И против ограбления России в пользу союзных республик.
В общем и в целом 17 марта «да» обновленному Союзу сказали 78 % голосовавших[93]. В России учреждению поста Президента РСФСР — 71 %. В Москве учреждению поста мэра Москвы — 81 %.
Начался этап осуществления воли избирателей. В Москве, казалось, проще. Не было сомнений, что Моссовет назначит выборы мэра и утвердит соответствующий пакет документов. Но в парламенте РСФСР позиции коммунистов намного прочнее, и получение результата не гарантировано. Об этом сказал и Ельцин на встрече в Доме кино: «После референдума — съезд. На нем тоже может решиться вопрос, победит демократия или она проиграет… Проигрыш заставит нас вернуться не только к 85-му году, а к еще более худшим временам».
Так что на 28 марта, день открытия III внеочередного Съезда народных депутатов РСФСР, «Демократическая Россия» запланировала очередной митинг на Манежной площади. За несколько дней до него Попов пригласил меня на совещание, где среди большинства хорошо знакомых увидел усатого человека в мешковато сидевшем костюме со звездочкой Героя Советского Союза и флажком депутата РСФСР на пиджаке. Попов нас познакомил: «Александр Владимирович Руцкой. У него тут идеи по поводу создания новой фракции на съезде». Руцкой начал торопливо излагать замысел раскола коммунистов на съезде, рисуя квадратики и стрелочки на листе бумаги.
Высказанные им предложения — раскол внутри КПСС на «горбачевцев» и «реакционеров» очевиден, Горбачёву не на кого опереться, поэтому он все время дрейфует вправо, а появление фракции «Коммунисты за демократию» даст Горбачёву отдушину — были вполне разумны год назад. Сейчас, в условиях ожесточенной борьбы Ельцина с Горбачёвым, попытка «подыграть» Горбачёву будет воспринята Ельциным крайне негативно. О чем я позднее сказал Попову. Но тот яснее видел, что Горбачёв больший демократ, чем Ельцин, который от успеха к успеху все больше демонстрировал черты вождя. Поэтому Попов счел возможным способствовать инициативе Руцкого. Однако фракция «Коммунисты России» Горбачёву особо не помогла, зато на российской политической сцене ненадолго появился недалекий амбициозный политик, вознесенный почти на вершину власти.
Но это будет позднее, а в марте 1991 года произошло первое прямое столкновение демократов и реакционеров. Возникло своего рода deja vu прошлого ноября, но на этот раз — с солдатами и бронетехникой на улицах Москвы.
Теперь уже не Верховный Совет, а Кабинет Министров СССР принял 25 марта постановление «О временном приостановлении в г. Москве проведения митингов, уличных шествий и демонстраций» с 26 марта по 15 апреля. Формальным предлогом послужила жалоба ряда депутатов-коммунистов на то, что они подвергаются давлению и запугиванию по пути из гостиницы «Россия» в Кремль. Повлияла и записка КГБ СССР об угрозе штурма Кремля. Родилась она из уже упоминавшегося эпизода, когда после митинга Игорь Чубайс заявил, что «здесь нас достаточно, чтобы захватить Кремль с сидящим в нем Горбачёвым».
Но главное в другом — реакционная часть руководителей СССР приняла решение «ни шагу назад» и была готова силой подавить протестное антикоммунистическое движение.
Мы опять-таки плевать хотели на постановление союзного Совмина, а московская милиция, находившаяся в состоянии управленческой неопределенности, не могла нам мешать. Противная сторона это прекрасно понимала, и на следующий день, несмотря на категорические возражения Ельцина и Попова, Горбачёв подписал Указ о создании Главного управления МВД СССР по Москве и Московской области. Это передавало московскую милицию из подчинения городским властям союзному руководству. Руководить главком должен был Иван Шилов.
Началась кампания давления и запугивания активистов «Демократической России». Союзных депутатов Афанасьева и Мурашева, которые подали заявку на демонстрацию, и Лужкова, который согласовал ее, вызвали к вице-президенту СССР Геннадию Янаеву. На самом деле главными запугивателями на той встрече были шеф КГБ СССР Владимир Крючков и министр внутренних дел Борис Пуго. Похоже, персональный костяк будущего ГКЧП начал складываться именно в то время.
Нам предложили провести митинг подальше от Кремля, на площади Маяковского, ныне — Триумфальная. Мы не согласились.
Поскольку, несмотря на переподчинение ГУВД, рядовые сотрудники московской милиции силовым разгоном заниматься явно не желали, в Москву ввели части внутренних войск и бронетехнику — с задачей заблокировать подходы к Кремлю. В этот раз все могло кончиться большой кровью.
На Координационном Совете «Демократической России» столкнулись две позиции:
● аморально подставлять москвичей под дубинки и, возможно, даже пули. Нужно согласиться и уйти туда, куда велит союзное начальство;
● аморально уходить туда, куда велит союзное начальство, предав таким образом свои принципы, российскую и московскую власти.
Несмотря на естественные сомнения и опасения, приняли решение:
● митинг на Манежной площади не отменять, но честно предупредить москвичей, что в этот раз миром дело может не кончиться;
● стараться уходить от прямых столкновений, на провокации не поддаваться.
28 марта открылся III Съезд депутатов РСФСР.
Коммунисты разработали сценарий: устроить Ельцину политическую обструкцию, добиться его и Хасбулатова отставки. Но наша демонстрация и нарочито-показная подготовка к ее разгону сорвали этот план и перевернули течение съезда — в первый день его работы обсуждалось драматическое противостояние в центре Москвы.
Съезд приостановил действие запрета Кабинета министров СССР от 25 марта (большинством всего в один голос) и поручил Хасбулатову провести переговоры с Горбачёвым. Горбачёв на разговор с Хасбулатовым согласился, хотя мог бы и отклонить, сославшись на несоответствие статусов (пусть, мол, Ельцин сам мне звонит). Но отменять запрет отказался, хотя и подтвердил, что на следующий день военные будут выведены из Москвы.
Узнав об этом, возмущенные депутаты объявили перерыв в работе съезда, и многие из них решили присоединиться к демонстрантам.
Почти весь аппарат Моссовета, состоявший из активистов «Демократической России», готовился к демонстрации. Мы решили встать впереди колонн. Мне поручили вести колонну, которая должна была собраться на Арбатской площади, пройти по Знаменке и Моховой улице и выйти на Манежную площадь. Погода стояла теплая, солнечная, скорее похожая на конец апреля. Количество людей на Арбатской площади росло с каждой минутой. Но вместо обычного веселого добродушия — ожесточенность и решительность. Пьяных и вооруженных не было (или не видел).
В этот раз управлять шествием будет непросто. Родилась мысль…
Начали движение вниз по Знаменке. Впереди — цепочки дружинников и депутатов. Метров через пятьсот нас уже поджидали — дорогу наглухо перекрывали плотные ряды военных, милиция со щитами и дубинками. В непривычном молчании огромный людской поток подходил все ближе, и, когда до солдат оставалось метров десять, я громко скомандовал: стой!
Колонна, как вкопанная, встала — еще раз надо подчеркнуть высочайший уровень ответственности и дисциплинированности московских демонстрантов той поры.
— Дружинники, кругом!
Это было сюрпризом для всех, но дружинники, а вслед за ними и депутаты повернулись спиной к заслону.
Через несколько секунд растерявшийся старший офицер выдвинулся вперед и спросил:
— Это что значит?
Ответил:
— Это мы охраняем.
— Кого?
— Вас!
Важно добавить, что в первых рядах с нами было много журналистов и операторов, которые фиксировали все происходящее. В таких условиях нападать на демонстрантов со спины было совсем уж непристойно и недостойно. Проще говоря — позор несмываемый.
Мы начали митинг-экспромт, втайне надеясь, что солдаты, наслушавшись страстных, ярких и правдивых речей, будут частично распропагандированы и в следующий раз это может пригодиться. Примерно то же самое происходило на Тверской. Но когда люди уже расходились, началась небольшая и ненужная потасовка с милицией — она пыталась задержать некоторых демонстрантов. В это время я возвращался в Моссовет на запланированное итоговое совещание и стал вытаскивать одного из таких активистов. Тут-то и получил по спине дубинкой, явив образец политического двуличия: на груди — «корочка» от власти, на спине — рубец от власти.
