— А мне доложили, что вы приватизировали казенные дачи. Я проверю.
Двое, было, заерзали на стульях, но Ельцин резко встал и вышел.
В этот раз коллеги меня разве что не качали на руках. А откуда слух? Сразу сложилась картинка. «Друзья» по баньке и застолью подбрасывают Баранникову идею:
— Приватизируй, Палыч, дачи.
— А что, можно?
— Нужно.
— Завтра у меня совещание, там все и оформим.
А «друзья» сразу к Ельцину: дескать, в МБ хапужничают — во главе с министром. Хорошо, что я тогда заупирался. И вроде бы все кончилось благополучно, поскольку ничего и не было. Посмеялись. Но… Каждый понимал: такие каверзы устраивают только человеку, которого решили «закопать». А значит, и министерству спокойной жизни не видать[217].
Прошло еще немного времени, и поступили материалы на жен Баранникова и Андрея Дунаева, первого заместителя министра внутренних дел. (Дунаев — один из тех, кто сыграл важную роль в победе над ГКЧП: именно он привел на защиту Белого дома почти тысячу вооруженных слушателей школы милиции.) Их жены поехали за покупками в Швейцарию в компании руководителя концерна «Сеабеко» Бориса Бирштейна (как писали газеты, агента МОССАД) и… Дмитрия Якубовского. Из материалов следовало, что неслужебные отношения Баранникова с Бирштейном длятся уже около года, что Бирштейн обладает серьезным влиянием на Баранникова. Дамы в шопинге преуспели: одних норковых шуб жена Виктора Павловича привезла аж девять, а всего подруги на двоих везли двадцать чемоданов.
Проверил, проанализировал материалы и пришел к выводу: состава преступления, к счастью, еще нет (каких-либо действий в интересах Бирштейна и Якубовского министры не принимали), но недостойное поведение и основания для увольнения — есть. На усмотрение президента.
А тут еще случилось несчастье с нашими пограничниками на таджикско-афганской границе. 13 июня на 48 пограничников 12-й заставы «Сари гор» Московского погранотряда напали сотни головорезов из-за кордона. Погранцы мешали перебрасывать наркотики из Афганистана. 25 наших погибли. Данные прикордонной и закордонной разведки давали основания для тревоги, но руководство пограничных войск учло их не в должной степени. На Ельцина обрушились новые упреки в развале силовых структур. Он отреагировал — снял с должности командующего погранвойсками Владимира Шляхтина и объявил выговор Баранникову.
Баранников понимал, что над ним сгущаются тучи, пытался узнать, что к чему, но не смог, начал безуспешно искать пути спасения и все равно 27 июля был снят прямо на встрече президента с руководством МБ в Кремле. При этом Баранников вел себя жалко и пошел даже на то, что в глазах сотрудников является прямым предательством, назвав своих «гонителей», Макарова и Якубовского, агентами МБ[218].
Какие там, «за зубцами» Кремля, ветра подули не в мою сторону — не знаю. Но министром меня не назначили. Главой ведомства стал Николай Голушко — видимо, своеобразный рекордсмен. Сам он это точно охарактеризовал в названии своей книги «В спецслужбах трех государств». Я не сильно огорчился карьерному неуспеху: в эти дни был вовлечен в более важную работу.
Страсти по Конституции
Из дневника:
22 мая. Звонок Лужкова из больницы. Предлагает от Москвы работать в Конституционном совещании. Согласился. 27 мая. Поездка в больницу к Лужкову. Хороший разговор: у него дочери год. Звонок Ельцина. Представление моей кандидатуры.
В начале 80-х в одном из наших кухонно-интеллигентских разговоров, в котором я витийствовал о неизлечимом кризисе коммунистического эксперимента и его скором крахе, мне задали вопрос: «А что потом? Каким будет государственное устройство Союза после?»
Ответил: «Будет система избираемого царя»[219]. Исходил из убеждения, что на данном этапе приходится выбирать одно из двух: либо размытая власть, подверженная угрозе паралича и чреватая распадом государства, либо очень централизованная власть, чреватая скатыванием в диктатуру. Что для парламентского правления нужно взрастить политические традиции: склонность к компромиссам, наличие общепризнанных рамок, за которые системным политикам выходить нельзя (см. выше: «Никакой демократии для тех, кто отрицает демократию. Никаких прав человека для тех, кто отрицает права человека»). Не помню, говорил ли об этом с Лужковым, или он учитывал мою работу по устройству новой власти в Москве, или я просто выклянчил у него московскую вакансию в Конституционном совещании. В общем, предложение с радостью принял, а Ельцин согласился с новой моей общественной нагрузкой.
Шла активная доработка документов, подготовленных командой Алексеева — Шахрая. Понятно было, что основная полемика развернется вокруг вопроса о власти и государственном устройстве России. А именно:
● полномочия народа, президента, парламента и правительства;
● федеративное устройство (соотношение полномочий Центра, республик и других субъектов Федерации);
● защита Конституции от легкомысленных изменений.
Размышления прежних лет пригодились очень скоро.
Из дневника:
4 июня. В Кремле — совещание у Филатова. Выступил: окоротил Шаймиева и Степанова — нас собрал президент, кто хочет, может не работать. В ресторане «Мир» по моей инициативе прием делегаций от субъектов — прошло нормально… У Лужкова в Барвихе — о подготовке к Конституционному совещанию.
Начались предсказуемые споры. Авторитетные республиканские руководители Виктор Степанов (Карелия) и Минтимер Шаймиев (Татарстан) поставили под сомнение центральную идею — взять за основу концепцию «президентской республики». Подтекст понятен: играя на противоречиях президента и Верховного Совета, постараться оставить за республиками как можно больше полномочий. Тогда звучали, и весьма настойчиво, предложения обозначить республики как суверенные государства, добровольно передающие часть полномочий Российской Федерации, каковая становилась в таком случае скорее союзом России и национальных республик, во многих из которых население этнически мало отличалось от краев и областей России.
Понимая, что выступление представителя Москвы и в то же время замминистра безопасности имеет особое звучание, я отреагировал предельно жестко: «Нас собрал президент. Кто хочет, может не работать… Президент на данном этапе должен быть самым главным министром, депутатом, самым главным судьей».
Это «кнут». А о «прянике» позаботился, предложив проявить к региональным делегациям внимание, которого так часто недостает в общении с теми, кто и есть Россия — ее регионам, устроить в их честь по-московски «обед силен». Получилось хорошо.
Из дневника:
5 июня. Конституционное совещание: речь Б. Н. (многие идеи восприняты, но автор — не я, их много), попытка Хаса взять слово, захлопывание (Лужков, Попов, свист Черниченко), вынос тела Слободкина.
Уже в начале работы совещания ощущалась конфликтная нервозность. Сторонники двух «армий» не скрывали враждебности. У нас настроение было приподнятое, у наших оппонентов — что-то от зверя, загнанного в угол.
Главное в остроатакующей вступительной речи Ельцина: народ уже расстался с советско-коммунистическим прошлым, а российская государственность еще «растет» оттуда. «Демократия и Советы несовместимы» — повторил он свой недавний тезис. Второй ключевой элемент — порядок принятия Конституции. Оговорившись, что регионы настаивают на участии съезда в этом процессе, президент согласился, что съезду будет позволено утвердить (но не принять) согласованный субъектами Федерации текст. Но тут же пригрозил: «Если представительная власть отклонит наши предложения, нам придется воспользоваться другими возможностями». А противодействие представительной власти в этом варианте было неизбежно: президент, правительство, суды, региональные власти сохраняли свои полномочия на весь установленный для них срок. И только съезд упразднялся, и только обеим палатам парламента предстояло быть сформированными заново до конца года.
