу в обмен на приватизационные чеки;

● недоброй памяти «залоговые аукционы» 1995 года.

«Малая приватизация» началась в Москве с 1992 года, в России — чуть позже и проходила по-разному.

В Москве нужно было учитывать значительно большую концентрацию капитала, высокую стоимость недвижимости (эти два фактора подталкивали новых сторонних владельцев закрывать профильное учреждение и, сдавая помещение в аренду, выступать в качестве рантье) и значительно более острый снабженческий кризис. Поэтому сделали упор на быструю передачу кафе, магазинов, ателье площадью до 150 кв. метров трудовым коллективам фактически бесплатно, но без права перепрофилирования.

В России использовалась аренда с правом выкупа, а по тем предприятиям, где заявок на аренду не поступило, продажа на аукционе.

Решительность Попова и настойчивая работа Лужкова и его правительства быстро принесли результат: к середине 1992 года приватизировали более 6 тысяч предприятий общественного питания и бытовых услуг.

В России все шло медленнее, но в конце концов практически за год «малая приватизация» была выполнена. Первой ее ласточкой стал чрезвычайно успешный аукцион в Нижнем Новгороде, привлекший внимание чуть ли не всего мира. Его проведение стало результатом неуемной энергии молодого губернатора Бориса Немцова.

Я побывал у него в феврале. Борис со свойственным ему напором говорил, что ручается — первый в стране приватизационный аукцион пройдет в Нижнем. И не ошибся. С таким же напором, не приемля возражений, он прогнозировал, что «Штаты [США] долго не протянут и вот-вот грохнутся» и что «сила теперь в Европе». Вот тут не угадал.

Собственниками производственных фондов к концу 1992 года стали около трех с половиной миллионов человек.

Но это — немногим больше 2,5 % от всех россиян.