В дверях появился Тартес. Широкими, размашистыми шагами он подошел к окну, возле которого стоял Эвмел. Низко склонился, прижав правую руку к сердцу.

- Тарт, - владетель положил ему руку на плечо, - я думаю, ты можешь начинать отвыкать от старых привычек. Кто еще может войти сюда, кроме тебя и твоей супруги?

Тартес, волнуясь, начал:

- Брат, я благодарен тебе за все. Ты совершил изумительные вещи. Ты воскресил нашу родину из праха.

Эвмел, улыбнувшись, кивнул.

- Тартес, я бы не смог жить вдали от чудесных улиц Атлантиды. Это наша кровь, наша плоть, наша земля.

Архонт потупил взгляд. Воцарилось молчание; и чем дольше длилось оно, тем тяжелее падали на белый мрамор мгновения тишины.

Эвмел внезапно понял, что что-то не так.

- Ты ведь не поблагодарить меня пришел, верно? - нахмурившись, он смотрел, как Тартес сверлит глазами пол.

- Брат, - не поднимая взгляда, сказал архонт, - это действительно удивительная земля. И она почти так же прекрасна, как Атлантида.

- Почти? - поднял брови атлант.

- Почти. Этот остров мертв, брат. Да, тут в изобилии растут деревья, дающие сочные, восхитительные плоды; все те же горы подпирают снежными вершинами небо; и точно так же нет ни одной площади, не украшенной всевозможными цветами. Но зачем мне золотые квадриги в моем дворце, если нет лошадей и возниц, управляющих ими? Зачем роскошные покои, в которых слышен только голос ветра? Зачем площади, заваленные цветами, на которых никогда не соберется народ?

Эвмел молчал.

- Моя жена плачет у собственного дома, повторяя имена сестры и отца. Мы вернулись туда, где нас некому ждать. В Афинах мы жили в чужом доме, но там были люди. Люди, с которыми можно поговорить, разделить радость и горе. А ты, брат? Разве этого ты хотел? Править пустым островом, на котором никогда не будет слышно людского смеха?

Эвмел молчал. Тем временем закат за окном сменил свое нежное, розовое платье на красный, кроваво-багровый плащ.

- Ты создал не Атлантиду, брат. Ты создал её тень.

Последние слова черным обвиняющим пятном растеклись по белоснежному мрамору. Вечерний полумрак жадно замер в ожидании ответа.

Эвмел медленно обернулся к архонту.

- Чего же ты хочешь, Тартес? Ты хочешь звонкого смеха? Пусть Эврифея понесет от тебя наследников, и тогда равнина не будет казаться вам такой одинокой. Здесь, в тишине и благодати, твои дети защищены от римских наемников и афинских соглядатаев. Никто не заберет твоего сына на чужую войну, никто не возьмет твою дочь в жены насильно. Я создал Атлантиду, но воскрешать её мы будем вместе. Или ты хочешь вернуться обратно? В Афины?

Тартес покраснел.

- Нет, но...

- Возвращайся к супруге, Тартес. И утешь её, как подобает настоящему мужу.

Щеки архонта пылали от отчаяния и гнева. Он поклонился и направился к выходу. Эвмелу показалось, что брат захлопнул двери за собой чуть громче обычного.

Сумерки сгустились и окутали равнину плотной пеленой. В потемневшем небе тлеющими углями догорали лучи почти закатившегося солнца.

Тартес был прав, хоть Эвмел и не хотел признаваться себе в этом. Тишина и покой были хороши только первые дни. К тому же какой из него правитель, если править некем?

Первые звезды блекло сверкнули на небосклоне. После слов Тарта даже звездный блеск казался ему яркой обманкой.

Он сотворил новую Атлантиду. Он сотворит и новых атлантов.

Статуя Посейдона, недалеко от главной площади, привычно вонзала трезубец в вечернее небо. Атлант усмехнулся. Теперь он здесь бог, так что стоит сменить грозного морского владыку на что-нибудь более подходящее.

***

Двумя днями ранее

Каменный мост, заключенный в объятия двух прозрачных водопадов, вел к пруду, заросшему ивняком. Здесь же они гуляли перед самым началом праздника по случаю сбора винограда.

Липы, как и тогда, еще не начали терять свои сердцевидные листочки. Колонны возле пруда по-прежнему были украшены ликами Клейто. Вот только странствующего певца с его протяжной, печальной музыкой рядом с ними не было.

Тартес задумчиво смотрел в неподвижную воду. Если бы архонт точно знал, что хотел сотворить Эвмел, пожалуй, он бы его остановил. Эти места больше не казались ему родными - напротив, мощеные улицы и узорчатые перила мостов вызывали невыносимую тоску. Пустота наполняла город мертвой тишиной. Вспомнилась пронзительная песня аэда:

Город молчит.

Умытый первым утренним дождем,

Не пробужденный солнечным лучом,

В осеннем поцелуе тихо спит.

Чувство непреходимого горя вгрызлось в грудь царя. Ему казалось, что он утратил все, и болью отозвалась в сердце мысль об исчезнувшем прошлом.

Эврифея сидела там, где когда-то, небрежно развалившись, решил расположиться на отдых со своей формингой странник Филасеос. По лицу девушки было видно, что она недавно плакала. В печальных глазах отражалась горечь потери.

- Помнишь яблоки? - вдруг спросила она. - Те, в Афинах?

Тартес молча кивнул. Ему не хотелось разрушать тишину воспоминаний.

- Почему? - сказала вслух Эврифея. - Зачем он это сделал? Зачем возвращать то, чего уже нет?

Тартес присел рядом и прижал возлюбленную к себе, осторожно гладя по волосам. Он не знал, как оправдать брата - да и нужно ли его оправдывать? Эвмел мудрее их, как знать, может быть, это они ошибаются и напрасно тратят время на слезы?